Двадцать первый век хорошо жил
Двадцать первый век так хорошо жил, что он решил даже, что можно забыть прошлый, двадцатый век, как дурной сон. И на то были серьёзные причины.
Ведь что такое двадцатый век? Это одно большое несчастье, сплошная катастрофа, если не считать двух-трёх счастливых десятилетий и нескольких самых благополучных стран.
А в остальном – то мировая война, то массовая резня, то голод, то карточки, то репрессии, то коммунистическая диктатура, то военная хунта, то тиф, то испанка; сюда нельзя, туда запрещено, железный занавес, страх ядерной войны, танки едут, солдаты маршируют, и только очереди в булочную смирно стоят на месте.
И вот началась другая жизнь. Жизнь, состоящая из одних пирожных, а не унылых батонов, как раньше, да и те – после долгой очереди.
Из бесконечных путешествий, когда любой мальчик и любая девочка из любой самой дальней глубинки получили возможность свободно «прыгать» из Гоа на Бали или из Таиланда на Шри-Ланку, и всего-то для этого надо сдать бабушкину квартиру или открыть какие-нибудь «онлайн-тренинги счастья».
Из приятной и лёгкой работы – совсем не то, что грохочущие, лязгающие заводы из прошлого, со всеми их танками и тракторами. Из тех самых «тренингов», фитнес-клубов, «саморазвития», йоги, рекламы сайтов в соцсетях и рекламы соцсетей в других соцсетях, вегетарианских лавок, дизайна и велопроката.
Из уверенности, что мир принадлежит тем самым людям, которых рисуют на фасадном щите очередной стройки, – молодым и красивым, которые, взявшись за руки, едут на роликах неизвестно куда по пустой солнечной улице. В этом мире нет старости, нет бедности, нет болезней, а значит, и сами больницы и прочие грустные заведения можно «оптимизировать» (Какое солнечное слово, не правда ли? Совсем как та улица с рекламного щита.), а на их месте открыть ресторан.
Из ощущения, что с нами уже никогда ничего не случится. А если что-то не так, если кто-то живёт по-другому, если кому-то приходится, как и в двадцатом веке, сидеть на одном месте, трудно и много работать, а потом и болеть, да ещё и слушаться голоса государства, запрещающего, злобного голоса, – так это всё не у нас, это далеко-далеко, где-нибудь в затхлом райцентре, и уж тем более – в Азии, на китайской фабрике; они-то там – да, до сих пор живут в своём ужасе непонятном. Ну что поделать, им не повезло, а мы сели на велосипед и поехали в двадцать первый век.
И так эта идиллия длилась и длилась, пока один пожелавший скрыть своё имя китаец не съел на рынке неподходящую тварь. А когда съел, к нам вернулся двадцатый век, отменив своей эпидемией всю нашу ресторанно-велосипедную красоту.
Мы быстро и легко забыли прошлое, и вот оно мстительно напоминает нам о себе.
К нам вернулась та версия реальности, которая для моего поколения сорокалетних была детством и отрочеством. Когда нужно было срочно набирать в магазине то, что дают, пока не пропало; когда новости каждый день переворачивали государство; когда вводили войска и правили с помощью срочных указов; когда бессмысленно было планировать дальше, чем на день-два, – всё равно всё поменяется.
Весело было взрослеть в те времена! Зато быть взрослым – мягко говоря, неприятно. И теперь это далёкое уже детство из восьмидесятых и девяностых годов двадцатого века упало на голову миллионам людей, многие из которых слишком хорошо жили. Имели неосторожность расслабиться – на своих тренингах счастья по дороге из Гоа на Бали.
К этой внезапной драме можно отнестись по-разному. Но худшее, что можно сделать, – впасть в злорадство. Встать в позу а-ля басня Крылова «Стрекоза и муравей». Вы, мол, вели себя так беспечно, думали отменить всё, что было до вас, и развлекаться, бесцельно болтаться по всему миру – так нате вам.
Такие голоса, увы, слышны. Всегда есть любители мести, и зависти, и злорадства.
Нельзя уподобляться им, даже когда гибнет то, что когда-то раньше казалось пошлым и глупым, совсем бессмысленным, как всё это вегетарианское саморазвитие.
Наша нынешняя беда с одинаковой хищной неотвратимостью жрёт тех и этих, плохих и хороших, буквально всех, кто в прежней жизни мог друг друга вовсе не замечать, презирать, конфликтовать между собой: и пенсионерку, и лощёного путешественника, и знаменитостей, и безвестного обывателя, и легкомысленного нарушителя карантина, и того врача, который за него взялся.
Потому лучше забыть про Крылова и вспомнить Кормильцева. У него – вместе с Бутусовым – была отличная песня о том, как негодяй обманул ангела, выиграв его крылья, но зато финал там такой: «Всё кончилось так, как должно было быть. У сказок счастливый конец. Дракон умирает, убитый копьём, царевна идёт под венец. Негодяй торгует на рынке пером и пухом из ангельских крыл, а ангел летит высоко-высоко такой же крылатый, как был». И это правильная мораль.
Да, нам на голову обвалился двадцатый век, совсем как сгнивший потолок в разрушенном доме. И нас заставили вспомнить про мор, панику, патрули, запреты, очереди и ожидание всего худшего. Но эпидемия неизбежно отступит. И та беспечная, драгоценная в своём свободном простодушии жизнь, которую подарил нам уже новый век, она вернётся и заново сядет на велосипед.
И что меня в ней не устраивало, чем я был так недоволен, будет уже сложно вспомнить.
Кажется, это и есть тренинг счастья.