Любите ли вы Донецк так, как люблю его я?
Если вам хотелось бы знать, что представляет собой Донецк, а вы не располагаете парой-тройкой лишних дней, чтобы заскочить в столицу Донецкой Народной Республики, то представьте себе средневзвешенный миллионник в России. Понятно, что все города со своим особым характером и спецификой, но базовые параметры будут теми же. Это насквозь русский город, что, собственно, он и продемонстрировал в 2014 году, когда именно это свойство русскости стало предметом бескомпромиссной защиты с оружием в руках.
Но есть у Донецка и одно отличие от российских городов. Его можно считать существенным, а можно не обращать на него особого внимания. Я объясню почему. Этот город, впрочем, как и вся республика, окутан депрессивным маревом, заметить которое с первого взгляда почти невозможно. На улицах не видно согбенных горем людей, лица не выглядят как маски скорби. Вы встретите здесь обычного русского человека, с его традиционной мимикой, прямолинейностью, граничащей подчас с грубостью, шутками, матом, всеми теми качествами, по которым мы сразу и безошибочно узнаём своих.
Но, присмотревшись, вы поймёте, что он слегка придавлен каким-то неведомым вам бременем, что его состояние нестабильно, что ему не хватает опоры в его реальности.
Проблема заключается в том, что ось координат, в которой должен был бы существовать Донецк, ещё не сложена. Этот корабль точно знает, из какой гавани он отплыл и куда держал курс, но лоцию ему не утвердили.
Он понимает, что рано или поздно пристанет к желанному берегу, но временные перспективы размыты до степени почти полной неопределённости.
Это естественно, что истинно русский человек страстно желает жить на родине, в России, особенно если до этого ему пришлось узнать неласковые объятия чужбины. И в 2014 году казалось, что мечта вот-вот осуществится, что она на расстоянии вытянутой руки. Минуло шесть лет, кровавых и не очень, а чувство, что расстояние от республики до России только растёт, усиливается, хотя граница – она совсем рядом: два часа неспешной езды на автомобиле от Донецка. Почему я написал вначале, что на это ощущение оставленности и сиротства можно и не обращать особого внимания?
Дело в том, что невзгоды и их преодоление – нормальное состояние для русского народа. Это необходимая, возложенная на него Всевышним работа по укреплению собственного духа и реальности. Мир никогда не будет совершенен, и это сокровенное знание есть лучшее противоядие от отчаяния. Когда-нибудь нынешнему сиротству придёт конец, это аксиома в представлении большинства, хотя для некоторых особенно тревожных душ она остаётся недоказанной теоремой. Всем (хотя есть и исключения) хочется на родину, но куда важнее, чтобы родина жила в твоём сердце. Это даёт уверенность в собственных силах и завтрашнем дне, успокаивает, избавляет от психоза и гасит разочарование. Так что не надо жалеть никого, напротив, испытания сформировали особый донецкий психотип – упорствующий в любви к России, готовый отдавать себя, не требуя ничего взамен.
Я веду программу на местном телевидении, поэтому иногда меня узнают на улице. Возле дома меня остановила женщина, из спутанной и возбуждённой речи которой я понял, что ей невыносима и отвратительна любая похвала в адрес России. Её главным апологетом она почему-то посчитала меня. Беда моей собеседницы оказалась довольно экзотической: она купила на рынке несколько банок икры российского производства, а та оказалась испорченной. До войны она покупала икру, которую привозили с Украины. И всё было в порядке. Именно поэтому, как я понял, потеря Украины и её товаров – это для неё предмет глубокой горечи, если не боли.
На кассе в магазине я с грустью наблюдаю, как собранные, ухоженные, красивые дончанки чинно достают из кошелька купюры невеликого достоинства, чтобы расплатиться за скромный набор продуктов. Бедность пронизывает собой весь донецкий быт, зарплата порядка 15 тысяч рублей не считается нищенской. Такую ещё надо найти. До войны Донецк был одним из самых богатых и криминализованных украинских городов – производство металла обеспечивало до 25 процентов валютной выручки всей страны.
Удивительно, но и падение уровня жизни совсем не повод для отчаяния. Это приемлемая цена за то, чтобы носить Россию в собственном сердце уже целых шесть лет.
А история с испорченной икрой – это про Украину и про нестерпимую горечь утраты: память о былой роскоши терзает не то чтобы очень многих – небольшой островок, на котором угрюмо жмутся друг к другу и держат строй одинокие люди, которые упрямо, бросая вызов окружающему миру, считают себя украинцами, тоже имеет донецкую прописку. Бог с ней, с икрой, возможно, она стала формальным поводом начать разговор на волнующую тему. В этой остервенелости я тоже вижу донецкий характер – умение прошибать лбом бетонные стены. «Фашисты – мои друзья», – говорил мне, сдвигая брови, в 6-м классе мой школьный друг в надежде обрушить устоявшиеся основы мироздания.
«Я не хвалю российские консервы», – отвечаю я своей нервной собеседнице. «Проблема не в них, а в том, что закупщики берут самый дешёвый, бросовый товар с истёкшим сроком годности, чтобы извлечь максимальный доход. Качество продуктов, репутация и покупатели их интересуют в последнюю очередь». Краткая беседа завершена, и мы расходимся. Я думаю о том, что вот ещё одна грань донецкой реальности.