Сто четыре года сожалений
Уникальная национальная катастрофа, состоявшаяся в России осенью 1917 года, о которой мы никогда не перестанем спорить – и, может быть, никогда не перестанем из-за неё ссориться, – во многом была следствием фатального русского невезения, стечения множества разрушительных решений, событий и обстоятельств, словно бы соединившихся в один трагический сюжет с убийством родины.
Здесь и нелепая в своей преждевременности смерть Александра Третьего, психологическая стойкость которого ни за что бы не дала совершиться никакой революции, и гибель Столыпина – этого последнего бриллианта в ожерелье больших имперских управленцев, и роковая зацикленность России на судьбе «братских» славянских народов и государств, от которых нам никогда не было никакой пользы, и болезнь наследника, вызвавшая к жизни распутинскую чёрную славу, и странная кадровая чехарда шестнадцатого года, и военные неудачи, и хлебный кризис в Петрограде, о случайности или спланированности которого есть разные мнения, и обвальная неспособность всех тогдашних властей справиться с февральским бунтом, и фатальное решение командующих фронтами поддержать отречение императора, и не менее обвальная неспособность уже новых, революционных властей остановить процесс хаоса и распада, и знаменитый приказ номер один, уничтоживший армию, и безнаказанность большевистских агитаторов, и неудача Корнилова, и безволие Керенского, словом, это длинный и скорбный список.
Но за всем этим тяжёлым историческим пейзажем можно увидеть и невезение куда большее. Увидеть самое грандиозное наше поражение, о котором почему-то никто не думает.
Дело в том, что сама по себе революция – будь то стихийное восстание или переворот – вовсе не была чем-то исключительным сто лет назад.
Равно как и несчастье проигранной войны, и убийство монарха, и внутренний гражданский конфликт разной степени ожесточения. И, с другой стороны, благополучное существование России в ряду нескольких величайших мировых держав или же в качестве любимой консерваторами отдельной империи-цивилизации – было, увы, довольно призрачной перспективой. Чтобы понять это, нужно вспомнить контекст времени.
Революция в Португалии 1910 года. Революция в Мексике 1910–1917 года – с гражданской войной заодно. Революция в Персии 1905–1911 годов. Революция в Китае 1911 года. Крушение Германской, Австро-Венгерской и Османской империй в финале мировой войны в 1918 году. А немного раньше – переворот в Сербии 1903 года, сопровождавшийся убийством короля и королевы. А немного позже – революция 1931 года в Испании со свержением монархии.
Перечислять можно долго, но в любом случае опасный двадцатый век приучил современников к падению тронов и крушению империй, военным путчам и народным беспорядкам, переходу всевозможных земель и провинций в другие руки, экономическим кризисам и толпам потерянных людей, пытающихся выживать в непредсказуемой обстановке. Всё это было, если угодно, мрачной нормой эпохи.
Да вот только большевизм нормой эпохи не был.
Немыслимый ужас всего случившегося в России состоял в том, что мы не просто потеряли возможные трофеи войны, Польшу-Финляндию, прежнюю династию, какие-то блага высших сословий, да и просто то процветание страны – ну, пусть самой развитой её части, – что кажется теперь таким идиллически-утопически далёким.
Мы потеряли всё.
Германия или Турция, Португалия или Мексика – переживая самые неприятные повороты своей истории, меняя образ правления и теряя ресурсы, – тем не менее, сохраняли сам элементарный строй повседневной жизни, сохраняли своё общество и свой быт в тех его первоосновах, что кажутся нам необходимыми и до сих пор: частная собственность, рыночная торговля, вклады в банках, семья, религия, да хоть бы и личные вещи людей.
Несколько регионов перешли под контроль неприятеля? Вместо короля диктатор? Стрельба в городе? Очереди в магазинах? Неразбериха в армии, повстанцы в лесу? Всё это очень скверно, но как-то терпимо, и не то что люди начала двадцатого века, но даже и нынешние русские поколения отлично знают, что значит жить в подобных условиях, мы видели всё это в конце столетия.
Но катастрофа 1917 года уникальна тем, что она отменила не Романовых и не итоги Первой мировой, а всю старую жизнь как таковую.
Отменила имущество, деньги, какие угодно прежние законы, отменила всё досоветское общество, а совсем не только царский или керенский режим.
И, в результате этого фантастического ограбления и потрясения, теперь каждая фотография, каждая вилка-ложка или кресло-стул, каждая живая нитка родственной или культурной памяти, уходящей в дореволюционные времена, представляется нам не только ценной, но и чудом спасённой.
О, если бы России досталась на три копейки более счастливая судьба.
Нет, я имею в виду не американское, британское или французское богатство, сохранность и непрерывность их мира. Но если бы мы смогли удержаться на революционном обрыве в роли этакой Португалии или Мексики, если бы получили вместо террористической власти, уничтожавшей буквально всё вокруг себя, от суда и гимназий до храмов и кладбищ, какого-нибудь провинциального генерала в разноцветной фуражке, совсем не самого выдающегося, и уж точно не самого гуманного, – сколько бы людей, сколько социальных институтов, традиций, знаний, вещей, да что уж там, целую вселенную русской жизни получилось бы удержать от исчезновения и забрать в будущее.
Но России так и не хватило чего-то очень важного, чтобы произошло всё плохое, но самого худшего всё-таки не произошло.
Но чего именно? – возможно, имела место удивительная слабость всех наших образованных, состоятельных и городских классов, всех тех офицеров и фабрикантов, дворян и мещан, которые то ли оказались в абсолютном меньшинстве среди люмпенского моря, то ли психологически проявили беспомощность, оставшись без привычного государственного строя, один на один со страшной смутой.
А ещё не хватило простого везения.
При всех политических, экономических, каких угодно ещё причинах 1917 года, – России прежде всего не повезло.