Нет дверей в аду
Мы здесь, а там они.
Мы здесь, а там, за рекой, видишь, во-он за теми деревьями, – это уже они.
Мы здесь, а за той горой – уже их первый блокпост.
Это они начали. Мы предлагали договориться. Мы говорили – уходите вы отсюда по-хорошему. А они не ушли. Так что это всё они, а не мы.
Они жили всегда за наш счёт. Мы торговали, мы на земле трудились, а что они? Только болтают, какие они древние и великие. Это всё ложь. Древние и великие – это мы.
Они не жили здесь никогда. Спроси стариков, если не веришь. И народа такого не было вообще – они не так назывались. Их пригнали сюда. Прислали, чтоб нам нагадить. Посмотри на карту пятнадцатого века – где они? Посмотри на карту начала двадцатого века – ну, где они? Если бы не американцы, их бы тут не было. Если бы не турки, их бы тут не было. Если бы не Ротшильд. Если бы не большевики. Но они всё равно обречены.
Они зомбированы пропагандой. Они думать не хотят, только лезть к нам и убивать нас, пока мы им сдачи не даём. У них там все обколоты непонятно чем. Им дают деньги специально, чтобы они стреляли. Мы слышим, на каком языке у них инструкторы говорят. Они нищие, они работать не умеют, только воевать. Кроме ненависти, у них нет ничего нет, а мы любим друг друга, мы любим наших детей, мы верим в будущее, и мы их обязательно победим и отправим отсюда куда подальше.
* * *
В межнациональном конфликте нет истины.
В нём нет никакой «окончательной правды», объективного взгляда из несуществующего идеального учебника истории, а если и есть, то он сводится только к тому, что все виноваты и всех жалко.
Две стороны, во все времена и по всему миру оспаривающие некоторый фрагмент земли – со всеми людьми и ресурсами, которые там находятся, – могут предложить вам целый эверест аргументов, доказательств, околонаучных теорий, шокирующих фотографий и видеосъёмок, примеров милосердия своих соплеменников – и жестокости противника, откровенных и страшных свидетельств, сухих показаний лояльных иностранцев, ссылок на старинные трактаты, скучноватых стихов и легенд, примеров мужества героев (своих) и трусости захватчиков (чужих), картинок с флагами, развевающимися над священными местами, картинок со счастливыми семьями (мы победили) и оборванными женщинами, рыдающими над трупами (мы проиграли), нудных летописей провалившихся мирных переговоров, ярких цитат, говорящих о непримиримой злобе врага, и других ярких цитат, говорящих о собственной мудрости и душевной красоте.
И всё это, честно говоря, не убеждает. Именно потому не убеждает, что мировая история терпеливо разворачивает нам бесконечную ленту этих слов и образов, то и дело противоречащих друг другу, – но изящного и гуманного, всех устраивающего решения всё равно нет и не будет. Только поток пафоса, впечатляющего вначале и утомительного потом.
* * *
Иногда, впрочем, случается так, что национальный спор можно разрешить, ну или хотя бы надолго приглушить – и сделать это без геноцида, концлагерей, массовых убийств и прочих ночных кошмаров политики.
Бывает, кому-то везёт с империей. Возникает народ, способный создать сверхгосударство, славное не только военной мощью, но и универсальной иерархией, авторитет которой признают над собой многие другие соседи и малые державы, и тогда страх перед этой силой, а заодно и желание приобщиться к ней, встать под её огромный зонтик, – умиротворяет ветеранов локальной резни, откладывающих свои взаимные претензии до тех пор, пока империя не начнёт осыпаться от старости.
Другой вариант – куда менее приятный для современника, но зато действенный в дальней перспективе, – это принудительный обмен населением. Не стихийный погром, но именно обмен – или, что ещё хуже, односторонний отъезд, – когда несчастные люди, покидая свои дома, уходят на территории, прочно защищённые их государством. Можно представить себе их чувства – и брошенные сады, улицы, храмы, родные могилы. Тем не менее, преступно-легкомысленная нарезка границ поперёк этносов, затеянная кем-то то в СССР, то на Ближнем Востоке, – снова и снова возвращает нашу жизнь к этим трагическим «переездам».
И, наконец, самая сладкая, самая желанная идея. Когда некоторые нации, давно и кроваво соперничавшие, враждовавшие люто и непримиримо, – начинают жить так хорошо, так сыто и безмятежно, и формируют союзы настолько прочные и благополучные, что все их разногласия по земельному вопросу тихо отменяются, поддавшись мягкому воздействию денег и комфорта. Границы ликвидируются, дети растут такими мирными, что не умеют ненавидеть, словом, либеральные ценности триумфально пьют шампанское – привет, Франция и Германия в Евросоюзе, – и только смутное будущее, с его неизвестными пока что угрозами, может помешать этому счастливому существованию вне истории, за пределами вечной как будто бы борьбы за выживание. Разумеется, образцов такого везения очень мало – и к ним вряд ли прибавятся новые.
А что делать, если у людей, вовлечённых в национальный конфликт, нет ни могущественной империи наверху, ни огромных доходов в кармане, и даже организованный, безопасный отъезд куда-то, где их предположительно ждут свои, им никто не предлагает?
Страдать. Бежать. Защищаться.
* * *
Если не получается удалиться от всякого зла, трезво порицая или, что лучше, сердечно сочувствуя всем, – а это редко когда и у кого получается, особенно если враждующие стороны живут где-то рядом, а не на другом конце земли, – человек выбирает, за кого он, исходя из своих частных симпатий, семейных или культурных.
Армяне – мои дальние родственники. Азербайджанцы – нет, те не родственники. Евреи – это отчасти я сам, а кто мне палестинцы? Греки – единоверцы, в отличие от турок. У ирландцев прекрасная музыка – правда, у англичан замечательная литература. Русские – мой народ, а украинцы? Это чужой, другой народ – или тот же самый?
Есть в этой национальной избирательности – может быть, неизбежной, – какое-то тягостное начало. Определиться с тем, кто тебе свой, а кто – ровно наоборот, – это несложно, но, выбирая, мы оставляем какую-то часть фактов и чувств, часть той самой, вроде бы несуществующей правды – за бортом сознания, притворяясь, что её просто нет, что она – не более чем аналог противных воплей врага, машущего плохим флагом.
Древние и великие – это мы, а они – так, накипь времени. Если бы не Ротшильд с большевиками, их бы тут не было. Они зомбированы, а мы не зомбированы. Или, как сказал один нехороший человек (вот, кстати, и цитата, иллюстрирующая чужую злобу), – наши дети будут ходить в школу, а их дети будут сидеть в подвале.
Но как хорошо было бы выбраться из этого ада.
* * *
Русский человек до сих пор не может признаться себе, что его отношения с Украиной – это не только ссора государств, не только «геополитика» и опосредованная драка с Америкой за что-то большое и торжественное, вроде равноправия народов и справедливость мироустройства, – но и межнациональный конфликт, и чем дальше, тем более явный.
Это грандиозный, трагический развод между собой миллионов людей – и тем более сложный, что их самоопределение творится прямо у нас на глазах, ведь это не разные этносы, но расколотые части одного народа.
Я хорошо помню первые шаги на этом пути.
Как возвращались в Крым обожжённые уличной войной местные русские спецназовцы. Как собиралась в Севастополе сначала одна толпа, проукраинская, – два человека, погибшие в тот вечер, открыли список жертв, – а потом и наш митинг, с которого началось отделение от Киева. Как дрались на площадях в Донецке, как вооружённые партизаны вышли из подполья в Луганске, как украинцы окружали русских протестующих в Запорожье, как произошли убийства в Харькове, как взяли Славянск, и как горели люди в Одессе.
И так день за днём, из мелких подробностей, из арестов и перестрелок, из ругани в интернете и разгона демонстраций, столкновений с плакатами, потом с палками и щитами, потом с охотничьими ружьями и баррикадами из шин, потом с автоматами, и далее, далее, и потому известный день 24 февраля 2022 года для сведущего человека стал лишь одной из станций на этой дороге, – так образовался этот континент человеческого горя, но и радости, и солидарности, и снова отчаяния, и, главное, прощания со всей старой жизнью, со старым единым миром, где невозможно было себе представить, что Днепропетровск или Харьков – это один берег, а Донецк или Белгород – совсем другой.
Когда происходит такое, то всегда кажется, что нужны рациональные идеи. Нужна мораль. Нужно хорошо подготовленное отвращение к тому, к кому надо его испытывать. Нужна надежда, что уже примерно завтра – ну, послезавтра, – всё хорошее вернётся. Что мы сами – вернёмся в доброе прошлое, открыв волшебную дверь.
Нет смысла себя обманывать. Нет смысла внушать себе, что стоит только чуть сдвинуть американцев, сбить чужой флаг, доказать кому угодно, что мы древние и великие, а их и рядом не стояло, – и будет как было.
Мы здесь, а там – они. Это надолго.
И я здесь – со своими.
Но что-то очень существенное, подлинное, сердечное, – за бортом.