Поговорим о феминизме. Он теперь атакует. Он перестал быть экзотическим словцом – и сделался самым современным, модным и злым. Он хорошо вооружился, и потому человеку, который чувствует, что появление этой вооружённой силы вынудит его укрыться в окопе на другой стороне фронта, полезно достать бинокль и подробно разглядеть феминизм.
Нет смысла заглядываться на те этикетки, которые новое единственно верное учение само наклеивает себе на лоб. Каждая агрессивная идеология старательно «размечает» свою хронологию и совершенствует тот корявый партийный язык, на котором она рассказывает о себе, о своих достижениях и врагах. И подобно тому, как история коммунизма раздувалась от всевозможных «отзовистов», «оппортунистов» и «уклонистов», так и феминистическая пропаганда хочет заставить нас думать о своей «пятнадцатой волне», которая якобы чем-то отличается от четырнадцатой, ну или погрузиться в лингвистическое болото «газлайтингов» и «абьюзов», всех этих тошнотворных на вкус англицизмов, на которых адепты учения ходят по России, как на ходулях.
Будем говорить проще.
Первая часть женской борьбы – та, что происходила когда-то в двадцатом веке, – заметно отличалась от своего нынешнего тёмного двойника, поскольку была посвящена равенству.
То есть всем тем элементарным вещам вроде права на развод, на участие в выборах или на самостоятельную жизнь, пользу которых сегодня вряд ли кто-то возьмётся отрицать и которые, самое главное, крутились вокруг идеи расширения возможностей, расширения прав, расширения мира.
Это расширение было лучшей чертой прошлого столетия: человеческая жизнь, прежде зажатая рамками сословного, религиозного или аграрного порядка, становилась разнообразной. И пусть те конкретные формы этого разнообразия, которые вызвали к жизни феминизм, были трудными для современников, а часто даже катастрофическими – мужчины, ушедшие на мировые войны, промышленность, оставшаяся без рабочих рук, скученность больших городов и тяжесть воспитания детей при необходимости работать, – всё же финальный результат того грандиозного превращения, которое пережила тогда западная цивилизация, можно оценить если не на пятёрку, то на четвёрку с плюсом.
Своей вершины это превращение достигло в 60-е годы – в момент обретения, может быть, идеальной свободы человеческого существования, отмеченный таким же расцветом искусства, как Ренессанс или русский роман эпохи Великих реформ.
XX век создал новую женщину, обаяние которой до сих пор не поддаётся инфляции: дерзкую, весёлую, рушащую запреты.Фото: Greg Smith/AP/TASS
И тогдашние образы Бардо, Фонды, Варлей, etc. – безотносительно к жанру и географии – создали ту новую женщину, обаяние которой до сих пор не поддаётся инфляции. Это женщина дерзкая, весёлая, когда-то драматично, а когда-то и легко разрушающая чужие запреты. Убедительно сильная. Иными словами, свободная.
Это был эталон для следующих поколений. Это и был лучший результат того, прежнего феминизма.
Ветхой, как потом оказалось, идеи, что если где-то было нельзя, то надо сделать так, чтобы стало можно.
А потом всё перевернулось.
Расширение мира закончилось – и он принялся медленно сужаться. Дух бесконечного «можно» стал исчезать, растворяться в том воздухе, где всё чаще чувствовалось, что уже снова «нельзя», но это было не то старое «нельзя», которое прочно связывалось с религией, деревней или барьерами происхождения, а новое.
И если раньше история словно бы постоянно толкала человека в разные стороны, и заводы, моря, небоскрёбы, ракеты, даже чудовищные сражения обретали романтический ореол этакого жизненного размаха, то теперь началось движение в обратную сторону. Заводы, зарастающие травой или аутичными, бормочущими инсталляциями совриска. Ракеты, ставшие аттракционом, которым заведует всемирный Илон Чичиков, Илон Хлестаков. Моря, о которых напоминают не адмиралы, чьих имён никто не помнит, а мусорные острова. Надоевшие небоскрёбы, которыми гордятся разве что арабские шейхи. Сражения в неинтересных и нищих странах, где одни анонимные наёмники убивают других.
А на этом увядающем фоне царят сеансы психотерапии, на которых человека учат, что у него внутри вагон и маленькая тележка так называемых травм, и социальные сети, где человек учится тому, как ему опубликовать ещё пятьсот фото собственной тарелки или ступней и как ему правильно обижаться на тех, кому не нравится его тарелка, то есть опять-таки переживать травму.
А потом всё перевернулось. Исчезли обаятельные феминистки. Их место заняли странные женщины-мужчины.Фото: Zuma/TASS
Движение людей куда-то вовне закончилось. Осторожно, двери закрываются, следующая станция «Унылый Нарциссизм».
Какая жизнь – такая и мода, а мода – это женщины, и это значит, что появился совсем другой феминизм.
На смену лихости, наглости, бесшабашности двадцатого века пришли осторожность и ханжество, и там, где морально устаревшие запреты ломала дерзкая оторва, отныне тихо и печально ходят строем так называемые сёстры – заботливо избавленные от косметики и мини-юбок, от флирта и прочего двусмысленного поведения, от подозрительных связей, стриптиза, ненужных прикосновений.
И, главное, избавленные от мужчин.
Потому что свежая феминистическая идея состоит уже не в равенстве женщины с мужчиной и уж тем более не в их сближении вопреки правилам, нормам и даже здравому смыслу, как у Бонни с Клайдом в далёком 1967 году, а в отчуждении от мужчин и чувстве коллективного превосходства над ними.
Нынешний женский образ эпохи не то чтобы чужд духу юной Бардо, а вообще лишён частных черт. Это партком, женсовет. Коллективная инстанция, говорящая от имени оскорблённого и мстительного сообщества и занятая прежде всего цензурой.
Созданием рамок, правил, запретов. Не разрушением норм в задоре обретённой свободы, а, наоборот, методичным огораживанием, чтобы сквозь колючую проволоку новой нормы случайно не пролез какой-нибудь ужасный, ужасный мужик.
Нельзя ухаживать, но нельзя и приставать.
Нельзя иметь в виду неприличные цели, но и звать замуж, носиться с семейными ценностями тоже нельзя.
Нельзя говорить о проблемах внешности, но и хвалить красоту, упаси боже, нельзя.
Нельзя смеяться над женщиной, но и критиковать её всерьёз лучше не стоит.
Да и любить – тоже лишнее, ведь от любви нарушаются личные границы (святое слово эпохи) и образуется травма.
Плохо игнорировать женщин, но и говорить от их лица, брать на себя их проблемы, играть их роли, придумывать им истории тем более недопустимо.
Этот феминизм похож на того героя Хармса, у которого не было ни носа, ни ушей, ни рук, ни ног, словом, считайте, что его не было вовсе.
Вот так и тут: для женсовета нет ни любви, ни полового инстинкта, ни внешних данных, ни семьи, ни свободы, ни приключений.
Есть только граница и травма.
Одно бесконечное «нельзя».
И потому получается так, что когда эти сестры на своём ритуальном и глухо коверкающем русскую речь языке, со всеми их «авторками» и «редакторками», проклинают врага, они говорят про какую-то патриархальность, давным-давно уже вымершую, про свою величественную борьбу с мужской несправедливостью, на самом деле преодолённой, забытой как минимум позавчера. Они как будто бы защищаются от мужчин, разоблачают мужчин, побеждают мужчин – уже сто раз побеждённых, – но на самом деле они воюют с призраком Бонни, с тенью юной Бардо.
Они пытаются зачеркнуть ту весёлую и свободную женщину двадцатого века, которой были бы так невыносимо скучны все их травмы, это их вечное «нельзя» и которая смело входила в огромный мир и легко говорила: «Мне – можно».
30 мая 2020