За годы, прошедшие после падения СССР, жизнь радикально изменилась. Мы настолько другие, что не можем понять логику поступков советских людей. Свободно говорим, шутим, ярко одеваемся, контролируем нашу жизнь, но оказываемся беспомощными, когда заходим за ограду обычного российского кладбища. Здесь мы ощущаем своё полное эстетическое бесправие. Кажется, это единственная сфера нашей жизни, которая не только сохранила неприглядные черты советского прошлого, но и начала развиваться в каком-то особенно непривлекательном формате.
Всё, что связано с обсуждением происходящего на кладбищах, настолько табуировано, что разговор обычно сразу распадается. На кладбища, как на депутатов, распространяется неприкосновенность. С одной стороны, эту тему «крышуют» ритуальные агентства, не желающие публичной полемики и освещения своей деятельности. С другой – табу накладывает само общество, для которого кладбище связано с самоидентификацией, корнями, родовой памятью, то есть тем, чего нельзя касаться.
Вы можете сколько угодно морщиться от венков с лебедями и берёзками, искусственных цветов ядовитых расцветок, нелепых памятников, убогих комнатёнок ритуальных служб, колумбариев, рядом с которыми устанавливают контейнеры с мусором, полиэтиленового коврика, имитирующего цветы, но не будете услышаны.
Скорее всего, никогда не существовало идиллического погоста, эстетика которого отвечала вкусам всех живущих.
Строительство первых заводов на Урале пришлось на то время, когда государство закрепило вопросы смерти и погребения за религиозными общинами. Кладбища были конфессиональными. Отдельными для православных, католиков и лютеран, евреев, мусульман. В посмертии сохранялась иерархия живых. Лучшие места на кладбище закреплялись за более значимыми членами общества.
От того времени сохранились только разрозненные надгробия. По ним мы можем судить, что в уральском кладбищенском искусстве не было особенной оригинальности. Уральцы выбирали для своих усопших типовые памятники, которые в прошлом кто-то мог считать эстетически вульгарными. Зато у них было всё в порядке со смыслом: колонна – жизнь, усечённая – прерванная жизнь; крест, покрытый цветами, – надежда на Воскресение; шаль – скорбь; обрубленные ветви – прерванная жизнь; пирамида – вечность, обелиск – сохранение славной памяти.
Эти надгробия и подводят нас к объяснению той смысловой нагрузки, которую уже несколько столетий выполняет русское кладбище. Если кто-то думает, что кладбище – от слов «класть» и «кладьба», то есть место, где складывают покойников, то в русской культуре это нечто большее. Кладбище – место общения.
Сегодняшний родительский день – Радоница – пройдёт без посещения кладбищ, они закрыты из-за карантинных мер. В честь праздника с фотографом Максимом Конанковым мы попробовали разобраться, как менялось русское кладбище за последние сто лет. Какими смыслами его наделяли и как это повлияло на элементы кладбищенской культуры. Для своего исследования мы использовали материалы, собранные на кладбищах Екатеринбурга, Нижнего Тагила и Челябинска.
Существуют и кладбищенские традиции. Яркий пример – оставление еды на кладбище. Если спросить, зачем люди это делают, можно получить сказочные ответы. Только чаще всего это будут фантазии, пытающиеся объяснить странное поведение. Зачем вы поливаете могилу водкой? Ну как же, покойный любил выпивать, пусть на том свете порадуется. Говорить это может человек, получивший образование в советском вузе.
Или про рассыпанное пшено: пусть птички склюют, полетят и нашу весточку покойнику передадут. В подавляющем большинстве случаев эти ритуалы совершают потому, что так делали родители, а значит, это надо и правильно.
Остальным предлагалось справляться самим. В СССР нужны были только дееспособные. Но наивно было бы полагать, что государство не попробовало поставить под свой контроль и мёртвых. С начала 1920-х на кладбищах стала активно продвигаться советская символика. Она должна была вытеснить крест. В качестве символа принадлежности к советскому стала использоваться избранная Троцким красная пятиконечная звезда.
Стандартная конструкция состояла из нескольких прутьев, сваренных между собой наподобие пирамидки с навершием в виде пятиконечной звезды. Такие пирамидки до сих пор довольно часто встречаются на современных кладбищах. Цель пирамидки – обозначить место, где лежит труп. Эти конструкции оказались очень практичны. Ещё недавно они использовались для временных памятников. И в 1930-х, и в 1940-х гражданин имел выбор заказать пирамидку со звездой или крест. Победила звезда. У живых не было желания выделяться. После бесконечных чисток и арестов люди старались сообщать о себе минимум информации. Этот отказ от собственного «я» привёл к крайней лаконичности надписей на памятниках.
За годы существования СССР русское кладбище полностью переварило и религиозные идеи о вечности, и идеологические установки советской власти, и смутные народные ритуалы, призванные организовать коммуникацию с покойником. Посещение кладбищ стало для советского человека обязательным ритуалом, скрепой, такой же обязательной, как копка картошки или сбор ягод. Оно вошло в ритм жизни городов вне зависимости от отношения к вечности. Стало обязательной практикой каждой весны и осени, когда надо было прибрать могилы после зимы и приготовить их к уходу под снег.
Если бы советская власть смогла настоять на своём и оставить за кладбищем только функцию складирования трупов, то вопрос о нынешней эстетической катастрофе российских кладбищ, возможно, рассматривался бы совсем в другом ключе. Но кладбище смогло вернуть свою коммуникативную функцию. Это сделали новые горожане. Коллективизация и стройка промышленных гигантов привлекли в города бывших крестьян. Люди, вырванные из привычной среды, цеплялись за понятные им формы быта. Для них понятным было навещать усопших на кладбищах, красить яйца на Пасху, петь песни для того, чтобы расслабиться. Возможно, именно им мы обязаны повсеместным появлением таких атрибутов русского захоронения, как столик, скамейка и эмалированный овал с фотографией.
Людей перестали устраивать стандартные памятники, они хотят какой-то индивидуальности. Это отклик происходящего в обществе. Цены на стандартные памятники остаются стабильно высокими: при средней зарплате в 300 рублей самый дешёвый памятник («опоковый» – из цементной смеси или мелового известняка) стоил 250–268 рублей. Желание выделиться, создать что-то оригинальное приводит к появлению причудливых конструкций. Их делают на военных заводах, в слесарных мастерских, там, где удаётся договориться заказчику.
Сначала стало возможным размещать на памятниках религиозную символику. Так, в одной ограде могли оказаться памятник со звездой и памятник с крестом. На новых кладбищах были выделены участки для национальных захоронений. Отличаться разрешили мусульманам и евреям. Брежневская инструкция о порядке похорон и содержании кладбищ в РСФСР от 12 января 1979 года рекомендовала «помещать изображения советских трудовых и боевых символов».
Бетонировать могилы, организовывая цветники, стали уже ближе к 1980-м годам. Чтобы сохранить могилу в неприкосновенности, её огораживали. Позднее эта практика наполнилась дополнительным смыслом. Оградкой человек стремился зафиксировать зону приватности, которой часто был лишён в обыденной жизни.
Хотя пропаганда в СССР говорила о ценности труда и равенстве профессий, было бы нонсенсом встретить на памятниках 1970-х упоминание о том, что здесь лежит крестьянка или шофер. В 1990-е стал копироваться стиль бандитских надгробий, это наложилось на бум самоидентификации, который переживала Россия в 1990-е, поиск корней, возрождение религиозных практик. Теперь на памятнике можно было разместить не изображение, а историю.
Над их созданием работают профессиональные скульпторы, имеющие доступ к необходимым материалам. Чаще всего такие памятники ставят за счёт государства.
Это действительно может смутить. Но русское кладбище давно преодолело условности коммуникации между живыми и мёртвыми, которую предлагали религиозные системы. Люди хотят продолжать общаться со своими покойниками, которые для них не умерли. По сути, русское кладбище не признаёт смерть. Но это не утешает. Видимое выражение свободы оборачивается страшной пошлостью, из-за которой хочется бежать как можно дальше.
27 апреля 2020
25 апреля 2020