Судьба активиста

Девятого ноября, в дни трагического и малопонятного отступления русской армии из Херсона, было объявлено, что где-то в таврических степях, в дорожной аварии погиб Кирилл Стремоусов, херсонский вице-губернатор и весёлый человек.

Кроме официальной, есть, разумеется, и другие версии его гибели, настолько же очевидные, насколько и недоказуемые. Важнее, однако, не то, как он умер, а то, как он жил.

Стремоусов был совершенно литературный тип – из тех, кого так любили раннесоветские авторы лет сто назад, этакий Хулио Хуренито. Он торговал рыбным кормом и недолго служил чиновником, опять же рыбным, он участвовал в целой куче партий и, кажется, одной секте, он проповедовал здоровый образ жизни и гармонию с природой, он путешествовал по обоим Америкам автостопом и на мотоцикле, кочевал по джунглям и жил с индейцами в глубинных Гондурасах, он много дрался на публике, затевая очередную политическую бузу, он баллотировался то в мэры, то в депутаты, но успеха не имел, он мог рассуждать о чём угодно одинаково настойчиво, путано и всё-таки обаятельно, он родил пять детей, а шестой родится уже без него, он, конечно же, отрицал ковид и боролся с мировым заговором, ухаживая за женой, он читал ей Стуса (поэт и диссидент из украинских националистов), но в то же время много лет поддерживал на Украине русское дело – и, когда Россия внезапно пришла, он твёрдо выбрал нашу сторону, сделавшись самым ярким политиком на обретённых землях, и, как оказалось, выбрал смерть.

Незадолго до февральских событий я обсуждал их возможность с одним приятелем, солидным и знающим функционером. Он говорил примерно так: ужасная будет мясорубка, где взять людей на такое. Я не понял его и решил, что он имеет в виду возможные поля сражений. Но нет, он пояснил мне, что речь идёт о сугубо тыловых службах управления – и о том, что кандидаты на должности, набранные туда, окажутся смертниками. Я не поверил. Моё сознание было в этом смысле замусорено опытом четырнадцатого года, – а именно сравнением Крыма, куда были де юре направлены войска и где была, опять же де юре, провозглашена Россия, и потому (как мне казалось) ничего плохого уже не случилось, – и Донбасса, где не было санкционированных сверху армии и признания, и, значит, начался тяжёлый хаос. И, если так, то Москва просто должна вмешаться всем своим весом – и всё будет хорошо. Или нет?

История берёт за руку и выводит вперёд таких деятелей – активистов и авантюристов, романтиков и комических безумцев, радикалов и революционеров, героев и антигероев (смотря откуда вы на них смотрите), – каждый раз, когда собирается взять нашу обычную жизнь за шкирку, да и как следует потрясти. Но что происходит с этими увлекательными личностями чуть позже?

Подпольщики начала двадцатого века, все эти социалисты тысячи толков и направлений, бросились сочинять своё невозможное (и, как мы теперь понимаем, ненужное) будущее – прямо из гимназий, эмигрантских квартирок, сибирских ссыльных избушек, из окопов Первой Мировой, – но тех из них, кого не уничтожили первые годы ожившей утопии, прикончила Советская власть, постепенно избавившаяся от всех, кто её породил. И только редчайшие из них – каким-то фантастическим образом завершили свою биографию мирной старостью, вызывая законный вопрос: а как ты в танке-то не сгорел?

Интеллигенты уже конца столетия, томившиеся в советских НИИ, на факультетах тогдашних сложных наук и в котельных, – прорвали государственную оборону с такой же жаждой воплощения воображаемого мира, что и марксисты-анархисты-футуристы за три четверти века до них. Эпоха была существенно мягче, а мечты – сильно попроще, уже не идеальное общество без собственности, денег, семьи и религии, а всего лишь единство с западным миром и всеобщее процветание и свобода, что должны были органично расцвести в этом единстве. Этих, к счастью, массово не казнили, как не убивали и они сами (впрочем, бывало всякое), поэтому дело кончилось одним изгнанием из политики, журналистики и прочих общественно значимых профессий, а затем и изгнанием из страны.

И, наконец, командиры четырнадцатого года, уличные и военные заводилы борьбы с Украиной, строители Новороссии, этой несбыточной русской Вандеи по отношению к глобальному строю, – они тоже общей не ушли судьбы, как писал классик. Кого из них просто убрали из кабинетов и полевых штабов, запретили митинговать и посоветовали вести себя тихо – тем еще повезло. За остальных можно лишь помолиться.

Идеал – смутный, невнятный, но зато хорошо ощутимый в ином, чувственном смысле, на кончиках пальцев, – никогда не сбывается. И получается, что активисты всех времён, идеологий, революций и войн – жертвуют собой (и, к сожалению, окружающими) зря. Человек, выходящий вперед на старте любых событий и отчаянно ныряющий в неизвестность, – обречен, и если его не достанут враги, его попросят на выход свои, а то и смоет сама эта историческая волна, на которую его так тянет. И мы, осторожные обыватели, в лучшем случае вздохнем ему вслед, и хорошо ещё, если не плюнем.

И я надеюсь, что и от Стремоусова – этого беспокойного, эксцентричного человека, первым поднявшего русский флаг там, где это шаг обещал пропасти, а не почести, – сохранится какая-то скромная память в таврических степях, за которые он сложил буйную голову.

Или, как писал об этом Илья Эренбург:

«Так живу я, нехорошо живу, но не стыжусь и не отчаиваюсь. Конечно, я умру, никогда не увидев диких полей, с плясками, рыком и младенчески бессмысленным смехом наконец-то свободных людей. Но ныне я бросаю семена далёкой полыни, мяты и зверобоя. Неминуемое придёт, я верю в это, и всем, кто ждёт его, всем братьям без бога, без программы, без идей, голым и презираемым, любящим только ветер и скандал, я шлю мой последний поцелуй».