В защиту прошлого
Есть один политический аргумент – он встречается в сотнях статей и в немыслимой тьме дискуссий, – который кажется прогрессивной общественности неубиваемым, идеальным, когда она обсуждает Россию и её нынешнее состояние.
В таком случае непременно говорится:
– У вас нет будущего! Вы живёте вчерашним днём. Чем вы там заняты? – вечные парады, воспоминания о войне, которая кончилась три четверти века назад, об империи, о Советском Союзе, о каких-то утраченных землях, правильно или неправильно присоединённых соседями. Это всё тлен, прах, очнитесь. В мире вокруг вас строится новая вселенная: биоконструирование, конец патриархата, этичный сбор мусора, пятьдесят шесть типов семей и гендеров, проработка травм постколониального пространства, переосмысление культурных канонов с учётом потребностей дискриминированных меньшинств, прорывные технологии с дополненной реальностью в глазах, полёты на Марс, наконец! И чем вы можете на всё это ответить? Похвалиться, что дед воевал? Вы устарели, из вас лопух расти будет, а человечество развивается, и вам его не догнать.
Сказано будет что-то подобное именно так – громко и яростно, – или мягко и наукообразно, но надо уметь возразить. Ведь этот восторженный футуризм, скажем честно, производит большое впечатление на неокрепшие умы – и может смутить их, агитируя в пользу всего того, что так не хочется видеть в России.
И я возражу.
Начать с того, что не всякое будущее сбывается.
Есть в истории будущее мнимое, несостоявшееся, – хотя оно в своё время ещё как манило и сверкало.
Лучший пример этого «бывшего будущего» – коммунизм. Уж что-что, а коммунистическая пропаганда – в её самые успешные молодые годы, – не имела в себе ни капли старомодности, ностальгии, архаики, тяги куда-то вспять, к «традициям» или «прежним дням». Коммунизм расчищал себе дорогу так мощно и жестоко, он так догматически твёрдо настаивал, что только он, коммунизм, обладает правами на завтрашний день, а всё прочее, что ещё как-то ползает вокруг него – это буржуазное недоразумение, неумолимая судьба которого быть отправленным на помойку истории, он вербовал таких самозабвенных фанатиков, что куда там пятидесяти шести гендерам и очкам дополненной реальности. Нет, та версия будущего явно казалась сильнее.
И всё-таки он сгинул, рассыпался в конце двадцатого века самым неожиданным образом – и оказалось, что настоящее будущее – это вовсе не то, выверенное марксизмом-ленинизмом единственно верное будущее, а другое, отчасти созданное из прошлого, с религией, частной собственностью, рыночной экономикой и всё той же семьёй, где в кровати соседствуют два гендера, а не пёс знает сколько.
Но можно взять и менее радикальный образец – уже не отмены будущего, как в случае с Советским Союзом, а – его переменчивости и разнообразия.
Общеизвестно, что прошлое столетие предъявило всему миру определённый набор неизбежных перемен. В этот обязательный пакет входили: расцвет промышленности, рост больших городов, закат села, эмансипация женщин, массовые призывные армии, отступление церквей и раскрепощение нравов, всеобщее образование, газетные и радийные, а затем и телевизионные агитмашины, оскудение наследственных элит и возрастающее значение выходцев из народа, огромные потоки стандартных товаров и новая скорость перемещения по земле. Вышеперечисленное – по отношению к условному 1900 году – это и было будущее. Казалось бы, к тогдашнему прошлому тоже можно было бы обратиться с наглой речью, похожей на нынешнюю, которая про этичный сбор мусора на Марсе, – мол, валите на кладбище, пережитки старой жизни, всё равно вас затопчут солдаты, рабочие, дамы в коротких юбках и начальники простого происхождения.
Не тут-то было.
Подлинная история превращения «вчера» в «завтра» – вовсе не была примитивной. Она изогнулась затейливой линией – вроде бы примерно той, которую и обещали, но если смотреть внимательно – не такой.
Неизвестно откуда пришедшие карьеристы добивались невероятных успехов, но в Лондоне, в палате лордов, всё равно сидели многосотлетние аристократы. Село было покинуто в пользу города, но итальянские и греческие деревни покорили весь мир своей кухней и поэзией своего быта. Металлургические и химические заводы начали дымить повсюду, но тем важнее для человека с деньгами и возможностями было поселиться на свежем воздухе. Централизованно утверждённые речи и передовицы правили жизнью миллионов, но там, где эта жизнь была благополучнее всего – в Швейцарии, например, – по-прежнему имели значение законы, принятые в каком-нибудь 1573 году. Религия вроде бы ушла из повседневности куда-то на периферию взгляда, – но не в Техасе, не в Польше и не в Ирландии, а Иран и вовсе перевернул доску, когда показал, что вера может произвести целую консервативную революцию, и это в ту эпоху, когда само это словосочетание казалось бредом. Монархия – что может быть архаичнее для двадцатого века? – но выяснилось, что конституционные короли отлично работают символическими отцами общества европейских народов, в то время как у арабов в Персидском заливе вышло совсем оригинально: абсолютные самодержцы, султаны и шейхи, гармонично поженились с техническим прогрессом, с дружественными американскими авианосцами, стоэтажными небоскрёбами и миллиардными вложениями этих как будто бы средневековых правителей на мировых биржах и в банках.
Иными словами, будущее наступило, но его приход оказался таким неравномерным, а современность – настолько густо и сложно перемешанной с миром вчерашнего дня, что прошлое вроде бы проиграло, но не до конца, а кое-где – наоборот, только выиграло.
Потому что наличие у вас исторической памяти, национальных традиций и устойчивых социальных привычек – это очень часто совсем не проблема, как учат нас либеральные агитаторы, а преимущество. И случается так, что при общей, естественно, неизбежности перемен – лучше себя чувствует тот, кто не прыгает головой вниз в эту футуристическую неизвестность, а – осторожно и медленно спускается, обходя камни и скользкие места.
Двадцатый век – со всеми его типичными свойствами, что я вспоминал только что, – достался всем, но американцы и англичане – с их влиятельным консерватизмом, испанцы-франкисты, музейные итальянцы и поляки-католики, феодально-нефтяные сауды, заново вспомнившие иудаизм и иврит израильтяне или строгие в соблюдении древнего этикета японцы, словом, все, кто вошёл в эту эпоху не торопясь, – позже ничуть не пожалели, что взяли с собой во вчерашнее будущее много своего прошлого. Они и защищали себя благодаря ему, и торговали им, словом, они пользовались прошлым так, как хороший хозяин пользуется чердаком, подвалом и сараем: все эти помещения вроде бы плохо освещены, там бывают завалы из старых вещей, но – как много полезного можно извлечь из этих домашних египетских пирамид.
К сожалению, русских нельзя встретить в этом ряду. Сто лет назад Россия бросилась в пропасть прогресса, теряя и выбрасывая решительно всё, что могла бы ценить, но, увы, не ценила, – и теперь, после всех битв, трагедий и поражений того времени, мы можем лишь подбирать черепки и рассматривать осколки своего прошлого, которое ох как пригодилось бы нам относительно целым.
Но этот урок выучен.
Нынешняя Россия твёрдо уверена в том, что её прежняя жизнь – такая трудная, драматичная, противоречивая, – это лучший её капитал, тот, которому не нужны счета и фонды, и который наша прогрессивная общественность, конечно, хочет арестовать и отнять у нас во исполнение санкций, но, к счастью, не может.
Дискриминированные меньшинства с толпами гендеров – это замечательно, но мы не будем спешить. Мы как-нибудь после вас, как можно позже, и желательно мимо.
Мы любим прошлое.
И мы захватим его с собой.