Идёт волна
В первые десять или пятнадцать лет нового столетия мы ещё не могли отличить происходящее от двадцатого века, мы жили как бы по-старому, но в последние пять-семь лет будущее начинает выходить из темноты, его неприятные свойства становятся заметны каждому, – и хотя нынешние русские события слегка откладывают это невесёлое будущее на потом, временно разводя Россию с западной цивилизацией, нам всё равно никуда не деться от того набора символов, явлений и процессов, который принято называть «глобализмом», «постмодерном», «прогрессом» или «современностью». Вся эта радость когда-нибудь обвалится нам на голову – как сто лет назад свалилась на родину религия коммунизма, а тридцать лет назад религия пепси-колы, – и полезно уже сейчас здраво оценить наши шансы на выживание при столкновении с этой, как говаривал один мыслитель, мировой жабой.
Из чего состоит сия жаба? Список известен, впрочем, он может и пополняться какими-то новыми, неведомыми ещё пакостями. Культ перемены пола. Культ миграции в мегаполисы из максимально экзотических стран юга и востока. Культ национальных меньшинств в принципе – и Украины отдельно. Матриархат и борьба с мужчинами. Другая борьба с мужчинами, уже по линии однополой любви. Радикальный экологизм, страстно выражающий себя в варварстве – испортить что-нибудь, чтобы «спасти природу». Бесконечное тасование слов «империя» и «колониализм» – в видах ликвидации всех больших и старых наций христианского космоса. Аккуратное, без прежнего атеизма, но всё же наступление на христианство – под флагом модного язычества, эзотерики-астрологии-карт Таро – и что ещё придёт в голову в жанре «мистических тайн вселенной». Наконец, психотерапия – и тщательно выстраиваемая бытовая и речевая дисциплина, когда все обязаны стать «осознанными» и «проработанными», улыбчивыми и безопасными, словом, диетическими, соевыми, как сейчас принято выражаться, людьми. Ну и последнее – царство всезнающих и за всеми следящих машин, которые должны вытеснять человеческий труд и зорко следить за поведением каждого, чтобы, в случае чего, заблокировать кому угодно доступ к деньгам, автомобилям, транспорту, документам, в общем, выключить непослушную жизнь.
И что же со всем этим великолепием делать? Есть разные версии.
Прежде всего, можно сдаться.
И это вовсе не такая фантастическая перспектива, как может нам показаться. Напомню, что в прежние времена, когда Россию штурмовали иные западные веяния и поветрия – сначала коммунизм, а потом пепси-кола, – страна именно что сдавалась новым ценностям, и делала это быстро и почти добровольно. Конечно, теперь очень трудно поверить, что идеи перемены пола и обожествления среднеазиатской миграции будут приняты русскими с восторгом, и что эти идеи смогут успешно конкурировать – в историческом контексте – с победами сначала «марксизма-ленинизма», а затем и общества потребления. Но я бы не был слишком оптимистичен, на родине возможно всякое, в том числе и любая нелепость и дикость – видим же мы, как государство яростно насаждает в наших городах вредную моду на подростков, несущихся по тротуарам на электросамокатах. Казалось бы, зачем чиновникам эта травмоопасная глупость, угрожающая их консервативному избирателю, медленно бредущему в продмаг без всяких электроколёс. Чиновник, тем не менее, жаждет самокатов. Вдруг захочет и перемены пола, если из Лондона и Парижа прикажут?
В любом случае, надо готовиться к тому, что если вариант «сдаться», не дай Бог, восторжествует, – грядущее общество будет оруэлловским, тоталитарным. Оно будет выстроено на цензуре и стукачестве, оглуплении и самозомбировании в таких масштабах, что даже советские порядки покажутся нам изрядно расхлябанными, ну просто потому, что Советская власть хорошо умела бить и гонять, но совсем не так крепко влияла на психику обывателя, как нынешний западный мир. Ей не хватало умения влюбить людей в ад, но современные корпорации этим искусством отлично владеют.
Альтернативный вариант наших будущих отношений с глобализмом состоит в том, что Россия, как утверждается, должна будет создать собственную машину притяжения людей и создания общественных ценностей, которые могли бы преодолеть роковое влечение молодости двадцать первого века ко всякому трансгендеризму. Об этих светлых перспективах любят поговорить государственные мужи (а еще больше – их красноречивая обслуга), но я должен честно признаться: не верю. Чтобы изготовить свою «Америку», чтобы под каждой березкой здесь родились свои голливуды и нетфликсы, гарварды и айфоны, – требуется такая концентрация денег и талантов, бюрократических и частных усилий, что даже предположить такое счастье затруднительно, при всей любви к родине. Чудеса, конечно, случаются, но рассчитывать на них нельзя, и потому лучше трезво исходить из того, что всемирные образцы – культурные, технологические, – так и будут сочиняться на Манхэттене или в Калифорнии, тогда как здешние Менделеевы, Сикорские и Эйзенштейны будут, возможно, рождаться, но дальше – то эмигрировать, а то, даже и если оставаться, проводить свои лучшие годы в забвении и непонимании. А если кто в это не верит, рекомендую открыть всем известный рассказ Лескова «Левша», он за почти полторы сотни лет нисколько не устарел.
Есть и другой сценарий жизни России под натиском «современности»: не капитуляция, не встречный натиск, но – изоляция.
В 2020-е годы, после всех барьеров, заборов, санкций и ограничений, наложенных на реальность сначала ковидом, а потом и русско-украинским конфликтом, – может показаться, что нет ничего реалистичнее отрезанной от внешнего мира страны, которая отчасти страдает от свежей версии железного занавеса, но отчасти и наслаждается этим внезапным одиночеством, поскольку только оно, одиночество, позволит ей скрыться от бушующих глобальных мод, не стоять на коленях перед «деколонизированными народами», не выключать все полезные в быту приборы во имя «борьбы с потеплением», и не превращаться из мальчика в девочку и наоборот, а то и вовсе в какое-то промежуточное существо, требующее обращения к себе в среднем роде, поскольку на том настаивает глобальный обком.
Это была бы красивая утопия – отдельная, потерянная Россия. Жаль, не получится.
Дело в том, что у русского человека – если смотреть на него как на этнокультурный тип, – просто нет того естественного механизма обособления от Запада, что существует, к примеру, в Иране или Китае, то есть там, где подобная изоляция состоялась. Русский человек не является по-настоящему «другим» по отношению к европейцу – ни язык, ни религия, ничто здесь не указывает на «природную» преграду между нами. Больше того, Россия славна как раз великой силой своего тяготения к Западу – такого мощного, что даже в тех случаях, когда ей приходится военной силой отстаивать свои права где-то между Смоленском, Крымом и Польшей, этот бой всё равно больше похож на попытку доказать западному родственнику свои права и возможности, донести до него, пусть и таким отчаянным способом, что мы – тоже люди, и не хуже их, – а совсем не на стремление отгородиться от чужаков, да и забыть о них. И какой бы глубокой ни была наша нынешняя обида на Лондоны, Парижи и Вашингтоны – чванливые, лицемерные столицы, – пройдёт немного времени, и мы опять начнём ими интересоваться, искать там истину, искать на том берегу понимания и признания.
Но как же тогда справиться с так называемой «современностью»? Она ведь, ей-Богу, нехороша.
У меня есть неинтересный и некрасивый ответ.
Торговаться. Бодаться, мириться, перетягивать канат, где-то выигрывать, где-то уступать, да так и жить в половинчатом, компромиссном положении. Так, кстати, любой человек и живет, если честно.
Американцы и китайцы – лучшие друзья или смертельные враги? Серединка на половинку. А Турция и Европа? А Израиль и Европа? И даже – Израиль и арабы? А Иран и арабы? Латиноамериканцы и соседи-гринго? Англичане с шотландцами? Немцы – и все народы, что их окружают (и многое помнят о них)?
Нигде нет вечного счастья, но нет и абсолютной вражды. Так будет и в наших отношениях с Западом, а значит, и с тем «прогрессом», что он вокруг себя распространяет.
Пройдёт лет пять, десять, двадцать – никто не может предсказывать сроки, – и мы неожиданно привыкнем к чему-то из того набора, что нас сейчас раздражает. Возможно, смиримся с феминизмом – или будем дисциплинированно маршировать к психотерапевту. С другой стороны, если проявим хитрость и упорство, то сможем избежать уж совсем отвратительных свойств надвигающейся моды – не превратимся, допустим, в существо промежуточного пола, не будем говорить друг про друга «оно», как про монстра из фильма ужасов.
Волна глобализма, волна современности идёт – и она нас неизбежно накроет. Мы её не отменим, не спрячемся, и не перебьём её своей волной.
Но если нам повезёт, то мы из-под неё выплывем.
Мокрые, помятые, но живые.