Голод
Как известно, у нас море проблем.
То наши войска, мягко скажем, оказываются не вполне теми, что мы навоображали себе за долгие мирные годы. То наши города, которым так не хватает эстетики, соразмерности и малоэтажного европейского уюта, упрямо застраиваются километрами бетонных ящиков. А то оказывается, что самый необходимый товар – элементарный, почти незаметный до санкций, – произвести у нас невозможно, поскольку последний завод, который, согласно легенде, мог изготовить нечто подобное, был распилен на металлолом ещё в ту пору, когда нынешние консерваторы носили пиджаки ядовитых цветов, – зато новый магазин бриллиантов открылся на соседней улице, милости просим. А то чиновники, застигнутые врасплох каким-нибудь трагическим моментом – бомбы, беженцы, отступление армии, – вместо энергичных действий и даже простого сочувствия происходящему занимаются чем-нибудь несуразным и, казалось бы, невообразимым, допустим, сжигают деньги на праздничных салютах, ведь если в бюджете запланировано мероприятие, то его непременно надо, извините, освоить, хоть бы и настал конец света. А то, например, бьётся лбом об государственную стену какой-нибудь полезный человек – специалист, волонтёр, умелец каких-нибудь затейливых дел – учить-лечить-воевать-реставрировать-конструировать, – но все его таланты встречают глухое равнодушие, тогда как лощёный какой-нибудь кадр, с бегающими глазками и ворованными капиталами, стремительно превращается хоть в офицера, хоть в директора больницы, хоть в ответственного за казённое имущество, стремительно исчезающее неизвестно куда, словно бы оно, имущество, перешло в буддийскую веру.
И каждый раз по этому поводу начинается вечный русский спор: как же так получилось и кто во всём виноват. Почему управление чем угодно в России – имеет такое слабое отношение к сути вопроса, зато всегда используется для мусорных мафиозных интриг и отъёма кассы. Ведь можно же сделать то-то и то-то как следует! – страстно доказывает понимающий человек. Можно построить красивый дом, отправить в армию беспилотники, произвести на фабрике гвозди, сапоги, упаковку, да хоть роботов, можно сочинить начальникам правильные слова и нанять там и тут одарённых людей, горящих тем, в чём они разбираются.
Но словно бы какая-то невидимая лапа властно тормозит полёт этих фантазий – и в реальности неумолимо панует тип с бегающими глазами, эксперт по превращению жизни в деньги.
Почему так выходит?
Есть разные версии.
Одним нравится кивать на конкретные имена, обвинять во всём адресно Иван Иваныча, а если вдруг он в отставку ушёл или помер, а на его место встал Пётр Петрович, то уже он окажется источником всех наших бед. Другие, напротив, уходят очень далеко, объявляя, что корни нашей неправильности где-то во тьме веков – монгольское нашествие, крепостное право, раскол, – тут заодно слышится и любимое слово «менталитет», призванное определить какую-нибудь обидную бессмыслицу. Почему у тебя всё вываливается из рук, кроме чужого кошелька? – менталитет!
Я бы предложил промежуточное объяснение, не из новостей, но и не из глубины древностей.
Я думаю, что причина нашей государственной разобранности, но в то же время – маниакального корыстолюбия сверху донизу, – в потребительском голоде русского человека.
Вдумаемся в следующий факт.
Абсолютное большинство нынешних русских людей и их предков до наступления двадцать первого века не могли хорошо жить – никогда, вне зависимости от времён и режимов. В Российской империи их семьи принадлежали к бедному крестьянству (всё остальное – не только социальное меньшинство, но и меньшинство, более чем прореженное эмиграцией и репрессиями прошлого столетия). В Советском Союзе – поколения рабочих, солдат и мелких служащих были тем более задавлены скуднейшим бытом и общим убожеством повседневных условий, не говоря уж о массе нелепых запретов.
И вот, всего каких-то четверть века назад – плюс-минус несколько лет, но в любом случае это мелочи по историческим меркам, – для позднесоветского русского народа открылись фантастические возможности.
Можно есть-пить что захочешь и сколько захочешь. Можно скупать вещи, наслаждаться какими угодно тряпками и безделушками, обзаводиться квартирами-автомобилями, строить дома. Можно развлекаться и валять дурака – в диапазоне от казино и борделей до голливудского кино и треш-словесности. Можно ездить по всему миру. Всё тебе открыто и всё продаётся, ты только деньги неси.
Это, повторюсь, было уникальное, неслыханное предложение не только для самих этих людей, выросших в нищете, в очереди, в коммуналке, – но и вся наследственная, не хочется говорить – генетическая, но – историческая память ныне живущих старших поколений не знала ничего подобного.
Такое случилось впервые в русской истории – так, чтоб для всех, кто только может что-нибудь заработать, а не для мизерного числа элит.
И русский народ бросился в этот потребительский океан – словно красотка, в вечернем платье ныряющая в бассейн.
Но если в первые, ещё девяностые годы – двери этого рая открылись только для самых ушлых прохиндеев, то несколько позже – своего рода «кооператив», как принято было говорить в перестройку, образовался в России буквально везде.
Оказалось, что в бизнес превращается что угодно: школы, больницы, казармы, тюрьмы, любые государственные должности. Люди стали использовать все возможности, лишь бы превратить в деньги даже самый краешек ответственности и полномочий, который им удалось себе выбить. Им стало некогда делать хоть что-то полезное, если пришло время жить на полную катушку.
Голодный человек стал судорожно запихивать в рот что попало, давиться, но есть, раз уж ему никогда не удавалось быть сытым, и неизвестно, что дальше. Все остальные мотивации – любовь к своему делу, любовь к родине, дисциплина, бюрократическая порядочность, национальная солидарность, – оказались забыты.
Хочется, конечно, увидеть уже сытого русского человека.
Хоть немного уставшего от потребительской гонки, выучившего, что идея «украсть как можно больше и как можно быстрее, а там будь что будет» – это так себе идея.
Но пока не получится.
Для этого требуется большой поколенческий переход, когда самым активным, правящим множеством в России сделаются люди, не только не заставшие двадцатый век, с его постоянным чувством обделённости, но и выросшие в благополучных семьях, то есть – наследственная элита.
Идеальной она, впрочем, не станет. Равнодушие, мусорная суета и воровство никуда не исчезнут.
Но ловкость рук будет уже не такой ошеломляющей, да и глаза будут не так быстро бегать. Слишком многое будет доступно уже давно и прочно, чуть не с рождения, а значит – не так интересно.
И, может быть, хоть кто-то займётся делом.