Тень Хрущёва
Отношение коммунистических вождей к буржуазной загранице было затейливо разнообразным – и, по мере движения советской истории, менялось в сторону всё большей благожелательности.
Владимир Ильич был религиозный фанатик – и неизбежно воспринимал капиталистов-империалистов с акульей беспощадностью, пусть и не мог до них дотянуться. Иосиф Виссарионович был восточный тиран, хотя и прошедший в юности школу полуинтеллигента-подпольщика, – и потому его странный роман с черчиллями-рузвельтами состоял из смеси типичного султанского коварства, остатков давней революционной враждебности и своеобразного уважения к чужому высокому статусу. Леонид Ильич был ровно миролюбив – и, не выходя за пределы политических законов своего времени, предпочитал выражать это своё миролюбие в совместных досугах вроде охоты с банкетом на свежем воздухе. Михаил Сергеевич был романтически простодушен – и, как мы знаем, его простодушие советскую историю и прикончило.
Как видно, кое-что пропущено. Был ещё и Никита Сергеевич – и как раз его дипломатию в направлении классовых врагов отличала удивительная неоднозначность, словно бы застрявшая между суровостью его предшественников и кротостью наследников.
Всем известны хрущёвские агрессивные эскапады – мы вас похороним, мы вам покажем кузькину мать, как и легендарный ботинок на заседании в ООН. Но в то же время, вспоминая произошедшую при нём американскую выставку в Сокольниках, его знаменитые гуляния по Штатам, его тёплые встречи с фермерами и актрисами («вы могли бы быть у нас хорошим профсоюзным боссом», сказал ему, кажется, кто-то из серьёзных визави), словом, вспоминая светлую половину его общения с миром эксплуатации и угнетения, можно подумать, что Хрущёв на самом-то деле не хотел настоящего столкновения с Западом, а хотел уважения и даже взаимной симпатии, тогда как его хамские выходки объяснялись его тайной неуверенностью в себе, а вовсе не глубокой злостью в адрес буржуинов. И, повторюсь, ни раньше, ни позже в СССР – применительно к холодной войне – не встречалось это парадоксальное сочетание громкого лая и попыток сближения.
А теперь прыгнем в двадцать первый век – и попробуем уловить то странное чувство, что характерно для начальства России, когда речь идёт всё о тех же противниках. Ведь в этой нашей современной антиамериканской или антизападной риторике имеется какой-то логический сбой – и его легко отыскать.
Потому что звучит она примерно так.
Дорогие проклятые англосаксы! Дорогой так называемый коллективный Запад! Мы хотим вам сказать, что вы колониалисты, лицемеры, лжецы, воинственные негодяи, русофобы, выразители интересов глобальных элит и золотого миллиарда, а ещё у вас двойные стандарты, вы поддерживаете неонацистов, хотите нас уничтожить и держать весь мир в подчинении и страхе. Так давайте, наконец, обо всем договоримся, а? Давайте с вами, колониалистами и негодяями, устроим самый главный на свете саммит, и там вы, лжецы, в кои-то веки гарантируете нам, что вы будете вести себя так, как нам хочется. Не пора ли нам с вами, русофобы, сесть за стол переговоров?
Нет ли тут противоречия? Разумеется, есть. Если тот самый Запад так плох, как об этом говорится нашим официозом, то в его адрес возможна только самая решительная и непримиримая политика, а не постоянный нажим на тему мира и дружбы. А если мир и дружба, ну пусть даже и не дружба, но хотя бы какое-то рациональное взаимопонимание возможно, то тогда, значит, не всё так печально с этими скверными господами по ту сторону границ и океанов?
И, конечно, за всеми этими заявлениями мерещится тень Никиты Сергеевича. Видится за ними то самое состояние ума и души, когда вроде бы хочется полаяться со старыми недругами, хочется высказать им всё, что накопилось по части претензий и обид, но совсем не для того, чтобы сойтись с ними в каком-то радикальном, отчаянном поединке, нет, напротив, для того только, чтобы они, подлецы, успокоились, сменили пластинку, отказались от своих козней, да и признали наше существование – неотменяемым, наши успехи –законными, помирились с нами, нашли с нами общий язык (а мы-то давно готовы, да всё никак).
Радикальный патриот отечества во мне не может, естественно, смириться с этими не очень героическими идеями. Но я меж тем совсем не только радикальный патриот, но и тихий обыватель, и отчасти даже либерал в каком-то забытом уже сейчас смысле, и потому я не только возмущаюсь этими речами с высоких трибун, но и трезво понимаю, откуда они берутся.
Дело в том, что эта вроде бы жёсткая, а на деле примирительная стилистика русской власти точно соответствует настроению значительной части русского народа.
Невозможно сказать, как отзывались в сердцах советских людей перепады замирений и обострений с внешним миром в пятидесятые – шестидесятые – возможно, общего мнения просто не было, но в 2010-е и 2020-е изрядное число сограждан представляет себе идеальную внешнюю политику России именно так, как её ведёт Кремль: без капитуляции, но и без бури и натиска. Шумно ругаться, но драться поменьше и с неохотой. Показать кузькину мать, но желательно на словах. Так бывало в жизни хулиганских дворов: когда заботящийся о своей репутации, о своём крутом образе озорник выходил из подъезда навстречу опасным знакомым, произносил что-нибудь смелое, но одновременно и следил за тем, чтобы риторическое противостояние не закончилось плохо. Так-то я могу, мол, уложить тебя за пару минут, но сегодня мне лень. Пойдём покурим?
Подлинная причина такой политической линии, конечно, не исчерпывается народным запросом. Есть и объективная картина: Россия, несомненно, не должна повторять своих позорных экспериментов конца двадцатого века, ожидая от западного мира несбыточных милостей. Но в то же время и действительно масштабных ресурсов для великой и бесконечной борьбы – демографических, технологических и, главное, психологических – у нас нет. Россия блефует, играет резко и рискованно, обращая на себя гнев мировых крокодилов, но рамки этой игры всё равно приходится обозначать, а заодно и осознавать, что благополучным финалом её может быть не воображаемая «победа над всеми», а всего лишь некоторый, невидимый пока ещё, но оттого не менее необходимый разумный компромисс.
Что-то подобное, при всём своём пылком темпераменте, понимал и товарищ Хрущёв. Потому он и завершил Карибский кризис не гибелью человечества в пламени ядерной войны, а соглашением с теми самыми империалистами, которых он так поносил.
Правда, есть один тревожный момент. Для танго нужны двое. Во времена Никиты Сергеевича по ту сторону переговорного стола находились люди, заставшие Вторую мировую и часто сами принимавшие в ней участие (а кое-кто помнил и Первую). Те, прежние крокодилы глобального капитала, знали меру своего могущества не хуже советских людей, прошедших сквозь 1941 год, – и всё же неохотно признавали, что Америка, несомненно, гегемон, но не все и не всегда обязаны ей низко кланяться. В новом столетии эта зрелая сдержанность, кажется, потеряна – и никто не знает, суждено ли ей вернуться.
А потому стучать в ярости ботинком, конечно, хочется, но приходится и представлять всю тёмную непредсказуемость той пропасти, на краю которой звучат сердитые речи.
И уж лучше когда-нибудь увидеть саммит с колониалистами и русофобами, чем всеобщую смерть.