Тайна бабы Лизы
Мы любим Англию, но и не любим Англию.
Мы любим Холмса и Агату Кристи, Честертона и Клайва Льюиса, Ивлина Во и Грэма Грина, правильное произношение а-ля би-би-си и шорох гравийных дорожек на подъезде к фамильным усадьбам, красные телефонные будки и двухэтажные автобусы, полумифические, но от того не менее увлекательные истории про Ричарда Львиное Сердце, Фрэнсиса Дрейка или Черчилля, фотографии Сесила Битона и фильмы Майка Ли, Битлз и Стоунз. Мы любим это достоинство, эту далёкую от русских – чопорную, поколениями вымуштрованную – аристократическую выдержку, эту мягкую иронию, эту негромкую красоту, что всегда видна в британской культуре.
А что же, в таком случае, мы не любим? Отношение к нам. Россия чувствует, что именно Англия – вовсе не Германия, с которой мы пролили на двоих такой океан крови в прошлом веке, и не Франция, бравшая Москву, чтобы мы чуть позже взяли Париж, не северные протестантские страны, нам, честно говоря, малоинтересные, и уж тем более не Италия или Испания, весьма комплиментарные к русским, но именно Англия – это несомненный источник враждебности к нам в европейском мире, и, хоть вокруг причин этой враждебности уже сочинены тонны дурной конспирологии, она сама – факт, и мы не можем её преодолеть своей односторонней любовью ко всему английскому.
Вот и британский королевский дом – это лучший пример той же двойственности, что есть в русско-английской истории. Романовы, Пушкины и Виндзоры – родственники, да что там, вся их монархическая драма последнего столетия переживается нами как что-то близкое – отречение Эдуарда во имя любви к мисс Симпсон, мужество под бомбами во время Второй мировой, утрата империи, приключения и гибель Дианы, постепенный упадок семьи, с её сомнительными браками и бульварными скандалами, но на фоне стоического величия королевы, – так Россия, утратив собственных царей, внимательно следит за чужими.
И, тем не менее, неизбежным фоном этого пленительного сюжета идёт кое-что скверное: Виндзоры в 1917 году не сделали ничего, чтобы спасти Николая Второго, его жену и детей, хотя могли. И это не первое и не последнее английское предательство – а в изобилии ещё и коварство – в русской истории. От убийства Павла до убийства Распутина, от поддержки турок и поляков до нынешней Украины – везде виден тёмный английский след, и даже если очистить психику от теории заговора, Лондон за нашего друга принять невозможно.
И потому теперь, когда в Англии хоронят Елизавету Вторую, в России естественное почтение к долгой жизни и неизбежной смерти исторического человека – смешивается с наигранным презрением и руганью. Кого, мол, оплакиваете, кому сочувствуете? Это же наши враги.
Но лаять вслед гробу – пустое и пошлое занятие. Намного важнее подумать о том, что есть нечто очень существенное в политике покойной королевы и её страны за те семьдесят лет, что она правила, хоть и не управляла. Нечто такое, чему не мешало бы научиться России, но наша трагедия состоит в том, что этот типично британский урок мы, может быть, никогда не усвоим.
Секрет Её Величества Елизаветы – это умение терять, сохраняя. Проигрывать, но всегда что-то выигрывая. Уходить, но не уходя до конца. Или, следуя одному знаменитому афоризму, – что-то менять, чтобы всё оставалось по-прежнему.
Великобритания сильнейшим образом просела после своих побед в двух мировых войнах, что стоили ей слишком дорого. Но она, уступив место глобального хозяина Америке, смогла навязать ей крепкий союз в качестве второй державы, меньшей, но почти что равной, почти.
Британская империя исчезла в пятидесятые-шестидесятые годы, но англичане создали Содружество, остались в Канаде и Австралии. Они то символически, то экономически, то культурно мерцают в десятках государств, империи нет, но она продолжается. И сама Англия по-прежнему образец – как выглядеть, как вести себя, кому вообще подражать, – для многих своих бывших провинций.
Английская промышленность, когда-то опередившая чуть не весь мир, умерла в забастовках времён Тэтчер, и эта смерть не была мирной и красивой, это была бедность и деградация городов и людей, но англичане и здесь вывернулись, найдя себе новую нишу и сделавшись магнитом для чужих денег, местом эмиграции элит и вложения украденного во вселенском масштабе.
Англичане потеряли Ирландию, но не бросили Северную Ирландию, вопреки чуть не столетию войн, беспорядков и терактов. Это они, лицемерно рассказывающие, что Россия должна забыть про Донбасс, стойко поддерживали своих юнионистов-протестантов, хоть линия их разделения с католиками иной раз проходила чуть не по соседним улицам.
Английское общество сильно изменилось этнически, это больше не страна Джона и Мэри, но, скорее, Юсуфа, Абдуллы, Фатимы и ещё многих, чьи экзотические имена нам не так легко вспомнить. Но, как будто бы спровадив свою прежнюю культуру, всех этих Дживсов и мисс Марпл, англичане добились того, что она, хоть и мутировав, будет жить дальше в этих Прити Пателях и Риши Сунаках, поскольку их образование, их представления о допустимом и должном, их стиль – куда прочнее связан с новой родиной, а не с теми местами, откуда явились их предки.
И то же самое произошло с Елизаветой и её семьёй. Неравнородные браки, разводы, горе-невесты, измены, бурные конфликты, вопиющие нарушения сословных правил, отказы от титулов и лишение титулов, и даже тёмные уголовные истории с педофильским оттенком, – буквально всё, что могло быть плохого, уже случилось в доме Виндзоров за этот неполный век.
Тем не менее, царствующая бабушка – каким-то фирменным английским усилием воли – смогла сделать так, что монархия сильно поцарапалась обо все острые края эпохи, но не исчезла, не была ликвидирована левацким рвением, и даже нашла общий язык с новым миром.
Она изменилась, но осталась прежней. И это её огромная победа.
О, если бы Россия умела играть в эту игру.
Если бы дом Романовых, циркачески балансируя на тонкой нити, прошёл между народным бунтом и либеральной фрондой, если бы наше самодержавие, пусть и потрёпанное, уцелело бы в эпоху ар-деко и военных диктатур, и дожило бы до двадцать первого века, – как много ценного было бы бережно принесено в будущее его руками.
А если бы Советский Союз – мной нелюбимый, но речь ведь не о коммунизме, но о чём-то более значимом, – сумел бы выжить и, сокращая размах своих амбиций, забывая талмуды своих устаревших доктрин, спас бы единое государство, за вычетом некоторых безнадёжно уходящих окраин. Как много зла, горя и разрушений было бы отменено иным руслом истории.
И ещё проще.
Если бы русский человек, следуя методу жизни покойной королевы, не был таким отчаянным максималистом, и не стремился бы так безоглядно бежать то в одну сторону, то в другую, и то в окопы, а то целоваться с противником, который, тем временем, тащит у него из карманов что плохо лежит, если бы русский человек вдумчиво и медленно торговался бы, слегка отступал, получая взамен выгодные предложения, соглашался бы не получить сто рублей или отдать всё бесплатно, но – получить пятнадцать с четвертью и ещё десять чуть позже, и это не считая ещё пары условий мелким шрифтом, – Россия бы преобразилась.
Но мы не Англия, которую мы так любим и так не любим.
Россия – феникс, который, увы, то летит, то горит, чтобы снова лететь когда-нибудь (если повезёт и если доживём), – ну и какой после этого файв-о-клок и прочее в жанре «меняться, чтобы всё оставить по-прежнему».
У нас не бывает по-прежнему. У нас постоянно всё заново.
Рест ин пис, Ваше Величество, чужая бабушка Елизавета. Нашим и вашим друг друга понять не дано.