Памяти купечества
Несколько лет назад судьба свела меня с инвестиционным банкиром.
Человек, мягко говоря, благополучный, практичный, сильный, сделавший большую карьеру из глубин перестроечных кооперативов и прочих авантюр смутного времени, он был вроде бы очень похож на тот привычный образ капиталиста, что существует в умах, но я узнал о нём кое-что неожиданное, разогнавшее все шаблоны.
Согласно законам жанра, он должен был купить альпийское шале или древний итальянский особняк, куда и эвакуировать семью из нашей печальной России, а если и жить где-то здесь, то, разумеется, на охраняемой целой толпой угрожающего вида типов рублёвской даче, за десятиметровым глухим забором.
Что же он придумал вместо этого?
В депрессивных тверских краях, где закрываются школы и разрушаются храмы, он нашёл брошенный дворец восемнадцатого века. Бывшая усадьба Куракиных при советской власти занята была дурдомом, но потом вмешался всеобщий распад, дурдом съехал, здание горело, и к началу нового века этот замечательный памятник был обречён, равно как и заросший парк, и вся округа, некогда ухоженная заботами блестящего аристократического рода.
Инвестбанкир купил гибнущий дворец и много лет над ним трудился. И – это самое главное – когда на смену мерзости запустения пришли реставрация и образцовый порядок, когда восстановлен был дом, вычищен парк, пруд, когда имение возродилось во всей своей прелести, он не стал окружать его по периметру тем самым десятиметровым забором, а открыл красоту для народа.
Теперь к нему ездят экскурсии, свадьбы, в его владениях купаются и гуляют местные жители, они же и работают на тамошней ферме, и в тех местах нет даже и намёка на тот отвратительный дух злобного чванства и полного равнодушия к родине, какой мы уверенно связываем с большими деньгами.
С местными и современными большими деньгами, если выражаться точнее.
Мы знаем, что в западном мире обеспеченный класс ведёт себя иначе. Мы помним, что и в старой России этого духа не было.
А теперь есть – и только отдельные оригиналы вроде этого моего героя создают исключения из этого невесёлого правила.
Но почему всё так плохо с нашим купечеством? Казалось бы, в позапрошлом веке было что-то похожее на создание нынешних капиталов: одарённые и хитрые мужики из крестьянских семей самыми разными путями, в том числе и сомнительными, приходили к успеху, а потом вокруг них вырастала вселенная, обломками которой мы до сих пор пользуемся и любуемся.
Так куда делся тот положительный русский буржуй, который не напоминал бы карикатуру из советской газеты?
Я вижу три причины его отсутствия.
Во-первых, почти вся Россия стала невыгодна.
Если посмотреть на прежние карты занятости и всякого рода активности, то поражает количество мест, где у нас что-нибудь делали, где у нас мастерили, вязали, ковали, копали, сеяли, etc. Буквально в каждом крупном селе, не говоря уж о городах, были какие-то мелкие заводики, ремёсла, везде пыхтела, стучала колёсами и гремела станками своя производственная жизнь. И до сих пор, приезжая в забытый Богом райцентр, заходя в его единственный музей и застревая у купеческого стенда, ты не можешь поверить, что на том самом месте, где сейчас широко и привольно растёт борщевик или в лучшем случае открыт стандартный Сбербанк и стандартный «Магнит», дымили трубы, грузили вагоны и шумели ярмарки.
И зачем теперь всё это обременительное великолепие, если одна азиатская провинция может сделать больше и дешевле, чем все эти трудные губернии?
А раз так, то и выходит, что господину, сколотившему своё состояние на какой-нибудь дальней полярной трубе, неинтересно затем вкладывать его там, где он родился-учился-крутился. Пусть там растёт борщевик, товары будут китайские, а деньги плавным потоком текут себе в швейцарский банк.
Во-вторых, если и не зарабатывать, а просто тратить, то и в этом случае никакое купечество не получается.
Дело в том, что это когда-то давно ехать было далеко, а новостей мало, и потому богатая жизнь сочинялась из тех магазинов, учителей, врачей, художников или адвокатов, что имелись поблизости.
Сейчас они не нужны. Магазин есть в Милане, учителя – в Лондоне, художников можно скупить в Берлине, врачей найти в Швейцарии или в Израиле – и для чего в этих условиях собственные кадры? Строить с нуля или поддерживать то, что разваливается, идёт трещинами и требует серьёзных усилий, – ненужные хлопоты, когда можно жить на всём готовом, с паспортом той страны, где каждой пивной по триста лет.
Но есть и ещё одна неприятная перемена. Мало сделаться богатым. После этого надо ещё кем-то сделаться: модным, культурным, воспитанным и образованным. И если не самому – поскольку поздно и некогда, – то хотя бы детям.
И в прежней России для новых денег был старый образец – дворянская жизнь.
Купеческие семьи тянулись за семьями аристократическими, постепенно усваивали их взгляды, их вкус, покупали их дома, а потом, к началу двадцатого века, и соединялись браками, результатом чего был, к примеру, Набоков. Таким образом, возможности женились со знаниями, тонкость – с напором, а свежесть – с традицией. Из всего этого и создавался огромный мир.
За кем тянуться состоятельному человеку в современной России? За интеллигенцией? Она, увы, никто и ничто, а её милое самомнение никак не подкреплено местом в государственной иерархии.
И потому иерархия, куда надо встроиться и за которой хочется гнаться и подражать ей, обнаруживается в тех же заграницах, куда и так надо помещать деньги, где нужно устраивать родственников и получать паспорта.
Она, заграница, – не только источник комфорта, но и единственный культурный авторитет.
Какая грустная логика, не правда ли?
Но деньги в двадцать первом веке хотят жить именно так. Мимо России.
И как их переубедить, как направить их в сторону родины, как сделать так, чтобы наши неправильные купцы массово занялись правильным делом, как этот мой знакомый банкир, – это хороший вопрос.
И тому человеку, который сможет дать на него обнадёживающий ответ, ещё ворона на голову сядет, когда он станет памятником на площади.