Ты не один
Интеллигентный русский патриот – принадлежащий к среднему классу, менеджерам или бизнесу, богеме, студенчеству или научным кругам, – живёт в облаке тёмной враждебности. Воображаемый обыватель, закусывающий маринованным огурцом наши телевизионные успехи, лишён этого тревожного чувства, но для культурного любителя родины внешний мир – это гнетущая сила. Он включает кино или сериал (а что он смотрит? конечно, не содержанок с ментами, а пиратский нетфликс) – и выливает на себя ведро густой политкорректности про плохих белых и хорошие гендеры, он заходит в соцсети – и погружается, точно водолаз, в бездонную клоаку ненависти к России, он вспоминает прежних друзей, старых знакомых, с которыми некогда работали, пили, любили, – и слишком многие из них теперь эмигранты, увешанные флажками чужих государств. Да он и сам, кстати, скучает по загранице, какой она была лет десять, двадцать назад, по Риму, Парижу, Праге, Нью-Йорку – до всех событий, и с удовольствием бы снова навестил многие дальние края, отменившие визы и самолёты для русских, но – жизнь распорядилась так, что это навещание чем дальше, тем чаще содержит в себе политический выбор: отрекись от своих и поезжай. Но он отрекаться не будет.
*
В прошлом, 2022 году, зайдя в гости, я сидел в самой банальной комнате, на самом банальном диване, среди малознакомых, но, в сущности, милых людей, и пытался понять, что же с ними – и со мной заодно – тут не так. Слева – художница, недавно вернувшаяся из Индии, вся в медитациях, справа – музыкант, знаток виниловых редкостей, там пиарщик, тут критик. Общий вид – то примоднённый, то пыльный, образ жизни – мягко говоря, невоздержанный, разговоры – дурацкие, да и нетрезвые, но с претензией на содержательность. Словом, классика, но где ошибка? И сразу же её нашёл: абсолютно все, кто гостил в этом доме, поддерживали собственную страну в военной буре – и никто не симпатизировал Украине и, шире, «Западу». И мне было так странно видеть – нет, не себя, к себе привыкаешь, – а всю честную компанию, как будто бы обязанную быть образцово либеральной, но она оказалась какой-то другой. Но какой?
*
В двадцать первом веке в России образовалось – и, надо признать, существует незамеченным, как толковый разведчик, – сообщество людей, для которых в нашем гражданском языке нет короткого и точного названия. Это патриоты, но без государства и телевизора. Это ватники, но без Сталина и космических кораблей, бороздящих Большой театр. Это русские, но совсем не всегда националисты. Это интеллигенты, но без типичной для них сословной моды. Это богатые, но без эвакуации на другие берега. Это военные, но отлично знающие, за что воюют, без растерянности позднесоветских и смутных времён. Это идейные люди, дважды идущие против течения: вопреки бывшим товарищам, скакнувшим с проклятиями в Ригу-Тбилиси, но и не в ногу с властями, которым инициативники не нужны. Это художники, писатели, рокеры, рестораторы, банкиры, журналисты, филологи, артисты, отцы семейств и представители меньшинств, обдумывающие жизнь юноши и мечтательные девицы, модники и бездельники, умники и эксцентрики, – и все они ещё с 2014 года, безнадёжно отстав от хорошего общества, находят друг друга и осторожно узнают в чужаке родную душу: а вы, мол, тоже за наших? – Садитесь к нам! Ну за кого же ещё.
*
Развод этих людей с хорошим обществом был медленным.
Московские уличные шествия начала десятых годов у многих вызывали иронию, но атмосфера тогда была игрушечной, а споры шли в песочнице. Никто и не думал ненавидеть ближнего, никто не представлял, что до этой ненависти остаётся всего два года. Но когда загорелся Майдан, когда бородатый народный мэр в свитере возглавил бунтующий Севастополь, когда смешные и обречённые донецкие сепаратисты встретились с катящейся на них с запада карательной экспедицией, когда на майском пепелище Одессы оглушительно зевали и шутили гуманисты из лучших семей, – социальное миролюбие треснуло, распались многие дружбы и вдруг нашлись те, кому пришлось пересмотреть свои прежде благостные представления о России в объятиях современного мира, – и остаться с Россией, а не с современностью.
Дальше был взлёт «новой этики», когда разбился детский и юношеский, ещё советский образ идеального Запада, на месте которого уселась новая и незнакомая Морра, наглый и лживый монстр, подозрительно напоминающий всё то худшее, что мы помним о Советской власти. Выяснилось, что развод родины и заграницы – не просто временный, политический, но что он, может быть, навсегда, поскольку «там» уже некуда возвращаться, и где некогда были файф-о-клок, ковбой и парижский аккордеон – там царит сменивший пол пакистанский мигрант, и его царствие будет теперь только крепче.
И, наконец, 24 февраля 2022 года, – поначалу такое странное, на восемь лет опоздавшее, – буквально разорвало все оставшиеся связи со старой жизнью. Каждый, кто решил не уезжать – хотя мог бы, хотя имел вокруг себя достаточно тех, кто решил наоборот, – ощутил себя одиноким человеком, спокойно зашагавшим в сторону дома, когда в обратном направлении бегут нервные толпы, уносящие с собой на последний рейс вывески модных магазинов и глобальные банковские карты, тапочки из Зары и икеевские стулья.
Но главным мотивом этого огромного расставания, этого нараставшего и, наконец, выявленного до конца раздражения – у той безымянной общности людей, о которой идёт речь, – был, конечно, не территориальный раздел Украины, не танки-пушки, не санкции, и не проблемы кремлёвских чиновников с НАТО и Америкой, не блм-гендер-миту.
А лицемерие. И – реакция на него.
Просто кому-то стало тошно, как в прыгающей на ухабах машине, от невыносимого принципа «здесь вижу, а здесь не вижу», согласно которому Косово, Кипр, Карабах и Тайвань – это не Крым и Донбасс, наши повстанцы это не ваши террористы, и попадающий в квартиру снаряд является моральной катастрофой только в том случае, если он прилетел с востока, а если с запада, то он, будем считать, и не прилетал, и политзаключённый, конвоируемый безразличными мордоворотами, остаётся политзаключённым при соблюдении того условия, что он хотел обособиться от России, а не примкнуть к ней, но если всё же примкнуть – значит, преступник, туда и дорога, органы разберутся, и если цензура и единомыслие насаждаются во имя гендеров и украинцев, то это неслыханная свобода, вы просто не понимаете, вы отравлены ядовитыми парами программы «Время».
Но для каждого человека из этого безымянного множества – однажды настал тот день, когда он вышел из машины прогресса, аккуратно закрыв за собой дверь.
*
Тем временем, все, кто остался в объятиях современности, моды и прогрессивного человечества, со всеми его нетфликсами и икеями, – ощущают себя под надёжной крышей. В их реальности – те представления о добре и справедливости, что им близки, всегда есть кому представлять. Они словно бы стоят на базаре, где с каждого прилавка им рекламируют свой товар президенты и премьер-министры, голливудские знаменитости и университетские мудрецы. И они чувствуют это своё как будто бы невидимое и бесполезное, но на деле тщательно укрепляющее жизнь единение с миром, они уверены в том, что столпились на правильной стороне, где их всегда есть кому нарядить и ободрить, дать указания и отправить куда надо, и это сделают так деликатно, что у отправленного возникнет впечатление, что он вовсе не перемещается, сидя на железной ладони шагающего исполинского чудовища, какое там, он просто такой цивилизованный, интеллектуальный, нравственно чуткий человек, что он сам начал маршировать точно по свистку.
В России нет этой манящей уверенности. В России – именно у тех, кто любит родину сколько-нибудь сознательно и всерьёз, – нет никакой веры во власть, в официоз, в набор бессмысленных слов, которые без всякой пользы бормочет государство, и уж тем более нет авторитетов и статусных заведений, со сцены которых положено возглашать истину в последней инстанции. «Вы нас даже не представляете» – так, кажется, звучал насмешливый лозунг либеральных демонстраций 2012 года, но теперь мне всё чаще кажется, что он подходит совсем другим людям.
Русский патриотизм – здесь, в своей же стране, – одинок.
Но именно поэтому – особенным образом свободен.
*
В химии есть термин – свободные радикалы.
А в жизни общественной – я бы назвал всех тех ещё безымянных людей, моих повседневных героев, моих друзей, категорически не готовых идти по жизни маршем, только «по прихоти своей скитаться здесь и там», как написал один древний ватник, – свободными патриотами. Им подойдёт это простое имя.
Они, в отличие от толпы чиновников, толпы украинцев или толпы беглых прогрессистов, никогда не соединятся в какое-то социальное целое. Они так и будут искать и находить родину по отдельности – там, где им повезёт разглядеть её подлинный образ, – и каждому из них, чтобы объяснить, почему он остался дома и поддержал наших, подойдут только свои собственные слова.
И я точно знаю, что им не привыкать к одиночеству. К ощущению, когда ты против всех, и блестящая перспектива, честно говоря, не маячит на горизонте, но это вовсе не значит, что ты должен вскочить и суетливо погнаться за современностью, мол, возьмите в будущее и меня. Упаси Бог от вашего будущего.
Но я хотел бы сказать этим моим единомышленникам, рассеянным жизнью по спальным районам и утренним автобусам, заполночным ресторанам и невразумительным офисам, а иногда даже по кельям, лесам и окопам, – я хочу быстро шепнуть им: нас больше, чем кажется.
Вы не одни.
Садитесь к нам.