Рентная природа глобального кризиса

«Мы разрушаем красоту сельской местности, потому что не присвоенное великолепие природы не имеет экономической ценности».

Джон Мейнард Кейнс

Капитализм (рыночная форма организации социума) несёт в себе глубинный системный изъян, слабо различимый в пределах национального контура (иерархия), но очевидный на глобальном уровне (иерархия иерархий). Именно этот изъян превращает культурное взаимодействие в гоббсовскую «войну всех против всех» (источник кризисов) как в национальном контуре, так и на глобальном уровне.

Суть изъяна в том, что финансовый критерий целесообразности действий человека (смысл жизни) и эффективности общественного устройства (прогресс) не берёт в расчёт первопричину появления жизни и общества – природу. Природу мы разделили на товарные составляющие (земля, вода, нефть…), а чтобы снять психологическую защиту на её продажу, в сделку ввели посредника (эквивалент).

Земля исторически воспринималась как источник жизни и никогда не торговалась, служила основой общественной иерархии. Финансовый посредник (кредитор, инвестор) изменил не только параметры социального контракта (распределение прибыли), но и его природу. Источник власти (социальная рента) сместился в зону закрытого распределения (делегитимация).

В национальном контуре изъян нивелируют общие цели и внешние угрозы (базовые принципы формирования иерархии).

Скрытое перераспределение социальной ренты на международном уровне ведёт к конфликту разных ценностных моделей (иерархии с иными принципами ответственности и центрами отчётности). Поэтому мировой рынок требует очень тонких согласительных процедур, разрушение которых всегда означает войну.

Изъян – источник всех мировых кризисов и войн. Причина (она же вызов/задача) общая – отсутствие политически нейтрального посредника. Другими словами, асоциального (в межгосударственном пространстве – антинационального) эквивалента.

Кризис 2008 года и Великая рецессия поставили в повестку вопрос об исчерпанности существующей (поиск новой) модели роста. Дискурс вышел за рамки экономики, его предметом стал приоритет фундаментальных (социокультурных) норм над рынком. Политический контур видится не как механизм ограничения рынка (помеха), а как необходимое условие его формирования (фактор роста).

Произошло своеобразное возвращение к «Исследованию о природе и причинах богатства народов». Своеобразное, потому что со времён Адама Смита рынок сломал границы иерархий (глобализация). Из способа организации национального хозяйства он превратился в механизм регулирования мирового производства, подменяя собой (порой ломая и ликвидируя) международные политические институты.

Унификация политического ландшафта на рыночной основе (экономизация) вошла в противоречие с системой международных отношений, основанных на национальных интересах. Глобализация резко подняла уровень межстрановой зависимости (угроза), а в качестве компенсации возникших рисков государству (Nation State) предложили отказаться от национальных интересов (протекционизм), то есть самоликвидироваться.

©octagon.media, 2021

Аполитичность рынка как механизма регулировки международных отношений дезавуирована, новый механизм не предложен. Мир вынужденно возвращается к «старым» форматам. Кризис мы «видим» как неспособность лидеров Nation State договориться между собой: когнитивные особенности Трампа/Байдена, великодержавность (шовинизм) Си, консерватизм (тоталитаризм) Путина, фундаментализм Хаменеи, пантюркизм Эрдогана, политическая трансгендерность Европы.

Оценка кризиса в категориях национального противостояния облегчает понимание, но не оставляет шансов на мирный исход (конфликт государств всегда вёл к войне). «Национальный» окрас идентифицирует кризис как хаос (цепочка катастроф), а реакцию на него системы – как конвульсию. Неопределённость настоящего отсылает нас в прошлое (передел сфер влияния), не позволяя выработать новую модель развития (роста).

Рыночный подход даёт сходный анамнез. Проблема видится как техзадание по определению границ, в рамках которых можно сбалансировать финансы и производство (конгруэнтность инвестиций и сбережений), перезапустив «прошлую» модель. Цель – воссоздать стоимостную цепочку в пределах общей правовой рамки (юрисдикция), обеспеченной легитимным насилием (зона безопасности).

Рецепт решения тот же – «национальный» (зону безопасности создаёт государство). Таким образом, кризис опрокинул доктрину политически стерильного рынка. Конфликт носит правовой характер (делегитимация хозяйственных связей за пределами национальных юрисдикций).

Вдруг выяснилось, что корпоративный мир равных возможностей скрывает идею единого порядка. Проект создания «общего» механизма управления «общей» экономикой на базе долговой модели США ведёт не к «обобществлению» совокупного мирового продукта, а к монополизму и централизации. К «злокачественному тоталитаризму», по определению Хоркхаймера и Адорно.

Кризис протекает в форме новой регионализации (ШОС, БРИКС, НАФТА). Антироссийские санкции, Украина, Сирия, Иран, Венесуэла, торговая война США с Китаем наполнили конфликт иным содержанием. Абстрактные (социально инертные) темпы роста мировой экономики уступили место «субъективному праву» – праву на присвоение эффектов роста (принципы и способы раздела совокупной прибыли).

Эффективный суверенитет (контроль над ресурсным контуром воспроизводства) стал параметром конкурентоспособности. Военная мощь здесь важное, но не определяющее условие. Глобализация затронула все сферы устройства общества (экономическая, культурная, конфессиональная, национальная). Деформации целенаправленно подвергался каркас Nation State, а покосилась межгосударственная надстройка (мировой порядок).

Сложившаяся международная экономическая кооперация рушится под давлением социокультурных норм, влияние которых англосаксонская финансовая модель как опцию не рассматривает (цивилизационный расизм). В этом смысле Pax Americana повторяет путь Pax Britannica. Очевидно, что попытка отстроить другие страны под свою социальную модель насильственным образом (создать новый общественный уклад технически, как бизнес-проект) в очередной раз провалилась.

Проблема осмысления конфликта заключается в том, что его субъекты (Nation State) экономически едины (общая цепочка производства и потребления), а политически они суверенны (разные представления о будущем).

Выгоды экономической кооперации, достигнутой в последние годы, очевидны всем. Сомнение вызывают цели (мотивы) архитектора и строителя глобальной модели. Равные права доступа национальных экономик к рынку капитала обернулись пустой декларацией. Кризис показал, что «общий» инвестиционный механизм имеет ярко выраженный национальный интерес, а поддерживающие его институты (МВФ, ВБ, ВТО) являются инструментами геополитики.

Идея общего режима управления бизнесом, связанного с движением капитала, при сохранении базовых активов в национальных юрисдикциях оказалась утопией. Стихийный обмен как регулятор политических отношений – это или сознательная мистификация, или романтическое заблуждение (последнее намного хуже). США роль регулятора мировой экономики уступать никому не собираются.

«Оказалось», что задача выживания национальных систем (безопасность государства) никуда не исчезала. Задача носит фундаментальный (системообразующий) характер, её лишь удалось на время завуалировать дополнительным регламентом. Прибыль, цена, капитал – показатели обусловленные.

Культурно безликий (плоский по Фридману) мир иллюзорен. Погружённое в кому национальное государство при попытке подвергнуть его эвтаназии очнулось и громко заявило о себе как единственно возможной форме исторической проектности (социальный паттерн). Поворотным моментом «национального реванша» стал провал двух соглашений – Трансатлантического (TTIP) и Транстихоокеанского (TTP) партнёрств.

Базовой нормой TTIP и TTP было исключение конституирующей роли государства из системы международных отношений. Все спорные вопросы (инвестиции, курсы валют, торговля...) передавались в ведение «независимого» арбитража. Государство и корпорации уравнивались в правах. Запрещалось без согласия с инвестором менять национальные законы. Социальный механизм легитимации власти уступал место коммерческому.

Кризис договороспособности разрушает общую цепочку мирового производства, финансовое и промышленное звенья которой (условные Запад и Восток) вошли в клинч. Политические риски глобализации превысили её экономические выгоды.

Постиндустриальный мир оказался мифом. Финансовый сектор нежизнеспособен без производства, и наоборот. Цифровая экономика не существует без электричества. Без ТЭЦ, ГРЭС и АЭС. А значит, без нефти, угля, газа, плутония, бетона, щебня, инженеров, и… школьных учителей.

Вступив в политический конфликт, Восток и Запад стремятся достроить себя экономически до полного хозяйственного цикла. Ключом к успеху является сырьевой сектор. В отличие от финансовых и производственных технологий природные ресурсы безальтернативны (привязаны к национальному контуру). Здесь истоки «арабской весны», антироссийских санкции и нового давления на Иран.

Вопрос: мировая экономика больна серьёзно или проблему можно решить парой сеансов у массажиста? Кризис носит тактический характер или система достигла пределов роста? Достаточно косметического ремонта или модель, реализуемая более 300 лет, исчерпала себя и идёт под снос?

Будущее мы осознаём через прошлое. Неолиберализму противопоставляем неотрадиционализм (следование культурным кодам), «демократическому капитализму» (Лоуренс Саммерс) – «новый феодализм» (Джон Кеннет Гэлбрейт). Альтернативой рынку (цена) нам видится ценностная организации общества. Но ценностного эквивалента не существует (формула не выведена).

Исторически единственно возможной формой ценностного построения иерархии является сословность («слуга царю, отец солдатам»). Деградация рыночной системы регулировки ведёт к росту влияния административных рычагов. Значимость социальной ренты (близость к центру принятия решений) растёт синхронно с централизацией распределения природной ренты.

Процесс диктуется ростом глобальной неопределённости и носит общий характер, на что в своём выступлении на Давосском форуме обратил внимание Путин. Сегодня государственная доля в мировом ВВП составляет 30,3 процента. На первых местах Франция (51,5 процента), Швеция (51,4 процента), Германия (45,3 процента) и только потом очевидный, казалось бы, лидер Белоруссия (38,5 процента). (Цифры двухгодичные, ресурс ЦРУ The World Factbook изменил формат, ссылка не открывается. Пандемия могла только увеличить долю государства.)

После запуска программ количественного смягчения (QE – масштабная эмиссия ЦБ стран Запада) экономический рост в США и Еврозоне симулировался финансовой накачкой при снижении показателей реального производства. Эффект создавал резкий рост долговой нагрузки (57 трлн долларов за первые четыре года QE). Драйвером был госдолг (годовой прирост – 9,3 процента).

Государство вернуло себе статус опорного субъекта мировой экономики как регулятора и гаранта распределения ренты. Последние 10 лет основным поставщиком рабочих мест в США выступает государство (не рынок). Круг лиц, принимающих решения, сужается. Политическая воля и концентрация капитала становятся главным фактором глобальной конкуренции.

Логика рынка идентифицирует процесс как рост коррупции (статус и доходы в обмен на службу и преданность). Возникает полное ощущение регресса: этатизм – на смену эгалитаризму. Реальность не соответствует ощущению.

Тома Пикетти доказал: эгалитаризм – миф, фантазм, общественный мираж, всеобщая галлюцинация. Регрессивная рента (превосходство по праву) всегда была (и остаётся) стержнем общественного устройства (присвоение эффектов роста, фиксация и реинвестирование), а собственность (источник ренты) – социальным каркасом. Закон Пикетти гласит, что в условиях свободного рынка доход на капитал (процент) всегда выше роста экономики.

Пикетти обнулил основополагающую догму либерализма о конкурентности капитала как справедливого (обоснованного) способа перераспределения совокупного продукта. Всё, что сделал капитализм, – это заменил в цепочке социально-экономических отношений природную ренту денежной. Иерархия капитала (буржуа) заменила иерархию крови (аристократия) и духа (епископат).

Капитализм не уничтожил сословность, а отодвинул её, перефразируя Ги Дебора, за пределы театральной рампы. Претензии при демократии общество предъявляет игрокам политической сцены, а собственники (держатели ренты) остаются в тени. Разделение публичной (напоказ) и реальной иерархии привело к безответственности последней.

На мировом рынке (в межгосударственном пространстве) закон Пикетти работает как механизм переезда власти из одной общественной системы в другую.

В Докладе о торговле и развитии за 2014 год UNCTAD отметила: благосостояние стран Запада создавалось не внутренней игрой рынка, а целенаправленным перераспределением мировых ресурсов в свою пользу. В постколониальный период (падение Pax Britannica) право распоряжаться мировой денежной рентой будет закреплено международными соглашениями (Вашингтонский консенсус).

Суть консенсуса в обмене методик обслуживания роста (кредит, фондовые рынки) на источник роста (природные ресурсы). В обмен на отказ от национальной политики Запад обещал бывшим колониям рост за счёт своих инвестиций. Протекционизм объявили причиной торможения в развитии («экономический тоталитаризм»). Право распоряжаться эффектами роста закрепили за иностранным инвестором.

Модель подрыва государственных стратегий бывших колоний создала риски для национальных элит. Скрытая иерархия (денежная рента) получила в свои руки невоенный (непубличный и нелегитимный) механизм управления политикой Nation State. Механизм десуверенизации ресурсного контура воспроизводства нации.

Играли с нулевой суммой. Начиная с 1996 года объём прямых иностранных инвестиций (ПИИ) в развивающиеся страны не менялся. Колебания происходили преимущественно в развитых странах и зависели в полном соответствии с законом Пикетти от соотношения производственных и рентных доходов (вывоз капитала).

В 2017 году 65 стран внесли изменения в инвестиционную политику, из них 84 процента – в интересах инвесторов, а совокупный объём ПИИ упал в итоге на 23 процента. При этом вывоз капитала вырос с 5,6 до 6,9 процента ВВП. В 2018 году объём ПИИ упал ещё на 19 процентов. Сильнее всех пострадала Европа, где ПИИ снизился на 73 процентов до уровня 1990 года (с 372 до 100 млрд долларов). Отток произошёл в пользу США из-за налоговой реформы Трампа.

Симуляция экономического роста (эмиссия) «закинула» мировое хозяйство далеко в будущее. Кредит – это способ извлекать будущую прибыль уже сегодня.

Согласно концепции Германа Дейли, мир заполнился, упёрся в пространственный и временной предел. Рост стал нерентабелен (отрицательные ставки по депозитам и ОФЗ). Изменилась природа и субъектность конкуренции.

В национальном контуре собственность легитимирует общественный консенсус, на мировом уровне – паритет сил. Сегодня мы видим консолидацию национального контура (огосударствление) и рост межгосударственных противоречий (дезорганизация). На смену борьбе корпораций по правилам пришла борьба государств за изменение правил. На прочность испытывается социально-политический уклад общества, его культурный и моральный облик.

Приходит понимание, что объектом управления являются не финансовые потоки, а комплексы надежд, страхов и ожиданий (социальные матрицы). Это не экономический кризис, а кризис капитализма как аполитичной системы управления мировым хозяйством (идеологический ноль). Протекает он в виде роста национализма (реанимация культурных кодов) и регионализма (формирование новых зон доверия).

Важно отметить, что инициатором подрыва глобального мегапроекта выступил его архитектор – США. 19 ноября 2016 года на саммите АТЭС в Лиме Барак Обама объявил о заморозке TTP и приостановке переговоров по TTIP.

Предвестником глобального разворота был взрыв пузыря доткомов (Dot-com babble), который произошёл 10 марта 2000 года. Банкротство Enron в декабре 2001 года стало «1001-м китайским предупреждением». 100-миллирадная выручка «самой инновационной энергетической компании США» оказалась спекулятивной игрой, не подтверждённой реальными активами. Привет Илону Маску и цифровизации в целом.

Вслед за двумя «сигнальными» событиями глава ФРС США и конструктор современной финансовой модели Алан Гринспен заявил, что избежать взрыва фондового пузыря долларовой массы можно единственным способом – открыв доллару доступ к внешним активам. Китай и Индия доступ заблокировали в рамках Дохийского раунда ВТО в 2008 году. Россия выбор сделала в 2003-м, разрушив сделку ЮКОСа и ExxonMobil.

Единый финансовый механизм требует единого центра принятия решений. Конфликт сегодня развивается не между бывшими колониями и колонизаторами, а между донорами и реципиентами «общей» (мировой) финансовой системы. Его оценкой служат не капитализация (ожидания) и открытость рынков (либерализм), а объём национальных сбережений.

По объёму валовых национальных сбережений первые места в мире занимают страны с высокой долей природной ренты. Суринам (54,2 процента от ВВП – бокситы, золото, нефть), Бруней (48,8 процента – нефть, газ), Катар (48,6 процента – нефть, газ). Наверху также Саудовская Аравия, Иран, Индонезия, Россия. ЕС (22,7 процента) – на 76-м месте, США (17,5 процента) – на 113-м (ниже Антигуа и Барбуды), а Великобритания (12,8 процента) – на 137-м (между Джибути и Мали).

Девальвировав мировые сбережения (программы QE), ФРС показала, что участники Вашингтонского консенсуса своим деньгам не хозяева. Из национальных юрисдикций изъяли базовую для государства компетенцию, вызвав на уровне Nation State пороговые системные напряжения. Дальнейшая глобализация требовала форсированного насилия над обществом (фашизм), чего не могла себе позволить ни одна национальная администрация. Проект стал распадаться на региональные.

Конфискация обострила политические разногласия (кризис договороспособности), конфликт доноров и реципиентов только усилился. Актуальность слов Гринспена о доступе доллара к внешним активам только выросла. В приоритете энергетические активы. Они в отличие от трудовых ресурсов ценны сами по себе, без местного населения (социально не обременены). Эскалация на Ближнем Востоке, санкции против России.

Сегодня, через 12 лет после запуска QE, можно утверждать, что подрыв единого механизма управления мировой экономикой был спровоцирован попыткой производящего и ресурсного сектора выработать новые принципы кооперации в обход интересов финансового центра. Сближение России (ресурсы) и Китая (производство) формирует военно-политический паритет с транзакционным сектором мировой экономики. Конфликт «хозяйствующих субъектов» вышел в военно-политическое пространство.

В 2003 году произошла фактическая смена внешнеполитической доктрины США, ядром и сутью которой стала дезинтеграция ресурсного и производственного сектора мировой экономики. Через два года после слов Гринспена об экспансии доллара был не просто свергнут иракский диктатор, под контроль американских компаний попало около 10 процентов мировых запасов нефти.

По СНГ прокатился вал цветных революций (включая неудавшиеся в Казахстане, Баку и Минске), на Ближнем Востоке наступила «весна». Революционному «цветению» предшествовали усилия России по созданию ЕАЭС и ШОС совместно с Китаем (позже – с Индией и Ираном). «Арабскую весну» предварял «Форум сотрудничества Китай – арабские страны», созданный Пекином и Каиром с целью введения свободной торговли между Китаем и странами Персидского залива.

Потом «зацветут» Южная Осетия, Тунис, Египет, Ливия, Йемен, Сирия, Украина, Венесуэла и опять (или снова) Минск.

Каждая из сторон конфликта блефует и экстренным порядком (где «Томагавками», где «Калибрами», где денонсацией договора по РСМД) расширяет «конфликтные зоны» и «зоны контроля».

Насколько долгим будет противостояние, не знает никто, но победителем из него выйдет та сторона, под контролем которой окажется больше первичных ресурсов роста (природная рента).

Рост значимости природной ренты и превосходство распределительных схем над рыночными (рост влияния и значимости государства в жизни общества) являются естественной (объективно обоснованной) реакцией больших социальных систем на удлинившееся плечо финансового инжиниринга (рост рисков/угроз). Это вопрос не о прибыли, а об исторической устойчивости (выживание нации).

Сбывается предсказание Маркса о падении доли труда в прибавочной стоимости и обострении социальных противоречий на новом витке развития рыночных отношений.

В 2008 году (накануне кризиса) уровень инвестиций в развивающиеся рынки из национальных государственных фондов превысил объёмы средств, выделяемых по линии МВФ и Всемирного банка. За предшествующие кризису три года общая сумма средств в госфондах выросла с 700 млрд до 3 трлн долларов.

К 2013 году госфонды должны были достигнуть 6,5 трлн долларов, а к сегодняшнему дню – 12–15 трлн долларов. Как отметил в своём докладе «Глобальные тенденции – 2025: меняющийся мир» Национальный разведывательный совет США, эта сумма превысила бы общемировые валютные резервы и составила около 20 процентов от мировой капитализации.

Если бы ФРС США не включила в 2008 году «печатный станок», то сегодня конъюнктуру глобальных инвестиций (точки экономического роста и условия распределения эффектов роста) определял бы не «объединённый Запад», а конгломерат сберегающих стран из производственного и ресурсного сектора мировой экономики.

По оценке PricewaterhouseCoopers, к 2050 году первая десятка мировых экономик выглядела бы следующим образом: 1) Китай; 2) Индия; 3) США; 4) Индонезия; 5) Бразилия; 6) Мексика; 7) Япония; 8) Россия; 9) Нигерия; 10) Германия.

Кризис 2008 года носил (и продолжает носить) не финансовый и не экономический, а структурный характер. Мир вступил в стадию трансформации (перехода) одной социальной модели в другую. Транзит мы, соответственно, оцениваем в привычных и понятных нам категориях, в параметрах действующей (отмирающей) модели капитализма.

Приоритет силовой компоненты над процедурной в международных делах нам представляется как нарастание хаоса. Приоритет административного перераспределения ренты над рыночным – как рост коррупции (рента – принципиально не трудовой доход). Формирование нового сословного ядра общества и его конфликт с либерально-рыночным – как популизм.

Мы видим вновь происходящее, но воспринимаем его через прошлое, как регресс. На самом деле мы видим раскручивающийся маховик истории.

Собственность (источник ренты и рынка) имеет не экономическую, а социальную природу. Рынок возможен только как придаток политической системы, механизм распределения совокупного общественного продукта. Глобальный рынок – как придаток глобальной политической системы, в рамках которой национальная идентичность выпадает из культурного контекста и рассматривается с точки зрения конкурентных преимуществ (способ борьбы за долю в мировой ренте).

Выясняется, что национальные ресурсные контуры (Nation State) воспроизводят не товары и услуги, а образы жизни или центры силы, капитализировать которые ни одна финансовая система не в состоянии. Образ жизни – особая ценность (не имеет рыночного эквивалента). Образ жизни формируется не как способ получения прибыли, а как механизм выживания в противоборстве (конкуренция) с другими центрами силы.

Ликвидация политического каркаса (культурная аннигиляция) ведёт не к росту совокупной прибыли общества, а к перераспределению природной ренты в пользу более конкурентной системы отношений. Нарастить свою долю можно, только нарастив политический вес в глобальной системе взаимоотношений.

Автор – доцент Финансового университета при Правительстве России.