Воображаемая Ялта
Есть такая мечта у нашего начальства, много раз сформулированная разными подчинёнными ему политическими умами – новые Ялтинские соглашения.
Словно бы пришло такое время, когда западный мир, долго упрямившийся и бодавшийся с нами то вокруг Украины, то около цен на нефть и трубы с газом, вдруг махнул устало рукой и сказал: пёс с вами, давайте договариваться!
А мы в ответ – гордые, но, если честно, обрадованные, – выдержали паузу небольшую, а потом срочно согласились, пока на той стороне не передумали.
Назначили сказочное место с морями-горами – почему бы и не Ливадийский дворец, повторять так повторять! – и тогда между сосен и можжевельников забегали охранники с официантами и девочки-репортёры с мальчиками-спичрайтерами. Накрыли столы, мы надели всё самое лучшее, приехала заграница, Европа-Америка – и холодная (местами горячая) война наконец-то закончилась. Нам Крым с Донецком, им нефть и газ, они нам доллары и визу с мастеркардом, а мы у них снова купим виллу и яхту – и никто никому больше не угрожает ядерной бомбой. Любовь, согласие, устрицы и шампанское ценой в пенсионный фонд пары регионов за одну бутылку.
Но мечте этой не суждено сбыться.
Никто не приедет в Ливадийский дворец, чтобы заново разделить континенты – прагматично и справедливо – и выпить шампанского ценой в пару областных больниц за одну бутылку. Западный мир собирается изводить нас, бороться с нами и презирать нас ещё неопределённо долго, хоть целыми поколениями своих премьер-министров, тогда уже сомалийских трансгендеров по своему происхождению, будет побеждать русскую угрозу, пока мы не встанем на колени и не сдадимся. А мы, как я надеюсь, всё-таки не сдадимся.
И всё же наше начальство не может забыть эту иллюзорную, сладкую мысль – о настоящих, окончательных договорённостях, совсем как профессор Преображенский, который требовал у комиссаров для себя «окончательную бумажку», – и каждый раз, когда произносятся громкие, гневные речи в адрес условного Запада, каждый раз, когда мы высмеиваем и обвиняем, есть стойкое ощущение, что эти бурные чувства скрывают что-то другое, какую-то тайную надежду, как у жены, которую обманул и предал муж, и вот она уже идёт в суд, она уже рассказывает суду, какой её муж негодяй, но всё-таки надеется, что он впечатлится, покается и к ней вернётся.
Так почему же этого не происходит? Почему годы идут, а Россия – вместо долгожданного, рационального соглашения о своём месте в большой политике – получает только огонь обострения ещё выше прежнего?
Чтобы ответить на этот вопрос, нужно вспомнить, что было сделано советскими властями – идеологические и нравственные особенности которых сейчас нет смысла обсуждать, – до того, как хозяева величайших империй назначили им встречу в Ялте, а равно и в Тегеране с Потсдамом.
Советские власти за двадцать пять лет своего правления до этих встреч – успели осуществить следующее.
Они, насильственно забрав власть, разбили всех своих противников в многолетней гражданской войне, вернули под свой контроль большинство отделившихся провинций, полностью сменили управляющий класс, упразднили все формы владения имуществом и ведения хозяйства, что были до них, создали новую гражданскую религию взамен старой, традиционной, перевернули весь крестьянский уклад, заставили миллионы людей покинуть деревни и завербоваться на стройку, их усилиями построили – хоть и на старой основе, и привлекая иностранцев, – машину военной и тяжёлой промышленности, выдержали неожиданное нападение первой сухопутной армии мира, облегчив положение Англии, перенесли промышленность на восток, дважды победили эту первую армию в масштабных сражениях – московском и сталинградском, и заставили считать себя потенциальным триумфатором мировой войны.
И только после того, как всё это произошло, Рузвельт и Черчилль стали очень любезны с большевиками.
Отсюда следует элементарная мораль: если ты хочешь, чтобы сильнейшие – на протяжении многих столетий – державы признали тебя хоть союзником, хоть даже врагом, но врагом равным, заслуживающим уважения и прочных договорённостей, – нужно, назовём это так, слегка поработать.
И отличный пример такого признания – уже в наше время, и без всяких мировых войн, – это Китай, который полвека назад воспринимался как нищая и безнадёжная деспотия, где хунвейбины в одинаковых мрачных робах гоняются за своими жертвами. А теперь это второе государство планеты – и, критикуя его, «державы» стараются не хамить. Китайцев, конечно, не любят, но – осторожно, и никогда не используют в качестве огородного пугала, в отличие, увы, от нас.
Потому что одной доставшейся от суровых предков ядерной бомбы – мало. Чтобы заставить с собой считаться, надо демонстрировать всю страну как своё достижение: от университетов и лабораторий – до красивых городов с холёными обывателями.
Но тогда можно спросить: а почему же Россия – имея, казалось бы, в своём распоряжении много тихих лет и много шальных денег, не использовала это время и эти ресурсы, чтобы сделаться «ещё одним Китаем», объектом зависти и восхищения, перемешанного с тщательно скрываемой ненавистью? Где же наши успехи – в том впечатляющем масштабе, который мог бы заставить хозяев мира пойти на уступки и выпить в Ялте, за встречу и за относительную дружбу, того самого шампанского по цене ста сельских школ за бутылку?
Проблема поиска «того самого» источника всех наших проблем так велика, а список версий – почему же мы не летим, а только кое-как ползаем потихоньку, – настолько длинный, что хочется помолчать с важным видом, глядя вдаль и докуривая сигарету, а уж потом высказать собственную гипотезу.
Я думаю, что первопричина того, что мы не в Ялте и не в Китае, а всё в том же странном, неопределённом киселе полуподъёма-полупровала, – состоит в том, что русский человек пришёл в двадцать первый век страшно голодным.
Почти сто лет, от летней мобилизации 1914 года до обвалов девяностых, Россия жила в ощущении грандиозного напряжения, выживания, в поиске хоть каких-нибудь сил и возможностей для существования, в поиске еды, тепла, безопасности – в том числе и от собственного государства, в ощущении постоянного преодоления целого океана трудностей и катастроф, каждая из которых ломала поколения и сносила привычный уклад. Почти сто лет здесь всем всего не хватало – и потому теперь, когда цепи внешнего принуждения пали (в Китае, заметим, они на месте), и когда нужно было бы заняться промышленностью и технологиями, образованием и молодыми талантами, лесами, деревнями и городами, – русский человек занимается самим собой, словно бы возмещая столетнюю жажду комфорта, пытаясь отчаянно загребать всё сколько-то ценное, если уж как-то дорвался. Этот материальный голод, эта ничем не сдерживаемая жадность выходцев из безбытного коммунизма выглядит отвратительно, но её можно понять.
А ещё можно надеяться, что придёт тот момент, когда общее, полезное и законное – снова будут сильнее, чем частное, приятное и украденное. Когда голод пройдёт.
Но, пока он не прошёл, Россия не сможет показать миру свою силу, перспективу, успех.
А значит, и договориться с ним, с этим надменным и жестоким миром, в русском Крыму, в любимой Ялте.