Жизнь после айфона

Есть вечный русский вопрос, который нескончаемо обсуждается в публицистике, в блогах, да и просто на кухнях или за любым столом, где идёт разговор о политике. Этот вопрос может быть сформулирован примерно так:

Почему у нас всё не слава Богу?

Почему «они» не понимают? – и далее длинный список того, что «они» должны были давно понять.

Почему «они» не могут, наконец, решить и сделать? – и дальше длинный список необходимых решений.

Почему ничего не меняем? Почему выглядим хуже, чем можем? Почему мы ещё не в Харькове и Одессе, и тем более не в Киеве?

Почему украинцы такие быстрые, напористые, агрессивные, а мы то и дело спим на ходу или бормочем что-то невнятное?

Как проснуться и всей страной начать шевелиться и суетиться, начать строить то, что до сих пор не построено?

И ещё много можно придумать вариантов того же вопроса, обращённого то ли к властям, то ли к самим себе.

Первый. Советская власть на протяжении почти всего двадцатого века запрещала русскому человеку мир частного процветания. Деньги, коммерция, комфорт, потребление, словом, всё то, что в народе называется «жить по-человечески», было строго ограничено, и если кое-кому и позволялось, допустим, жителям советской Грузии или поэту Евгению Евтушенко, то общая масса тогдашних «трудящихся» была этих материальных радостей лишена. С этим запретом прошла жизнь нескольких поколений – и кое-кто родился и умер, так и не увидев реальности, где можно купить что захочешь, торговать, путешествовать и зарабатывать в меру собственных возможностей.

Снятие табу со стихии потребления в момент смерти СССР привело к тому, что чуть не национальной идеей почти всего русского народа именно потребление и сделалось. «Голодные» в каком-то широком смысле люди, лишённые элементарных радостей, связанных с товарами и сервисами, образом жизни и модой, вырвались на простор – и эта отчаянная жажда покупать, отдыхать, торговать, развлекаться, путешествовать, соответствовать разным поветриям и фасонам – она буквально затмила в России всё, и в том числе множество полезных вещей, заброшенных во имя лихорадочного частного обогащения. Кстати, переход от презираемых «девяностых» к двадцать первому веку в этом смысле ничего не изменил. Напротив, река потребления сделалась целым океаном, а его обитателями – вместо одних «предпринимателей» – стали все подряд, и в том числе чиновники и сотрудники силовых учреждений.

Второй. Печальная особенность современного мира состоит в том, что замкнуто, изолированно потреблять уже невозможно. Конечно, и сто, и двести лет назад – да что там, во все эпохи – богатый человек заказывал себе меха, шелка, мрамор, деликатесы, ну хоть живого слона, выписывая себе всё это великолепие с самых дальних концов мира. Тем не менее, русский купец жил в России, и дети его учились и жили в России, равно как и в случае с аристократией можно, разумеется, вспоминать примеры «релокации» в Рим или Баден-Баден, но в большинстве своём «элиты» царили у себя дома. Теперь не то. Использовав драгоценное время, которое мы провели за строительством коммунизма, уничтожив свой национальный капитал, глобальная экономика тщательно обустроила центры своего шика, лоска, прогресса и восторга. Хочешь работать в кино? – есть Голливуд. Мода? – за этим в Милан. Яхта? – Лазурный берег. Банкиры, акции, денежки? – Лондон, Швейцария. Образование? – есть британская частная школа и американский кампус. Медицина? – Германия, Израиль. Горы и лыжи? – у нас есть Альпы. Исторический туризм? – Венеция. Просто центр вселенной? – Нью-Йорк. И так во всём: западный мир приготовил для скоробогачей, зародившихся в любом дальнем углу планеты, не только давно готовые, но и, что не менее важно, идеально разрекламированные объекты для посещения, проживания, инвестирования, лечения, отправки детей и каких угодно ещё занятий, хоть для плевания в потолок. Таким образом, создана схема, когда, набирая определённый финансовый вес, человек гарантированно не остаётся в России, не мыслит Россией, когда он воспринимает Россию как временное, вынужденное, «командировочное» пространство, где он должен набить кошелёк, а потом – прочь.

Третий. Украинские позднесоветские и послесоветские поколения в этом смысле ничем не отличаются от русских. Тот же голод, то же неуёмное воровство, то же загребущее потребление. Но есть один мелкий нюанс. Дело в том, что пока мы торговали нефтью и газом, украинцы смогли успешно продать загранице саму идею противостояния нам, борьбы с нами. Она стала их фирменным экспортным преимуществом, товаром на мировом рынке, тогда как в нашем случае, поскольку Россия – это «источник угрозы и фундаментальных вызовов», пропуск на Запад стал связан с отказом от всякой борьбы, с белым флагом по каждому поводу. Вот так и вышло, что русские и украинцы вроде бы почти один народ, но только там, где украинцу (начальнику, чиновнику, олигарху, словом, человеку с ресурсом) выгодно размахивать своим предположительно сильным государством, своим милитаризмом и национализмом, своей гордостью, дерзостью, своей агрессией, – там русский должен склонить голову и сдаваться. За славу украинского оружия дают айфон, за славу русского оружия айфон отнимают – и это главная причина того, что в Киеве так много смелости и воодушевления даже в самые трудные моменты, а в Москве, при всех её возможностях, сидит целая толпа тайных скептиков и пораженцев.

Четвёртый. Казалось бы, дела наши плохи. Русский человек стремится к потреблению и успеху, стремится в большой мир, но большой мир боится его и отказывает ему в признании России как нации и государства, со всеми её старинными интересами между Балтийским и Чёрным морем. При этом фанатичные аскеты в министерствах и на рублёвских дачах вряд ли появятся, зато потенциальных смердяковых, готовых сдать то и это, лишь бы пустили обратно в Европу, найдётся достаточно. И что с этим делать?

Во-первых, новые люди двадцать первого века уже не такие голодные. Они уже понимают, что за «пиво баночное, джинсы фирменные, видак японский» не нужно отдавать ядерные ракеты, подводные лодки или сотни километров русских земель. И чем дальше, тем меньше будет этого карикатурного товарного культа, поскольку вещественный, рыночный, относительно комфортный уклад станет данностью, а не новостью для всех.

И, во-вторых, становится больше тех, до кого доходит элементарная истина: к упрямому человеку, готовому потерпеть и постоять за себя в проблемной ситуации, в конце концов даже враг будет относиться намного уважительнее, чем к мелкому проходимцу, готовому опустить руки в одном смысле – и поднять руки в другом. Если сейчас на время смириться с тем, что нас не любит айфон, смириться и потрудиться над тем, чтобы айфон признал нашу стойкость, нашу готовность к сопротивлению, то потом и айфонов у нас только прибавится. Иными словами, если не суетиться и гнуть свою линию, то внешний мир притормозит и пойдёт на компромиссы с Россией.

Но это долгий и некрасивый процесс.

И мы, на него глядя, ещё тысячу раз успеем сказать: ну почему же у нас всё вот так? Почему мы не можем быстрее и лучше?

Не можем. Но история продолжается.

Падаем, но идём.