Что у нас отняли
Старая Россия, Россия добезцаря – до сих пор отличный повод поссориться.
Казалось бы, уже прошло целых сто четыре года с тех дней, когда стихийный бунт петроградского гарнизона, устроенный унтером Волынского полка Тимофеем Кирпичниковым, уничтожил империю (кстати, по этому поводу тоже можно поссориться, ведь далеко не все верят в бунт, многие верят в заговор). Но и сейчас, стоит только заговорить об этой пропавшей стране дворянских липовых парков, купеческих дач, священников в шляпах и бородатых рюсски мьюжикс, как собеседники или читатели мгновенно делятся надвое, словно бы распиленные бензопилой: одни, воспитанные советским агитпропом, как оригинальным – из двадцатого века, так и нынешним, зомби-советским, заводят песню про страдающих бурлаков, которых пороли на конюшне высокомерные господа, хрустящие французской булкой, – тогда как другие, равнодушные к наследию коммунизма, испытывают те же чувства, что возникают у человека, когда ему что-нибудь напоминает его самую большую потерянную любовь. Та же смесь нежности и безнадёжной драмы.
Про булку с бурлаками, испечённую в конюшне большевистского оглупления, говорить неинтересно. Можно только пожалеть тех людей, чья история, чьё государство – начались сто четыре года назад, а до этого – пустота, ноль, и всё чужое.
А вот почему мир Российской империи кажется нам, в нашем грустном будущем, таким гипнотически прекрасным – это увлекательный вопрос, требующий ответа более сложного, нежели та простая истина, что более-менее любое прошлое, за вычетом каких-нибудь концлагерей и бомбёжек, может выглядеть пленительно, ведь его не вернёшь, а чёрно-белые фотографии и мемуары – вот же они, эти свидетели, такие близкие и недоступные одновременно.
Это красивое, но недостаточное объяснение.
Есть и ещё кое-что, из области более рациональной – и, значит, занудной.
Дело в том, что прежняя Россия соединяла в себе три категории, три плоскости жизни, ныне далеко удалённые друг от друга: власть-собственность, культуру и территорию.
Начнём с первых двух.
Мы в двадцать первом веке привыкли, что социальная иерархия имеет как бы несколько этажей, расположенных довольно причудливым образом. «Внизу» находятся условные «простые люди», далее следует логичное повышение – университеты, науки и искусства, разного рода знания, тонкости и условности, но ещё выше – там, где распределяются большие должности и большие деньги, – мы словно бы опрокидываемся обратно и не удивляемся ничему: человек, похожий на разгневанного кабана, всем владеющий и за всех всё решающий, для нас давно уже норма. Мы знаем, что наши начальники – нет, не все, но изрядная часть, – это дикие люди, и мотивации их могут быть такими же нелепыми и угрожающими одновременно, как у пьяного амбала в пятницу вечером за гаражами.
Россия добезцаря была устроена иначе.
Тогдашняя пирамида власти и собственности – была тесно связана с образованием, этикетом, наследственным воспитанием. Были, конечно, известные исключения – характерные пародийные типы островских купцов, но и те уже в следующем поколении тянулись за дворянскими образцами и быстро утрачивали своё фирменное «ндраву моему не препятствуй».
И, в результате, страна, где влиятельный человек и культурный человек были одним и тем же лицом – создавала недосягаемый по нынешним временам уровень повседневного стиля. Тот самый, когда буквально всё, на что ты смотришь – какой-нибудь интерьер магазина или кладбищенское надгробие, – всё хорошо, всё красиво.
Могут сказать: это, мол, общий для всего мира поворот к упрощению и демократизации. Так, да не так: те государства, где сословное общество было изжито медленно и осторожно, сохранили бесконечно больше от старого блеска, чем те, где оно было быстро уничтожено. Проверить это легко: взгляните на особняки не слишком бедных людей в американской и русской глубинке (о европейской даже и упоминать смысла нет) – и сразу увидите, где прошёл Мамай, оставив разруху в сознании, а где его, к счастью, не было.
Но это единство силы и вкуса, денег и происхождения – это ещё не всё.
Самое замечательное в Российской империи – это рассредоточение культурного слоя в пространстве.
Мы живём в условиях разрушительной сверхцентрализации. Интеллигенция – как шпроты в банке – собрана в двух столицах. Богачи теснятся на Рублёвке, откочёвывая оттуда в Лондон, на Лазурку или в Форте деи Марми. Чиновники непрерывно пытаются ещё что-нибудь укрупнить, попутно оптимизируя, и создают все условия для того, чтобы бессчётные миллионы людей сначала бросили сельскую Россию, потом бросили Россию малых городов, да и Россию городов крупных – променяли бы на ипотечную двушку в уродливой многоэтажке на московской окраине.
Огромная страна – упрямо теснится в нескольких перенаселённых точках на карте, а вся остальная земля – стоит брошенная.
И потому наше прошлое, существовавшее восхитительно равномерно, кажется таким манящим. Стоит только познакомиться со съёмками какого-нибудь Торопецкого уезда Тверской губернии 1912 года – и там обнаруживается такое количество музейных ценностей, столько ценнейших усадеб и храмов, а равно и мелких примет пропавшего русского быта, всех этих ворот, дверных ручек, кресел, каминов, садов, библиотек, что тут только плакать, ну что ещё делать. И это не говоря о самих людях. Любой тогдашний депутат Думы, условный кадет, – это не просто столичный хлыщ, либерал или делец, нет, это господин из глубинки, помещик и земец, создающий что-то вокруг себя – «там», а не уезжающий «оттуда» раз и навсегда, как это делают нынешние карьеристы.
А сейчас обнаружишь чудом спасённый от погрома письменный стол в краеведческом музее, старую икону в единственной церкви, где не было склада зерна, ну или, собственно, интеллигентного человека, а то и просто неравнодушного человека любой классовой принадлежности, который отчаянно цепляется за свой угол России, пытается что-то наладить – и думаешь: вот это да. В кои-то веки.
Можно ли ещё вернуться к тому удивительному состоянию, когда всё так удачно складывалось и женилось: должности и кошельки, знания и манеры, столицы и провинциальные углы? – боюсь, нельзя.
Конечно, хочется придумать какой-то путь восстановления. Внушить себе, что он есть: то ли дети и внуки современных властей сделаются, мол, новым дворянством, то ли новые технологии, вместе с модой на экологию, позволят рассредоточить офисы и кампусы по стране, то ли ещё что-нибудь полезное случится, и мы сможем уйти от этой теперешней безнадёжности, когда миллионы – в одном месте, умы – в другом, а во всех остальных местах – мусор и битый кирпич.
Но лучше говорить честно.
Как оно было добезцаря – так прекрасно уже не будет.
А теперь можно ссориться, если кто думает, что я ошибаюсь.