Феликс Ильич Бебель

Полвека, а то и больше прошло с тех пор, как религия коммунизма перестала быть в России источником живой веры, и уже тридцать с лишним лет минуло после того, как Советская власть умерла, зажатая хищными лапами партийных секретарей-сепаратистов, но мы по-прежнему существуем в мире коммунистической символики, на карте, говорящей с нами именами забытых сектантских пророков, начётчиков, террористов и боевиков.

Время идёт, а мы всё ещё держимся за каменные руки Кировых и Марксов, вспоминаем убийство царской семьи, находясь в Свердловской области, а московское метро «Войковская» мирно связывается в памяти с огромным торговым центром, да и только, словно бы это и не станция «Чикатиловская», а так, что-то вроде «Весенней» или «Сосновой». А вслед за русскими войсками, освободившими Приазовье, идут чиновники и выпускают постановления, согласно которым Святопокровские и Святоникольские улицы в тамошних городках и посёлках возвращают себе названия двадцатого века, в честь всевозможных Пролетариев и Октябрей.

Ровно в той степени, в какой вам всё равно, зовут ли вас Анна, Пётр, Елизавета – или Сталин Энгельсович, Шарикоподшипник, Локомотив Красного Труда. Жизнь так устроена, что символическая реальность воздействует на физическую, вдохновляет её или угнетает, направляет нас в определённую сторону. И, согласитесь, жизнь будет казаться приятнее, если вы будете не Шарикоподшипником, хоть бы и самым октябрьским, красным, передовым, трудовым, а всё-таки Александром или Петром.

Впрочем, сама эта музыка слов (или, напротив, режущий слух индустриальный язык прошлого столетия) – это ещё самый мягкий аргумент против обступивших нас рудиментов ушедшего режима.

Начнём с элементарного: мы поминаем карикатурных злодеев. Не уходя в споры о Ленине, за которым можно признать, по крайней мере, известный исторический масштаб, ничуть не хуже Нерона и Чингисхана, достаточно обратить внимание на менее знаменитые, но всё равно так и не вычеркнутые из государственных святцев имена. Георгий Атарбеков, чекист и палач русского Юга, лично принимавший участие в казнях заложников. Сразу же находим его улицу в Москве, а затем и в Сочи, Краснодаре etc. Михаил Кедров, чекист и палач русского Севера, психически больной соавтор геноцида. И снова улица в Москве, но также и в Архангельске, Котласе, Ярославле, Костроме, а заодно и в донецком посёлке возле Краматорска (где её, должно быть, переименовали, но, когда мы туда вернёмся, почти наверняка вернём и Кедрова). Уже на этих примерах видно, что массовых убийц в двадцать первом веке по-прежнему чествуют там, где они, собственно, лютовали, но не обходится без них и Москва (где робкая волна декоммунизации начала девяностых ограничилась одним центром), и непременно ещё и в случайных местах, словно бы когда-то крутился барабан огромной лотереи – и русские города один за другим вытаскивали бумажки с фамилиями революционных Фишеров и Пичужкиных, чтобы украсить ими свои районы.

Продолжим, однако. Розалия Землячка, крымский ревком, десятки тысяч жертв зимой 1920–1921 (повторюсь, что я специально не обсуждаю здесь неоднозначных Луначарских и Чичериных, про которых можно и что-нибудь доброе сказать, нет, изучаем только полоумных садистов и расстрельщиков). Москва, слава Богу, от неё отделалась, поскольку её улица находилась внутри Садового, но зато не отделались: Балашиха, Волгоград, Воронеж, Нижний Новгород, Нижний Тагил, Пермь – и это ещё не всё, но предлагаю остановиться. Бела Кун, снова архитектор террора в Крыму. Всё предсказуемо: Москва, обязательный Симферополь (на месте преступления), Санкт-Петербург, Томск и ещё почему-то Лысьва.

Кстати, Лысьва. Этот город в Пермском крае был основан в конце восемнадцатого века, когда кавалерственная дама Варвара Шаховская, наследница Строгановых, создала там чугуноплавильный завод. Заглянем в список тамошних улиц. Что там ещё есть? – ну, кроме венгерского террориста, без которого, конечно, на Урале не прожить. Воровский, Киров, Коммунистическая, Ворошилов, Дзержинский, Карл Маркс, Красные Партизаны, Крупская, Ленин, Калинин, Коммунары, отдельно Красноармейцы и Краснофлотцы, Куйбышев, Октябрь, Пионеры, Пролетарии, Рабкоры, Революция, Сакко и Ванцетти (это особый абсурд нашей жизни – бесконечные улицы имени этих советских Розенкранца и Гильденстерна), Перовская, Халтурин (опять бомбы, теракты, убийства), Фридрих Энгельс, ну и, как без него, Тарас Шевченко. И никакой, разумеется, улицы Шаховской. А зачем она там, в этом раю коммунизма, что она полезного сделала для рабкоров и красных партизан? За пределами моего уличного списка, кстати, остались персоны из советского иконостаса, но хоть сколько-нибудь спорные, имеющие хоть какую-то ценность вне религиозной реальности ВКП(б) и КПСС: Чапаев, Болотников, Разин, Пугачёв, Стаханов, тот же Луначарский и прочие. И – к чести Лысьвы – там есть улица Строгановых, как и, например, улицы Суворова, Нахимова, Кутузова, Репина, Цветаевой, Ломоносова, Толстого.

Но общая проблема заметна в этой случайной лысьвинской капле: зашкаливающее количество нелепых, да и просто постыдных символов, не имеющих никакого отношения ни к локальной памяти конкретного города или земли (вообще крайне слабой у нас), ни к общенациональной гордости России, только к безумному мёртвому миру сектантской утопии.

Со стороны обывателя – это самый худший вид бытового консерватизма («да ну ещё, менять там что-то, морока одна, пусть будет как есть»), подкреплённый иллюзиями советской ностальгии, желанием вернуться в воображаемый 1975 год, в пространство тогдашних песен и фильмов, где обыватель помнит себя ребёнком или подростком, весёлым, счастливым, а что в том пространстве было тяжело, абсурдно, скучно или даже преступно, он уже давно забыл и знать об этом не хочет.

Ну а со стороны власти – это попытка угодить обывательскому эскапизму. Когда-то в середине девяностых ушлые телевизионщики придумали «Старые песни о главном», чтобы современные знаменитости изображали прежнюю эстраду как сказку – и, сами того не подозревая, подсадили наше государство на наркоманскую иглу псевдосоветского притворства, когда оказалось, что можно вовсе не строить в России национальное будущее (на фундаменте национального же прошлого, как то успешно и делалось в десятках соседних стран), а достаточно просто спекулировать памятью о «Песне-75», комедиях, парадах и салютах, жить воспоминаниями даже не о коммунизме – нет, он здесь никому не нужен, – но только о его поздней осени, когда пожилой СССР перед смертью обрёл какое-то подобие викторианской солидности.

И всё-таки у меня есть одна плохая новость для этой идиллии, где Сакко и Ванцетти, обнявшись, вечно поют про миллион алых роз, попутно нахваливая вкусное мороженое, газировку из автомата в одном на всех стакане и пионерлагерь с галстуками и кострами.

Однажды стюардессу, то есть, простите, рабкоров, красных партизан и Белу Куна с Землячкой – придётся закопать. Невозможно бесконечно длить жизнь в обнимку с зомби.

И если Россия – это живая страна, если Россия – это общность, у которой имеются больше тысячи лет прошлого и, надеюсь, ещё и будущее, а не только эти несколько десятков мрачных советских лет, то Феликса Ильича пора отправить туда, где ему самое место.

В музей ошибок и преступлений.