Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире Все записи автора
Дмитрий Ольшанский
09 декабря 2022

Сто лет иллюзий

Наша Россия устроена так, что на каждом новом историческом повороте, каждые три-пять-десять лет, составляющих маленькую эпоху, – мы на что-то надеемся, но эти надежды, как правило, не сбываются.

И с тех пор, как медленное время девятнадцатого века сменилось быстрым, насыщенным драмами временем прошлого столетия, наша история – это в каком-то смысле смена несбывшихся надежд, парад иллюзий.

Напомню о них.

1905 год, о котором ещё Аверченко писал как о том уникальном моменте, на котором ему хотелось бы остановить ход событий, был мгновением взлёта русского конституционализма, как это тогда называлось. Образованная публика думала, что случился решительный перелом – по дороге к парламенту, всеобщим политическим правам, словом, британскому стилю правления. Но оказалось, что либеральная реформа сделала империю ещё более уязвимой перед революцией, но при этом не смогла никак укрепить и собственных адептов – и всего через несколько месяцев после Февраля все прогрессивные авторитеты прежней России, её знаменитые парламентские львы были навсегда разбиты большевизмом.

На рубеже нулевых и десятых героем несостоявшихся ожиданий был Пётр Столыпин. Надежды, связанные с ним и его инициативами, не были, разумеется, массовыми, но зато их разделяли те, кто кое-что понимал в трудностях русского хозяйства – и уже много лет спустя, во многом благодаря Солженицыну, к Столыпину ещё возвращались, но уже в поисках ретроспективного ответа на вопрос, почему всё вышло так, как оно вышло. А тогда, в те недолгие годы, пока он был премьером, имелся вроде бы шанс, что созданный благодаря ему выход из общины и создание нового класса хозяев помогут России избавиться от её проклятия – толпы людей, у которых ничего нет, и которым нечего терять. Но не успели. И те, кому терять нечего, снесли всю цивилизацию тех, у кого что-то было.

1914-й – год бурных патриотических надежд. Сейчас, разглядывая фотографии того лета, с огромными монархическими манифестациями, читая тогдашние ветхие газеты, грезившие Константинополем, печатавшие карточки первых отличившихся с Георгиями, хочется спросить: куда ж вы все делись всего через три года? Как получилось, что ваша коллективная вера в могущество России, во Вторую Отечественную войну, если использовать её подлинное историческое название, растаяла как мартовский снег? Но мы знаем, увы, что вместо Константинополя Россия получила позор и катастрофу, и понадобилось добраться до двадцать первого века, чтобы хоть археологически раскопать и восстановить в правах национальных героев всех тех людей, кто верил в эту несбывшуюся победу.

Февраль 1917-го – тем более трагическая тема, поскольку надежды ветеранов Первой мировой были обманчивы, но им нечего было стыдиться, тогда как многие революционеры, опрокинувшие монархию, уже очень скоро оказались в положении самых горьких и проклятых родиной дураков, хотя только редкие из них это осознали и раскаялись. Февральская эйфория избавления от самодержавия, иллюзия, что мы буквально завтра создадим уже не британскую, но французскую или американскую версию государства – была мимолетной, но очень заразной, и сложно найти политика, журналиста, писателя, словом, деятеля, который не дал бы себя увлечь той весной всякой восторженной чепухой и сохранил трезвость. И даже сейчас – казалось бы, столько времени прошло, и уже должно возобладать некоторое архивное равнодушие, – лозунги, речи и публицистика февралистов вызывают ужасную неловкость. Слишком уж велика и страшна была их ошибка.

А на смену им очень быстро пришли их почти что родственники: влюблённые в революцию «ранние» коммунисты и всевозможные комиссары времён Гражданской войны и красного террора. Их религиозная вера в грядущее преобразование России в общемировое царство какой-то туманной справедливости была намного энергичнее кокетливых февралистских мечтаний – и эта энергия романтических людоедов дала им возможность победить и устранить всех соперников. Но самого главного всё равно не случилось: мировая социалистическая революция провалилась, даже толком не начавшись, и ныне забытое уже утопическое строительство, оказавшись заперто внутри России, начало неумолимо тонуть в нашем обычном государственном море. И только названия улиц – Бебеля, Розы Люксембург и прочих «борцов» – до сих пор напоминают нам о том, что эта революционная вера вообще когда-то существовала.

Надежды эпохи нэпа, когда вспоминаешь о них, исходя из своего нынешнего послезнания, выглядят очень наивно.

Тогда было принято измерять происходящее канвой Французской революции – и вот, считалось, что после нескольких лет якобинских бурь и ленинско-троцкой робеспьеровщины, с её массовыми казнями и экзотическими фантазиями, наступило, наконец, успокоение так называемого «термидора». Жизнь утрамбовалась и налаживается: советская власть, отменив свой военный коммунизм, возвращается на путь обычного буржуазного государства, с частной собственностью, свободной торговлей и умеренными свободами. И вот-вот уже явится какой-нибудь «Бонапарт» из красных генералов – и окончательно восстановит утраченную империю. Но, как мы знаем, всё получилось иначе. Относительно спокойные двадцатые годы оборвались новым обвалом, а новая революция – уже не политическая, но, скорее, социальная, – оказалась ещё радикальнее прежней.

Тридцатые годы были временем до того страшным, что даже и говорить о какой-то надежде и вере применительно к тем событиям как-то странно. Тем не менее, специфические иллюзии имелись у современников и тогда. Популярная идея момента – состояла в том, что мы (тогдашние условные «мы») присутствуем при огромной и жестокой ломке, которая, однако, оправдана самим грандиозным замыслом перехода к какому-то новому обществу и укладу, пусть уже и не общемировому, как это виделось в 1918 году (хотя и это не исключалось, если вспомнить войну в Испании), но хотя бы внутренне советскому. Гибель деревни, второй и окончательный отбор всего имущества, запрет всего частного, волны арестов и театрализованные открытые процессы – всё это люди, склонные добросовестно заблуждаться (а не просто циники и карьеристы, каких всегда достаточно), трактовали как тяжкую, но необходимую цену, которую нужно заплатить в борьбе с разными тёмными силами, мешающими строить великое светлое здание будущего. Итог этой стройки нам известен.

Прекрасная иллюзия войны – ощущение, что вместе с победой над немцами придёт и какая-то другая победа, связанная с упразднением внутреннего гнёта. Меня всегда поражала история перемены уличных названий в Ленинграде: 13 января 1944 года на карту города вернулись Невский проспект, Дворцовая площадь и прочие «контрреволюционные» топонимы, а Урицкие и Рошали исчезли. Таким образом, советская власть как бы сказала жителям города: вы достаточно настрадались за время блокады, но победили – и, в награду за вашу стойкость, мы освобождаем вас от наших коммунистических символов. Именно эта логика тогда словно бы вспыхивала там и тут: возрождалось офицерство, открывались храмы, ослабевали репрессии по надуманным поводам, поскольку нужно было заниматься настоящим противником, – и казалось, что этот процесс пойдёт дальше, и Россия, победив нацистов, одновременно победит и то зло, которое так давило и стольких убило в тридцатые. Увы, этому не суждено было сбыться.

Романтический мир советских пятидесятых-шестидесятых – надеялся на обновление коммунистической идеи, а значит, и той жизни, которая должна была от этой идеи родиться. Этот улучшенный коммунизм связывался уже не с пролетариатом, и не с суровыми рядами партийцев-сталинистов, но – с научно-техническим прогрессом, освоением космоса и влиянием интеллигенции, всех этих полуфизиков и полубардов и альпинистов, создавших, вместе с Гагариным и Че Геварой, какой-то новый стиль, весёлый, мужественный и остро футуристический. Полузабытая уже революция вернулась, но не в жанре выстрелов «Авроры», а в образе ракет, вычислительных машин и остроумных всезнаек. И, значит, морально устаревший мир суеверий, корысти и жестокости – обязан был уступить дорогу прогрессивному, обоснованному уравнениями и графиками порядку и всеобщему счастью по линеечке. Среди других исторических иллюзий – об этой до сих пор многие вспоминают с ностальгией.

Брежневский мир пожилой советской власти, напротив, вдохновлял совсем иные чувства. Это было долгое коммунистическое викторианство, когда, казалось, воскресло ощущение нормализации жизни, укоренённости быта и неизменности уклада. Люди, измученные полувековым кошмаром постоянных катастроф, оказались, наконец, в собственных квартирах, со своей мебелью, горячей водой, тёплым сортиром и добытыми в очередях мандаринами у новогодней ёлки. Состоялось немыслимое прежде мещанство в хорошем смысле – и этот условный 1975 год, такой скоротечный и хрупкий, если смотреть из двадцать первого века, казался многим современникам вечным. Кто уезжал в эмиграцию – тот уезжал навсегда, даже не подозревая о том, что через несколько лет сможет увидеть всех тех, с кем прощается, а кто оставался – тот работал в своём НИИ или на заводе, сидел в казарме или перебивался дворником в полной уверенности, что реальность вокруг него просто не может легко и быстро развалиться.

Иллюзии перестройки хорошо помнят – изредка проклиная – почти все нынешние взрослые люди. То была радость открытия большого мира, прежде запретного, мира политического и культурного, мира волшебных товаров и фантастических возможностей. Теперь-то невозможно отделаться от ощущения, что в этой радости была изрядная доля идиотизма, но тогда! Всё было впервые. В телевизоре люди иначе ведут себя и говорят что-то совсем не казённое. Народные депутаты спорят о чём хотят. Рейган и Тэтчер – наши друзья, они желают нам добра. «Макдоналдс» и «Баскин Роббинс» на фоне советской столовой. Персональный (забытое слово) компьютер, биржа, астрологический прогноз, Чумак со своим заряженным стаканом, газета «Московские новости» со смелыми разоблачениями. Абсолютно всё было предметом бурного интереса, восхищения, удивления. И всё-таки об этом не только горько, но и приятно вспоминать.

Надежды поздних девяностых и нулевых были, наоборот, негромкими, и никакой романтической страсти в них уже не было – в этом смысле они составляют, если угодно, историческую пару с брежневским мещанским оазисом. Коллективная вера времени снова сводилась к нормализации бытового уклада – но если в семидесятые это была первая с 1914 года передышка после всех коммунистических трагедий, то вокруг 2000 года люди отдыхали уже от крушения самого советского мира и, что не менее важно, начали сравнивать себя с Западом. Это был совсем не тот Запад, что в розовые горбачёвские годы. На этот раз предполагалось, что мы вряд ли совпадём с ним политически и культурно, эти иллюзии уже были похоронены, но зато в стремлении к потребительскому комфорту, вооружившись ноутбуками, телефонами, билетами в Милан, модными рубашками-часами и дачами на тёплых морях, – тут-то мы и отыграемся за свой невнятный государственный статус и неудачу наших империй. Как выяснилось позднее, билеты в Милан тоже не стали чем-то незыблемым.

И, наконец, последняя по времени иллюзия – на этот раз не всеобщая, но зато прямо затронувшая тех, кто любит родину. Это миф 2014 года.

Дело в том, что уникальное в своей успешности – почти бескровное, восторженное, бравое – возвращение Крыма породило ощущение, что это только первый эпизод в будущей серии сплошных удач и побед. Крым был взят так хорошо, что невозможно было не увлечься, и не принять разовый фарт, стечение многих благоприятных обстоятельств – за несомненный признак нашего однозначного могущества. Отсюда следовала идея, что стоит только отдать приказ, принять долгожданное решение – и не только Донбасс, но и, быть может, вся наша бывшая земля, отобранная и переделенная разными самостийниками после крушений 1917 и 1991 годов, вернётся к своим истинным хозяевам, и это произойдёт без большого кровопролития и напряжения всех сил, так, почти играючи. Мы теперь знаем, какова настоящая цена возвращения России как самостоятельной военной державы. Или – этого тоже нельзя исключать – всё ещё не знаем.

Остаётся единственный – и очень неприятный вопрос. Какими будут несбыточные надежды сегодняшнего дня? И кто именно будет обманут в своих ожиданиях? Те, кто уверены в обоснованности нашего рывка на выход из подчинения западному миру – или, напротив, те, кто ждут стремительного падения России и её покаянного возвращения к чужому начальству и его порядку.

Чуть позже мы всё узнаем.

Другие записи автора

18 марта 202412:32
Тень Хрущёва
Отношение коммунистических вождей к буржуазной загранице было затейливо разнообразным – и, по мере движения советской истории, менялось в сторону всё большей благожелательности. Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
19 февраля 202409:01
Человек, который не вышел
Я смутно помню, когда и где мы познакомились. Но это точно произошло в глубине нулевых, таких невинных, как теперь кажется, годов, в путанице между блогами «живого журнала», дешёвыми скверными кафе, политическими дебатами в исчезнувших клубах и быстрыми встречами всех, кому было дело до громких вопросов, и кому часто не было и тридцати лет. И я тем более не помню, когда этот высокий человек с забавной фамилией Навальный* выделился из шумной московской толпы ораторов, тусовщиков, активистов, радикалов и пьяниц – и стал событием. Сделался тем, о ком модно было говорить: у него большое будущее. Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
08 февраля 202411:30
Через лес
Все закончилось так: Максим Соколов, лучший политический журналист России рубежа веков, неожиданно скончался у себя дома, в деревне Шишкино возле города Зубцов, не дожив до шестидесяти пяти лет – и одного дня до Нового года. Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
19 января 202413:24
Дети
Интересно обнаруживать будущее в прошлом, когда уже всё закончилось, и мы знаем, куда повернёт жизнь. Находить красных комиссаров и просто советских знаменитостей на дореволюционных фотографиях, где они, как будто бы ещё такие невинные, смирные – стоят среди гимназистов или солдат, а то и кокетливо позируют в нарядах до того буржуазных, что за такое сами себя расстреляли бы, если бы были честнее. Или, что проще и чуть более блёкло, узнавать русских миллионеров, политических тузов и авантюристов недавнего рубежа веков – всё ещё в пионерских галстуках и школьных пиджачках, где-нибудь на уборке двора в семьдесят лохматом году. Новая власть, большой новый мир, который ещё не подозревает о собственном могуществе, тихо подчиняясь правилам старого, обречённого на неожиданное или плавное исчезновение, – эта история будет вечно воспроизводиться. Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
30 декабря 202315:30
Битва за мораль
Страстная борьба за ту особую субстанцию, которую заинтересованные лица называют то «духовно-нравственными основами», то «духовными скрепами», то «моральным обликом», то «традиционными ценностями», но вещество её примерно понятно – это всё то же самое вещество, которое заставляло советские парткомы заседать по поводу семейных измен, а советских милиционеров – стричь хиппи в своих отделениях, – так вот, страстная борьба за эти свирепые идеалы началась в России в 2012 году и идёт до сих пор, постепенно разгоняясь и становясь всё более непримиримой. Максимально туманно сформулированных статей, связанных с «оскорблением» и «разжиганием», в Уголовном кодексе становится всё больше, как и специфических организаций, которые ведут охоту на безобразников. Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
04 декабря 202315:10
Будущее и будущее похуже
Главный вопрос современности в России звучит примерно так: что же со всеми нами случится, когда она, эта современность, закончится? Дмитрий Ольшанский Записки о сложном мире
Читайте также