Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире Все записи автора
Дмитрий Ольшанский
17 сентября 2020

Семь бед современной России

Любимое русское дело, хотя какое дело, скорее, игра: пока гром не грянул, сидеть и считать наши вечные проблемы, заодно выясняя, кто же во всём виноват. Всё-таки власть? Или народ не тот? Или заграница?

Поиграю и я. Про плохие дороги (неправда, их чинят), скверную погоду (глобальное потепление помогает), водку (уже почти завязали) и воровство (слишком банально) я ничего не скажу, а про то, кто виноват – давайте условимся, что судьба такая.

Начну с практических трудностей, а к финалу – про само настроение жизни в отечестве.

Первая, самая главная наша беда называется «денег нет».

Хитрость в том, что они на самом деле имеются, но их всё равно нет.

В то самое время, когда бессчётные миллионы копятся и в государственных карманах, и в тайных кошельках, и в заграничных оазисах красивой жизни, – Россия страдает от хронического, запущенного недофинансирования.

Деньги зарабатывают, но не вкладывают.

Про деньги думают, что им вредно, им больно, когда их тратят, что лучше им где-нибудь полежать, подождать идеального дня.

И получается так, что страна – как голодный человек под окном, что она просит и просит: протяните к нам газ! поднимите мне пенсию! нужен срочный ремонт! тут всё течёт, и разваливается, и горит, сделайте что-нибудь! – и, в счастливых случаях, делают, наконец, но ведь нужно же намного больше.

Нужно щедрее.

Нужно везде.

Вторая наша большая беда, родственная первой, – это централизация.

Это несчастье по имени «Москва».

Я, конечно, имею в виду не тот город, где я, и где многие родились, вовсе не все его Сретенки-Покровки, а тот бездонный пылесос, что вместо пыли десятилетиями поглощает деньги и людей, а взамен выдаёт пустоту и депрессивное, обречённое пространство, откуда «все уехали».

То непробиваемое устройство нашей жизни, когда всё решается только здесь, когда одна столица – перетягивает на себя столько, что никакому Лондону и Берлину не снилось.

И каждый раз, когда я устало смотрю на разноцветные фонарики, которыми с такой беспечной расточительностью – миллиард в печку, не жалко! – усыпан какой-нибудь бульвар или модный магазинный переулок, я думаю: сколько же это будет, если разменять это жутковатое веселье на бюджет городов Рязанской области? Сколько бы их уместилось, несчастных, в одном переулке?

Лучше не думать.

Третья наша беда – это начальство.

Сложносочинённые, воспитанные столетиями семейного, сословного и военного уклада, подлинные русские начальники погибли в большом огне столетней давности.

Сменившие их парвеню, малограмотные и жестокие карьеристы советской казармы, шли по головам и знали только один метод обращения с реальностью – силу, страх, штурм.

А теперь вырос уже третий тип: даже и близко не такой вдумчивый и культурный, как добезцаря, хотя и не по пояс в крови, как в страшном двадцатом веке, но – грустно безликий, холодный.

Эти люди-калькуляторы, люди-бухгалтерские отчеты – словно бы лишены способности разговаривать на повседневном русском языке, у них какой-то другой, свой. Тот, где «человеческий капитал», «инновации» и «эффективные стратегии».

Их, конечно, можно терпеть.

Но верить им, выбирать их, связывать с ними надежды на лучшее – невозможно.

Четвёртая наша беда, вроде бы фоновая, привычная – это многоэтажки.

Россия, уже полвека при всех властях упорно застраиваемая уродливыми и однотипными коробками, – получает вместе с ними нечто худшее, чем просто безрадостная картина этих бетонных сараев до горизонта.

Она получает депрессию и пассивность как настроение, заданное пейзажем.

Архитектура – это ведь не просто красота или безобразие, квадратные метры, мимо которых идёшь – и хочется то остановиться, а то, напротив, зажмуриться и ускориться.

Это целостное представление о жизни.

И та жизнь, которую предлагают нам многоэтажки, сводится к тому, что человек – это муравей.

От одного муравья ничего не зависит.

Его задача – выскочить из автобуса, пробежать к дому, вызвать лифт на восемнадцатый этаж, закрыть за собой дверь, и только там начинается его собственный дом, уже не муравьиный, а человеческий.

Каким гражданином, каким хозяином он будет в этой тоскливой клетке?

Будет ли он считать мир вокруг себя – своим?

Глупый вопрос.

Пятая наша беда – это пустота на месте нации.

Родина, выйдя из советского чистилища, застряла в болоте исторической неопределённости.

Кто эти люди, живущие здесь?

Они советские? Уже нет. Они «постсоветские»? Плохо звучит. Они российские? Казённый термин, похожий на шаткую декорацию. Они имперские? Это теперь ругательство, да и если империя, то чья? Они русские? Тсс, а то на нас обидятся, скажут – «нельзя», «фашизм».

И если четырнадцать прочих республик быстро устроили себе национальные государства – плохо ли, хорошо, это зависит от денег и ума, – то в России вместо подобной общности так и стоит что-то временное, условное, колченогое, словно бы странная бывшая «РСФСР», бюрократическая сущность без титульного народа, всё длится и длится, и никак ей не стать чем-то определённым, не стать собой.

Вернуться к прежнему, ко всему умершему – невозможно.

Рвануть к парижскому или амстердамскому столу, где подают то ли трансгуманизм, то ли постфеминизм, сразу и не выговоришь, – не получится.

И надо снять, наконец, древнее ленинское табу, и выговорить запретное: русский народ.

Рус-ский.

Не страшно же?

Шестая наша беда – как будто бы трудноуловимая, но поистине роковая, – это неспособность благополучно меняться.

Редко-редко, в счастливые дни русской истории, страна вдруг примеряла новое, и даже лучше скроенное платье, и делала это мирно и добровольно, в жанре перемен сверху.

Так было при Александре Освободителе, так было при Никите Хрущёве.

Но это везение, а закономерность – другая.

Чаще случалось так, что государство до последнего тянуло, отчаянно упиралось, цеплялось за плинтус, за щель в полу, лишь бы ни в коем случае не сдвигаться даже на миллиметр, чтобы ещё что-нибудь запретить, сделать вид, что вокруг него не идёт время, остановить его, проклятое, посадить под арест по административной статье с вечным продлением, – а потом разом рушилось, и тут уже всё менялось в один момент, и совсем не всегда – к лучшему.

Но где-то есть ведь это великое и загадочное для нас свойство западного мира, которому – в отличие от трансгуманизма и постфеминизма – стоило бы поучиться: постепенное обновление.

Есть это удивительное умение как бы втягивать внутрь своего привычного мира – всех бунтарей, изобретателей и даже разрушителей, ласково и незаметно высаживая им клыки, лишая их боевого запала, чтобы они – такие непримиримые – неожиданно сами оказывались консерваторами и скучными столпами общества.

Чтобы там, где только что была какая-нибудь дерзкая «пропаганда гомосексуализма» – обнаруживались зевотные, пузатые «геи России» на трибуне во славу духовности и патриотизма, и ещё пошлая свадьба с лентой «Свидетель» через плечо.

Но мы так не умеем.

Мы держимся до конца, а потом сразу вниз.

И, наконец, наша седьмая беда. Это русское сиротство.

Должен признаться, я много лет осуждал про себя Николая Александровича, последнего государя. Я думал: ну как же он мог отречься, как мог отступить в сторону, когда всё гибло, ах, был бы на его месте отец, был бы прадед, уж они-то набили бы морду революции, спасли страну.

Я и до сих пор не знаю ответов на те вопросы, и никогда не узнаю.

Но зато знаю другое.

Царь был родной отец. Прежняя Россия была – родной дом.

И с тех пор – уже больше ста лет – родина пребывает в состоянии какого-то отчаянного сиротства, сначала дисциплинированного, в строгом советском интернате, а потом и нынешнего, открытого всем ветрам.

Русский человек всем хорош – он умён, смел, цивилизован, практичен и не лишён милосердия, – но есть в нём ужасная недолюбленность.

Этакий комплекс сироты, когда нехватка внимания извне – превращается в дефицит любви к себе, и уже непонятно, откуда что, и что с этим делать.

И вся Россия, все эти брошенные, беспризорные пространства, где среди заросших полей медленно распадается какой-то тёмный сарай, – она жестоко страдает от невнимания.

Так что нам здесь много чего не хватает – и денег, и честного начальства, и малоэтажного уюта, и аккуратных, мягких перемен.

Но больше всего нужно ощущение дома.

Дома и любви.

Другие записи автора

18 марта 202412:32
Тень Хрущёва
Отношение коммунистических вождей к буржуазной загранице было затейливо разнообразным – и, по мере движения советской истории, менялось в сторону всё большей благожелательности. Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
19 февраля 202409:01
Человек, который не вышел
Я смутно помню, когда и где мы познакомились. Но это точно произошло в глубине нулевых, таких невинных, как теперь кажется, годов, в путанице между блогами «живого журнала», дешёвыми скверными кафе, политическими дебатами в исчезнувших клубах и быстрыми встречами всех, кому было дело до громких вопросов, и кому часто не было и тридцати лет. И я тем более не помню, когда этот высокий человек с забавной фамилией Навальный* выделился из шумной московской толпы ораторов, тусовщиков, активистов, радикалов и пьяниц – и стал событием. Сделался тем, о ком модно было говорить: у него большое будущее. Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
08 февраля 202411:30
Через лес
Все закончилось так: Максим Соколов, лучший политический журналист России рубежа веков, неожиданно скончался у себя дома, в деревне Шишкино возле города Зубцов, не дожив до шестидесяти пяти лет – и одного дня до Нового года. Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
19 января 202413:24
Дети
Интересно обнаруживать будущее в прошлом, когда уже всё закончилось, и мы знаем, куда повернёт жизнь. Находить красных комиссаров и просто советских знаменитостей на дореволюционных фотографиях, где они, как будто бы ещё такие невинные, смирные – стоят среди гимназистов или солдат, а то и кокетливо позируют в нарядах до того буржуазных, что за такое сами себя расстреляли бы, если бы были честнее. Или, что проще и чуть более блёкло, узнавать русских миллионеров, политических тузов и авантюристов недавнего рубежа веков – всё ещё в пионерских галстуках и школьных пиджачках, где-нибудь на уборке двора в семьдесят лохматом году. Новая власть, большой новый мир, который ещё не подозревает о собственном могуществе, тихо подчиняясь правилам старого, обречённого на неожиданное или плавное исчезновение, – эта история будет вечно воспроизводиться. Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
30 декабря 202315:30
Битва за мораль
Страстная борьба за ту особую субстанцию, которую заинтересованные лица называют то «духовно-нравственными основами», то «духовными скрепами», то «моральным обликом», то «традиционными ценностями», но вещество её примерно понятно – это всё то же самое вещество, которое заставляло советские парткомы заседать по поводу семейных измен, а советских милиционеров – стричь хиппи в своих отделениях, – так вот, страстная борьба за эти свирепые идеалы началась в России в 2012 году и идёт до сих пор, постепенно разгоняясь и становясь всё более непримиримой. Максимально туманно сформулированных статей, связанных с «оскорблением» и «разжиганием», в Уголовном кодексе становится всё больше, как и специфических организаций, которые ведут охоту на безобразников. Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
04 декабря 202315:10
Будущее и будущее похуже
Главный вопрос современности в России звучит примерно так: что же со всеми нами случится, когда она, эта современность, закончится? Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
Читайте также