Наши новые старые земли
Грандиозное событие осени двадцать второго года – возвращение в Россию Донбасса и Приазовья – случилось на фоне драмы отступления, переживаемого русскими войсками на фронте, и драмы мобилизации, переживаемой русским народом в тылу, и потому не ощущается нами на должном уровне исторической торжественности.
Первый шаг в том же ряду – возвращение Крыма – оказался идеальным, редчайшим событием, когда справедливое дело совместилось с его удачным и бескровным исполнением, совпало всё – нужный момент, смелость восставшего народа и его уличных вождей, решимость наверху, растерянность заграницы, пассивность украинской армии, благополучие нетронутого ещё переменами обывателя, – и, таким образом, родился большой праздник, неявно приучивший нас к тому, что якобы так всё и должно происходить дальше – легко и счастливо, с чувством всеобщего восторга.
То был опасный мираж, фарт, который не повторяется. И уже следующее неизбежное действие – поддержка Донбасса – не только растянулось на восемь (пока что) тяжёлых лет, но и достигло своего решающего часа уже в той ситуации, когда наш мир состоит не из мирных и сытых «пользователей», не знающих, как ещё развлечься и куда девать время и деньги, и вот, обнаруживших для себя новое патриотическое шоу, – но из солдат и их семей, беженцев в Россию, эмигрантов из России, и прежде всего – много и трудно работающих людей, остающихся дома, да и просто всех тех, кто сейчас нервничает, справляется с неожиданными проблемами и не знает, чего ждать завтра. И уже нет того манящего крымского мифа, который собрал воедино эстетику царских дворцов и советских санаториев, гражданскую войну и пионерское детство, оборону Севастополя всех эпох и культурный канон с Чеховым и Волошиным, – и потому воспринимался как нечто родное и самой судьбой нам положенное, воспринимался мгновенно и не требовал объяснений.
А теперь требуется объяснить: почему второе присоединение, пусть и происходит в этих трагических обстоятельствах, но всё равно стало великим поступком.
Зачем нам эти земли? Зачем нам эти люди? И зачем нам именно это официальное включение в состав государства, а не какая-нибудь иная форма политической близости? Обо всём этом нужно говорить честно.
На первый вопрос – о земле – можно ответить так: это наш драгоценный юго-запад.
Легко заметить, что пространство имеет разный символический вес, разную плотность, разное содержание – хотя, казалось бы, в любую сторону от произвольно избранной точки километры будут формально одинаковы. Так, москвич прекрасно знает, что промзона в городе – на востоке и юго-востоке, «элитность» – на западе и юго-западе, а особая атмосфера «старой Москвы» – это басманный северо-восток. То же самое и в масштабах России: если двигаться из столицы на восток и на северо-восток, родина окажется бесконечной, но чем дальше, тем она будет слабее заселена и освоена. Наш простор в тех краях знаменит, и он вроде бы даёт основания говорить: куда вам ещё расширяться, безумцы? неужели вам мало? – но это иллюзия. Люди добровольно не мигрируют далеко на северо-восток, их разве что заманивают жирными командировками или принуждают службой (а раньше были ещё и ссылка, и бегство от властей). Холодная Россия – это памятник природы и наше ресурсное сокровище, но жить там тяжко.
Совсем другое – юг и юго-запад. Его у нас очень мало. И за него – целыми столетиями шли (и, как мы видим, продолжаются) войны с германо-польско-турецкими, а теперь и украинскими конкурентами, а когда войны кончаются, эти благодатные места быстро заселяются и возрождаются из руин, и там всё цветёт и шумит, обустраивается и суетится. Крым, Ростов, Краснодар, Сочи – концентрация человеческого присутствия на этом небольшом кусочке России такая же, как на северных территориях в сто раз крупнее. Да что там Сочи, когда даже в Липецкой или Белгородской областях уже ощущается другой мир, где палку в землю посадишь, а она даст грузовик с урожаем.
Расширение на юг – это острейшая потребность русских (с нашей-то нехваткой солнца, с нашей вечной тоской!), и дуга Новороссии вдоль Азовского и Чёрного морей, восточную половину которой мы вернули этой осенью, как раз и даёт нам возможность почувствовать себя южанами без эмиграции, сменить пейзаж, не изменяя родине, и разве это не лучшее сочетание?
Теперь о людях.
Следует осознать, что русские – это небольшой народ. Странно звучит, не правда ли? Мы привыкли ощущать себя частью какой-то огромной общности, частью безразмерной империи, фундаментом которой была крепкая деревенская демография, допотопная многодетность, позволявшая иным нашим правителям тратить людей как шальные деньги. Теперь не то. Россия давно уже сжимается: её сокращают и современная городская семья, где двое детей – это много, и ранняя смертность, и неизбежное перемещение самых удачливых и равнодушных к родине – в глобальный мир, в лондоны с парижами, и, что ничуть не менее значимо, напористая национальная политика всевозможных соседских общин, которые поглощают бездумно отданное им однажды русское население, используя его как отличный материал для своих неприятных задач. Украина в этом смысле была огромным мешком с подарками, который советская власть выбросила из России – десятки миллионов русских были вручены Тарасу в двадцатом веке в вечное владение и с правом делать с ними, что он захочет.
Но нам нужны эти люди – и лучше поздно, чем никогда.
Нам нужны жители Новороссии, в судьбе которых наступила драматическая развилка, и сейчас они, но не только они сами, а также и все их потомки – либо уйдут из мира русского языка и русской культуры навсегда, превращаясь в этнографических украиномовных туземцев-салофилов на глобальном рынке, либо окажутся здесь, вместе с нами, и дети-внуки их ещё сделаются в России учёными, генералами, писателями, святыми.
Могут спросить: очень хорошо, но отчего же было просто не вывезти тех, кто захочет, из Украины?
Отвечу: а почему они должны уезжать из тех мест, где родились и где уже сто, а то и двести лет жили их семьи? Потому что так хочет Тарас, щедро одаренный большевиками правом хозяйничать на чужом месте? Так пусть сам Тарас и переедет в родную Канаду, а русские останутся дома, в Донецке и Херсоне.
И, наконец, сама форма присоединения.
Генсек НАТО сказал, комментируя происходящее, что аннексия – это признак слабости.
Как ни странно, согласен. Об этом надо, повторюсь, говорить честно.
Нынешняя Россия, увы, просто не имеет того экономического, культурного и, если угодно, цивилизационного размаха – не в смысле масштаба истории, разумеется, а здесь и сейчас, – чтобы создать нечто вроде Евросоюза, Британского содружества или Американской империи, то есть сложно устроенную политическую грибницу, внутри которой формальная государственная независимость множества стран – никак не мешает их несомненной зависимости от известного гегемона. У нас нет такой изощрённой системы управления, нет таких чиновников и таких средств воздействия.
Нам, чтобы произвести нечто полезное, нужен наш пограничный столб, наш солдат в карауле и наш школьный учитель – и никак иначе. Мы в этом смысле, если угодно, слабы, но это только подтверждает необходимость присоединения Новороссии, как и до этого – Крыма.
И у нас нет и не было перспективного, но реалистичного пути – как действовать по-другому.
Украина – как все могли убедиться за последние восемь лет – ни за что на свете не предоставила бы русским землям и русским людям даже самую скромную, самую убогую автономию. Украина – при всех властях, тамошних и здешних, – не стала бы мирно и добровольно возвращаться под руку Москвы, поскольку американское и европейское притяжение всё равно крепче, и всякому гетману лучше быть полноценным сувереном под присмотром далёкого Госдепа, чем подчинённым России, которая плоха для него уже тем, что находится слишком близко. И, наконец, непризнанные республики и на скорую руку слепленные государства – лишь бы де-юре жили отдельно – это всегда заповедники бандитизма и нищеты, и не хочется длить существование русских в очередном секторе Газа.
Так что полноправное возвращение Восточной Новороссии – это подарок судьбы, хоть и преподнесённый в тех обстоятельствах, когда нам сложно и страшно.
Но разве человек в истории когда-нибудь чувствовал себя иначе?