Власть не может решить, нужно ли ей гражданское общество

• Российская пропаганда использует украинские рецепты
• Цементирование вертикали власти в одном месте ослабляет её в двух других
• Российская система управления 90-х бесперебойно работает до сих пор
• «Рассерженные патриоты» требуют мобилизации властных элит

Это не первый случай в истории России, когда серьёзные военно-политические потрясения кардинально меняли состояние социума. Во второй половине XIV века таким событием стала Куликовская битва, в ходе которой, по словам Льва Гумилёва, «суздальцы, владимирцы, ростовцы, псковичи пошли сражаться как представители своих княжеств, а вернулись оттуда русскими», то есть единым народом. Через 250 лет добровольческая (или, как сказали бы сегодня, волонтёрская) армия Кузьмы Минина и Дмитрия Пожарского стала политическим субъектом, который сумел положить конец Смутному времени и создать предпосылки для переучреждения государства во главе с новой династией. Но так было не всегда. Случалось, что мощные политические и социальные встряски давали противоположный эффект, и такие провалы были обусловлены как политикой государства, так и состоянием самого социума.

Политологи и эксперты сравнивают нынешнюю ситуацию с событиями, происходящими в Российской империи в годы Первой мировой войны. Выстраивание этих параллелей базируется на ряде бросающихся в глаза совпадений. В обоих случаях мы имеем дело с усталостью от затянувшейся войны, проблемами со снабжением армии, военными неудачами, связанными с просчётами командования, вмешательством иностранных разведок во внутренние дела России, антивластной игрой либеральной оппозиции, регулярными вбросами о мирных переговорах и предательстве в верхах.

Век назад под влиянием этих факторов российское общество в течение двух с половиной лет прошло путь от патриотического угара в августе 1914 года, безусловной поддержки власти, которая решила вступить в войну с Германией, и всплеска волонтёрского движения, когда предпринимательские сообщества присоединились к помощи фронту, а женщины, в том числе и из «приличных семей», включая царскую, пошли в сёстры милосердия, до заговоров внутри политического класса, отказа крестьян продавать зерно государству, массового дезертирства и готовности к бунту значительной части населения.

В контексте столь трагического опыта опасения повторить сценарий начала ХХ века представляются вполне оправданными, тем более что сегодня России противостоят не Германия и Австро-Венгрия, как это было 100 лет назад, а США и вся Европа.

В результате угроза (или её перспектива) серьёзных потрясений изображается как реальная или вполне вероятная. Учитывая состояние российских элит и многочисленные ошибки при выстраивании коммуникаций власти с гражданами, с этим было бы трудно не согласиться, если бы не одно но: логично выстроенные параллели не учитывают перемен в российском обществе.

Главное отличие – уровень грамотности. По данным на 1913 год, умели читать около 55 процентов населения, читать и писать – менее 30 процентов, а число тех, кто систематически читал книги или газеты, не превышало 15 процентов. Сегодня мы имеем поголовную грамотность и привычку читать если не книги и газеты, то новостные сообщения и социальные сети. Кроме того, есть такие источники информации и расширения кругозора, как радио и телевидение.

Этот разрыв в осведомлённости и общем уровне развития определяет рамки поведения людей, которые крайне слабо рефлексировали в 1914 году и достаточно сильно – в 2022-м. Поэтому всенародное одобрение решения императора о вступлении в войну с Германией «весило» меньше, чем 75-процентная поддержка спецоперации на Украине в 2022 году.

Пока интеллектуалы бредили о контроле над Босфором и Дарданеллами, восстановлении богослужения в стамбульском храме Святой Софии и «свободе для всех славян», православный народ, не вполне понимавший, ради чего началась война, поддался на провокации националистов и пошёл громить немецкие магазины. Эти вспышки бессмысленной ненависти периодически повторялись до середины 1915 года. А потом, устав от войны, те же люди подпали под влияние пацифистов и участвовали во фронтовых братаниях с немцами.

По данным фабрично-заводской инспекции, которая контролировала далеко не все промышленные предприятия, в июле 1914 года в России произошло 960 забастовок (число участников превысило 320 тысяч человек), а в августе – только 24 забастовки (менее 25 тысяч участников). Однако весной 1915 года, когда на фронт начали призывать фабричных рабочих, всё вернулось на круги своя – к моменту февральского переворота 1917 года количество бастующих превысило 430 тысяч человек.

Представить нечто подобное (погромы, забастовки) в наши дни достаточно сложно. И дело не в том, что «преступная путинская власть жестоко подавляет все формы инакомыслия и уличных выступлений»: репрессивная машина Российской империи работала гораздо более жёстко, чем современная. Просто сегодня при всей ненависти к «жирующим олигархам» и «вороватым и некомпетентным чиновникам» социальное недовольство не является доминантой общественных настроений, а 100 лет назад накал классовой ненависти был достаточно высоким и власть практически ничего не делала для его снижения.

Если век назад вышедшие из крестьянства низшие сословия охотно собирались в толпу, то сегодня эта привычка сохранилась в ограниченных кругах националистов, у левых и «людей с прекрасными лицами», часть которых сбежала за границу, а другая спускает пар в социальных сетях. Все эти особенности современного социума сформировали новую парадигму его взаимодействия с властью, олигархатом и политическим классом.

Поэтому даже если оппозиционно настроенные элиты и агенты Запада попытаются устроить в России государственный переворот, майдан или «народную революцию», то им будет гораздо труднее, чем в феврале 1917 года, добиться поддержки со стороны других страт общества, в котором за последние годы сформировалось ответственное ядро. Оно состоит из граждан, которые лишены иллюзий, привыкли самостоятельно думать и успели узнать много нового и интересного про политическую кухню, мировые расклады и подлое лицемерие западных «партнёров».

Проведение в ноябре 2001 года Первого гражданского форума показало, что российская власть ещё тогда осознала необходимость взаимодействия с обществом, но объектом её внимания стали правозащитные и некоммерческие организации, многие из которых существовали на иностранные гранты и рассматривались Западом в качестве своего засадного полка. Эта стратегия дала о себе знать, когда накануне «гуманитарных бомбардировок» Сербии ряд российских правозащитных организаций получил циркуляры, предписывающие им выступить с осуждением политики Слободана Милошевича.

На этом фоне во второй половине 2000-х годов в России начали появляться очаги настоящего, а не бутафорского гражданского общества. Оно демонстрировало самостоятельность мышления, пыталось влиять на решения государства, не отказывая ему в лояльности, и даже добивалось некоторых промежуточных побед. Например, Центр содействия реформе уголовного правосудия и его руководитель Валерий Абрамкин, работая в контакте с Министерством юстиции и Федеральной службой исполнения наказаний, «продавил» принятие серии решений о гуманизации пенитенциарной системы России.

Точку в вопросе поставил Владимир Путин, неожиданно посетивший съезд организации в феврале 2013 года и поддержавший родителей, которые выступали за защиту суверенитета семьи от произвола чиновников. Это не помешало ювенальщикам предпринимать новые атаки, поставляя в Госдуму соответствующие законы, но из-за сопротивления консервативной части общества ни один из них так и не был принят.

Годом ранее активная часть общества провела серию митингов (самый крупный – на Поклонной горе), чтобы предотвратить попытку государственного переворота и майдана на Болотной площади. В результате либерально-оппозиционный тренд выродился в «прогулки по бульварам» и сошёл на нет. То есть консервативно-традиционалистское, патриотическое и антизападное давление на власть и другие центры принятия решений приносит плоды.

В отличие от власти, которая фактически похоронила идеи Крымской весны ради Минских соглашений и игр с украинскими олигархами, пассионарная часть социума отправилась воевать с киевским режимом и занялась оказанием помощи ЛДНР. Поначалу таких было немного, но уже на первом этапе спецоперации к движению присоединились тысячи людей – это и простые работяги, и предприниматели, и деятели культуры, и политики. Такая консолидация способствует социальному связыванию общества и его устойчивости к внешним раздражителям.

Разумеется, в этом движении, как и везде, можно обнаружить проходимцев, присваивающих собранные средства, но это не меняет общей картины: сотни волонтёров и организаций отчитываются о каждом потраченном рубле, размещая в социальных сетях фотографии и видео оказания помощи фронту.

Фактически военные действия на Украине и участие в них западных стран стали катализатором оформления в России настоящего, а не симулятивного гражданского общества, которое поддерживает армию не только словом, но и делом, с достоинством и выдержкой переносит такие болезненные удары, как потерю территорий, диверсии, теракты, гибель военнослужащих и мирных жителей, не приемлет двурушничества подковёрных сделок и, главное, уже имеет почти оформившуюся идеологию, базирующуюся на патриотизме и консервативном традиционализме.

В последнее время эксперты много говорят о том, что сражающиеся на Украине военные должны составить новую элиту России. Однако в этих рассуждениях есть изрядная доля лукавства и трусливых попыток подкупить фронтовиков, чтобы защититься от их нелицеприятных вопросов и со временем превратить участников спецоперации в исполнителей воли нынешней далеко не безупречной элиты. Возможно, кому-то действительно стоит избраться в Госдуму, чтобы превратить её в место для содержательных дискуссий, но в целом предназначение этих людей состоит не в этом.

Даже в своём пока ещё зачаточном состоянии гражданское общество, состоящее из представителей всех социальных слоёв, работает на поддержание политической и социальной стабильности и является гораздо более серьёзным кадровым резервом, чем обучающиеся по специальным программам карьеристы. В связи с этим стоит напомнить, что в самый трудный период (последние восемь лет) Крымом вполне успешно руководит далёкий от политического бомонда бизнесмен и гражданский активист (сопредседатель координационного совета «За русское единство в Крыму») Сергей Аксёнов, а в руководстве ДНР и ЛНР тоже нет никого из тех, кто управлял этими регионами во времена Украины.

Судя по манипулятивным действиям демиургов российской политики, которые подсовывают обществу сомнительные фигуры вроде Виктора Медведчука, и риторике некоторых кремлёвских пропагандистов, без устали качающих алармизм («ударим по Варшаве», «возьмём Берлин», «нет, лучше Лондон»), власть никак не может выскочить из накатанной колеи и решить, что делать с мощным и полностью лояльным государству ресурсом в виде стихийно возникшего гражданского общества.

Под взаимодействие с ними в государстве выстроена система коммуникаций и грантов на конкретные проекты. В этой схеме нет места для работы или хотя бы для диалога с самостоятельными субъектами, которых не принято воспринимать всерьёз («что они могут без связей и денег?»).

Прорастающее из гущи народной жизни гражданское общество пока лишено политических амбиций, не имеет лидеров и полностью развёрнуто в сторону государства, но пренебрежительное отношение к нему со стороны власти ведёт к его отчуждению от развивающегося общества. В результате выразителем его установок становятся люди вроде Евгения Пригожина – человека дела, прямая речь которого несёт в себе тот же энергетический заряд, что и оформляющаяся на наших глазах народная идеология.

Сегодня мяч находится на стороне государства, и оно должно решить, нужен ли ему такой мощный, но непривычный ресурс. Если да, с ним необходимо работать. Если нет, власть продолжит бег по кругу и рано или поздно столкнётся с тем, что новые политики, опираясь на гражданское общество, которым она пренебрегла, будут готовы забрать у неё рычаги управления.