Зелёное изобилие Европы превратилось в зелёный форс-мажор

• В Европе начались банкротства из-за высоких цен на газ
• Зимний аргумент в пользу «Северного потока – 2»
• «Северный поток» как политический рубикон

– Это ещё что такое?
– Арестованный.
– Почему под оркестр?
– Ваше Высочество, сначала намечались торжества. Потом аресты. Потом решили совместить.
– А где наша гвардия? Гвардия где?
– Очевидно, обходит с флангов.
– Кого?
– Всех!

«Тот самый Мюнхгаузен», 1979 г.

В октябре цены на газ в Европе пробили крышу и дно одновременно. Торги (9:01) открылись на цене 1 510 долларов за 1 тыс. кубических метров. К 11:28 цена взлетела до 1 969,2, а к 16:43 обвалилась до 1197,64 доллара. В термине «обвалилась» смешались эвфемизм и оксюморон. С одной стороны, падение цены за 5 часов 15 минут на 40 процентов (771 доллар 56 центов) выглядит как трюк Копперфилда. С другой – в мае прошлого года цена была чуть выше 50 долларов (рост к сегодняшнему пику почти 4 тыс. процентов).

Полгода ощущение газового абсурда не оставляет наблюдателей. Многочисленные и разрозненные комментарии экспертов ощущение это только усиливают. Разделить комментарии можно на два условных параметра: природный (холодная зима, снижение ветровой нагрузки, падение солнечной активности) и рыночный (рост спроса, газ ушёл на Восток).

Разнобой в комментариях вовсе не означает, что эксперты не правы. Каждая причина в отдельности имеет место быть, но у любого абсурда, связанного с деятельностью человека, должно быть комплексное (системное) объяснение.

Речь идёт именно о проекте со всеми присущими ему атрибутами: техническая документация, чертежи, инженерные просчёты, смета затрат, планируемые эффекты.

Социально детерминированные проекты обладают колоссальной инерционной массой, которая формируется ещё на старте (стадия разгона): теория, научное обоснование, политическая мифологизация, имплантация «нового знания» в образовательные программы, выращивание новой (под задачу) элиты, долгосрочные кредиты, целевые инвестиции, стратегии роста… Всё это даже с учётом возросшей коммуникационной мобильности общества требует горизонта минимум в 50–70 лет.

Распадается проект сетевого мира частями (дискретно). От большой цельной модели отваливаются куски, которые ещё некоторое время сохраняют поступательное движение (держатся на плаву самостоятельно). Мы воспринимаем их раздельно (энергосбережение, низкоуглеродный рост, блокчейн, криптовалюты, «Интернет вещей») как независимые мини-проекты по улучшению качества жизни в рамках старой (прежней) модели…

Новый общественный уклад был презентован как технологический (Индустрия 4.0) на Давосском форуме в январе 2016 года. Анонсировали его как сетевую промышленность, завязанную на «сетевую энергетику», «сетевое информационное поле» и «сетевую финансовую систему». «Сеть» здесь была синонимом свободы: люди и машины «взаимодействуют» экстерриториально (вне государственных границ), роль гаранта сделок выполняет интернет-протокол («правовое облако»).

Рекламный буклет мира будущего завораживал. Распределённые (безликие) агенты производят товары и услуги, коммуникация с поставщиками и потребителями идёт через «технологические платформы» (онлайн). Всё само собой крутится, роботы на колёсиках жужжат и разъезжают по цехам. Вместо фабрик, грохочущих и дымящих выбросами СО2, узлы информационной связности. Итоговая продукция печатается на 3D-принтерах по месту потребления.

Ни тебе складов, ни контейнеровозов, ни транспортной авиации, ни ж/д-перевозок – всё передаётся по оптоволокну.

Картинка на загляденье всего «прогрессивного человечества» (мировой креаклиат). Оковы паразитирующего на интересах человека (источник системной коррупции) государства падут. И на обломках самовластья блокчейн построит мир без чиновников, юристов, нотариусов, атомных бомб, полицейских, судей и тюрем. Всё будет учитываться и фиксироваться технологически (без политических пристрастий и взяток).

Такой простор, понимаешь, открывается! Такая воля для творчества! Такая свобода для движения информации, знаний и компетенций! Искусственный разум, отпускаемый оптом и в розницу, аннулирует социальную иерархию, как пророчествует Клаус Шваб.

Свобода, равенство, братство! Маркс и Ленин нервно курят в сторонке! Слушайте, товарищи, агитатора, горлана-главаря, Илона Маска и Германа Грефа иже с ним…

Сознательно смешал в кучу отрывки из классики, цитаты и аллюзии, наставил кучу восклицательных знаков, которые не терплю в принципе. В таком экзальтированном (как молодящаяся дама преклонного возраста в цветастом пиджаке с ярко накрашенными губами) формате нам рассказывали про пришествие «дивного нового мира».

Вот она пространственно-временная точка сингулярности, за которой все понятия смешиваются до неразличимости. Экономический рост разгоняется до сверхсветовой скорости, а человеческий разум теряет способность осознавать причинно-следственные связи изменений. Образование становится бессмысленной тратой времени, а умение развлекать, веселить и дурачиться – ведущей компетенцией человека.

Стоимость в её классическом понимании потеряет своё содержание (нетрудовая экономика). За людей будут работать самообучающиеся (рефлексия) роботы.

Каутского и Энгельса в печку! Аристотеля и Платона в костёр! Движение, лишения, трудности, познание – ничто! Удовольствие – всё! Здесь и сейчас – живём один раз!

Нам «продавали» будущую свободу как радужную мечту. Как знакомую с детства сказку со счастливым концом. Как сегодня продают биткоин, следы которого скрыты от пользователя где-то в глубинах сети, что в рамках озвученного концепта приравнивается к справедливости.

Кто этот «дивный» мир «придумал»? Кто будет обрабатывать гигантские потоки разнообразной информации в режиме реального времени (контроль офлайн)? Кто будет нести ответственность по обязательствам? Кому предъявлять претензии?

На эти вопросы никто не отвечал. Их никто не задавал. Некому было задавать и незачем. Экономическая практика подтверждает, что кривляние в TikTok стоит дороже, чем труд преподавателя, а игра в ножной мяч по вкладу в ВВП превосходит горно-обогатительный комбинат.

С книжных страниц в реальность стали переползать самые чудовищные утопии. Менялось всё: способы общения и самоидентификации, язык описания действительности и критерии оценки. Менялась среда обитания.

Если проект диджитализации был бы завершён и возник новый общественный уклад, никто не смог бы даже оценить (оспорить) его прогрессивность (опять это гадкое слово) по отношению к предыдущему. Вместе с укладом изменились бы до неузнаваемости и мы (люди).

Кому эти слова кажутся преувеличением и абсурдом, пусть найдёт в интернете кадры, как на последнем Петербургском международном экономическом форуме (ПМЭФ) по призыву тиктокера Дани Милохина, который решил снять на айфон свой новый клип, уважаемые гости, аналитики и эксперты укладываются в лёжку на полу и столах.

Ещё раз: гости ПМЭФ («мировая площадка для общения представителей деловых кругов и обсуждения ключевых экономических вопросов, стоящих перед Россией, развивающимися рынками и миром в целом» – взято из «Википедии») по просьбе Дани Милохина (официальное лицо Сбера на ПМЭФ) улеглись на пол…

Также те, кто считает, что поколение сингулярности не вышло за пределы соцсетей (кастомизировалось под конкретного потребителя), пусть посмотрят на истерику руководства разных стран по поводу ковида и принимаемые ими меры. Самые свежие примеры – «Альфа-Банк» и Моргенштерн, кино Эрнста и космос Рогозина. Претензии не к Моргенштерну и кино, а к банку и космосу.

Хорошая система или плохая, верная или неверная – неважно. Важно, что система. А система всегда создаёт самовоспроизводящуюся среду (поведенческие матрицы, формулы успеха), строит иерархию.

Для понимания, что из себя представлял проект диджитализации, надо забыть про аджайл, блокчейн, оншоринг, ниашоринг, умные города и открытую экономику. Сутью проекта была денационализация узловых финансово-информационных компетенций и их размещение в едином, недоступном международному праву, «облаке» (юрисдикция США).

Конструкцию венчали два трансграничных соглашения (Транстихоокеанское и Трансатлантическое – TTP, TTIP), менявшие по Оруэллу политическую географию. Oceania (аллюзия с AUKUS потрясает) занимала позицию регуляторного Хартленда. Eurasia и Eastasia разносились на фланги как несвязные между собой территориальные образования.

Основополагающая идея Ingsoc («НЕзнание – сила») цементировала каркас нового уклада (цифровое неравенство), формировала его социальную базу (фундамент), новое интернет-человечество с памятью и сознанием насекомого.

В случае запуска индустрии 4.0 тайна личной жизни стала бы (уже стала) самой невинной жертвой с нашей стороны. Изменению подлежала организация общества и способ легитимации (источник) власти. Солидаристские институты заменялись корпоративными («бабло побеждает зло»), электоральная демократия – её исходным вариантом (право «избранных»).

Мы УЖЕ понимаем, что «сетевое информационное пространство» – это не Facebook и «О'кей, Google», а Сноуден, Ассандж и тотальный мониторинг. Что «сетевая финансовая система» и «сетевое право» – это не биткоин и блокчейн, а «фиг тебе, товарищ Дуров, а не криптовалюта!»

Мы НАЧИНАЕМ понимать, что «сетевая промышленность» (кастомизация) обманка, а нетрудовая экономика – белиберда. Эффект масштабирования (концентрация прибыли) – необходимое условие экономического роста, а социальная модель без привязки к природной ренте (основа основ любого уклада) – нонсенс, пустота, «бриллиантовый дым в углах дворницкой».

Но мы до сих пор НИЧЕГО не слышали про механизм привязки этой самой ренты к «сетевому будущему». Мы НИЧЕГО не понимаем про «сетевую энергетику», хотя сегодня наблюдаем симптомы и последствия её распада.

Обратил внимание не в том смысле, что не перепутал одну единицу измерения с другой, а в том, что сделал из этого выводы. К примеру, на Нью-Йоркской товарно-сырьевой и Межконтинентальной биржах (NYMEX и ICE) газовый фьючерс торгуется в британских тепловых единицах (Btu).

Разница в единицах измерения (язык описания) диктуется не семантикой, а спецификой местных рынков (структура, статус, перспективы, инвестиционный ландшафт, энергобаланс). Этой же разницей продиктован скачок, в частности, спотовых цен на газ в Европе и вызванный им рост мировых цен на углеводороды и электроэнергию, в целом.

Фиксация цен в Btu означает, что в США газ всё ещё оценивают через топливный эквивалент. Изначально цена на газ была привязана к цене топлив-субститутов (нефть, уголь, мазут и т. д.) в рамках долгосрочных контрактов. Фиксация в МВт/ч означает, что в Европе газ оценивается не как топливо (углеводород), а как одна из составляющих общего электроэнергетического баланса.

Европа дальше всех продвинулась по пути создания «сетевой энергетики» (в экспертном пространстве в ходу термин «трансактивная»). Без объяснения (понимания), что из себя представляет «сетевая энергетика», невозможно объяснить (понять), что сегодня происходит на мировом газовом рынке.

Начну в визионерском формате Клауса (да простит меня Герман Оскарович!) Шваба.

«Сеть» – это революция в мировой электроэнергетике. Линейная модель (генерация – трейдинг – передача – сбыт) формирует сочленённые отношения, рыночные агенты стремятся к поэтапной максимизации прибыли, расширяя конфликтную зону (рост трансакционных издержек). «Сеть» создаёт «облачную» среду, где агенты рынка представлены на равных – взаимодействуют друг с другом интерактивно, обеспечивая оптимальное распределение ресурсов по всей цепочке и по оптимальной цене.

«Умные сети» (Smart grids) будут собирать информацию и принимать решения о трейдинге в автоматическом режиме (искусственный интеллект).

Возникнет абсолютно новая компетенция – просьюмер (prosumer). Агент рынка, совмещающий в себе функцию потребителя и производителя. С помощью собственных ВИЭ в совокупности с новыми (мощными и недорогими) аккумуляторами просьюмеры будут вырабатывать электроэнергию и в период низкого личного потребления (ночь) отдавать её в «сеть» (мини-трейдеры). «Умные» дома, кварталы, целые города превратятся в дополнительные источники энергии.

Рост ВИЭ-генерации в общем энергобалансе создаст проблему обеспечения технических параметров (напряжение, сила тока, частота) электричества. Smart grids решат её через механизм агрегации – объединение ВИЭ-генераторов (ветровые установки и солнечные панели) с просьюмерами на единой информационной платформе под общим управлением.

Агрегация и Smart grids сформируют принципиально новую (революционную) платформу – virtual power plant (виртуальная электростанция). Она демпфирует пики нагрузки и повысит эффективность использования генерации. International Energy Agency (IEA) прогнозирует, что virtual power plant снизит к 2050 году совокупный пиковый спрос на электроэнергию на 13–24 процента.

В «сетевой энергетике» газ (здесь внимательно) принимает форму товарного энергетического продукта, поступающего на разные сегменты рынка (биржевой, внебиржевой, двусторонний, с участием брокера, использованием клиринга и т. д.), с различными условиями и сроками поставки (от одного часа до нескольких лет). Лишается самостоятельной товарной ценности, превращаясь в одну из форм консервации (аккумуляции) электроэнергии, наряду с литиевыми батареями.

Новая рыночная природа газа и углубление дифференциации цен на электроэнергию (по временным и территориальным зонам) создадут широкий набор новых финансовых рынков и на порядок расширят прежние. «Сетевизация» энергетики (торговля «бумажными» мегаваттами) приведёт к взрывному росту денежного оборота (рост ВВП) без изменения объёмов физических продаж.

В контрактную эру мировой энергетики рынок измерялся десятками тысяч сделок в год. Сегодня такой объём трансакций фиксируется за час (на единицу реального товара приходится до тысячи хеджирующих сделок). В формате «сетевой энергетики» биржевые аналитики говорят о тех же десятках тысяч трансакций, но уже в пределах одной минуты.

Координацию (управление доходностью) резко возрастающего числа трансакций и количества рыночных субъектов в условиях «сетевой энергетики» обеспечит всё тот же искусственный интеллект на базе технологии блокчейн.

– Но деньги! – застонали васюкинцы. – Им же всем деньги нужно платить! Много тысяч денег! Где же их взять?

– Васюкинцы денег платить не будут. Они будут их по-лу-чать!..

Всё! Кубик Рубика сложился. Перед нами масштабная презентация нового (справедливого, счастливого, творческого, креативного, продвинутого, атмосферного, изобильного, свободного и т. д.) мира будущего.

Мира, в который США последние 20 лет ради общего блага направляли все инвестиции (безотзывная оферта). Мира, под который из альтруистских соображений США напечатали (и продолжают) огромный массив денег (долговые обязательства, требующие погашения). Мира мечты, который США хотели подарить всему человечеству, который так не кстати дезавуировали Ассандж со Сноуденом.

Ассандж и Сноуден вскрыли реальную (не рекламную) подоплёку «сетевого» уклада. Стало понятно, что он не про свободную торговлю, как его позиционировал Вашингтон. И не про способ контроля над торговыми связями стран-участниц со стороны США, как утверждал нобелевский лауреат, профессор Колумбийского университета Джозеф Штиглиц.

«Сетевой» уклад про глобальный мониторинг, контроль и управление всем комплексом общественных отношений по самому широкому кругу вопросов. Серия скандалов вокруг TTP и TTIP, порождённая утечками в WikiLeaks, и их отмена похоронили проект.

Бриллиантовый дым, витавший в углах зачумлённой дворницкой, начинает рассеиваться. Пазл «дивного нового мира» распадается. Мы догадываемся о его конце, но не готовы признаться себе в этом. Страх неизвестности сковывает общественную мысль, подавляет волю глобальной элиты. ВТО тем временем возвращается, демократия вновь спускается на места.

Энтропия (отклонение реального процесса от идеального, необратимое рассеивание энергии) «сетевой модели» организации общества ставит в международную политическую повестку дня целый ряд очень серьёзных, неразрешимых в рамках существующей модели, вопросов.

Что делать с деньгами, напечатанными под глобальный проект диджитализации (в том числе в ходе количественного смягчения), которые сегодня заморожены (пузырятся и множатся) на фондовом рынке в ожидании часа икс?

Что будет с ранее произведёнными инвестициями в «сетевую модель» (заделы на будущее), если окно (проход) в чужие экономики для контроля над ними извне (единое финансово-информационное пространство) сворачивается?

Вопросы усугубляются тем, что современная политическая элита формировалась в логике проекта «сетевой модели» и его реализации (повязана долговыми, эмитированными под модель, обязательствами): пентхаусы Нью-Йорка, виллы Сардинии, валютные счета, золотовалютные резервы…

Отказ от всего этого означает не только серию личных драм и катастроф, но и системные межгосударственные сдвиги и потрясения (падение одних стран и подъём других).

Логика диджитализации (Индустрия 4.0) и «сетевой энергетики» (одно из звеньев общей цепи) никакой революции в себе не несёт. Революция произошла тогда, когда появился первый суперкомпьютер, способный обрабатывать огромный объём трансакций в долю секунды. Все «революционные» цифровые решения носят не технический, а регуляторный характер. Иными словами, это заказ.

Суть заказа в создании единого протокола принятия решений (в политическом изводе – денационализация) и единого регулятора (лишение местных администраций законодательной инициативы). Суть в создании суперпозиции системного администратора, обладающего ассиметричным преимуществом перед остальными участниками мировой цепочки производства стоимости.

В сетевом формате рынка всё решает создатель и оператор интернет-платформы (сисадмин), через которую идёт «общение» контрагентов, поставщиков и покупателей. Ни один продукт не сможет работать, если он не коннектит с продуктами других участников сети. Кто сертифицирует информационную функцию (интернет-протокол), того и тапки. При условии, что у него в распоряжении шестой Военно-морской флот и НАТО.

«Сетевая энергетика» (как и цифровизация, в целом) базируется на распределённом реестре (блокчейн), где ни один участник сложной системы контрактных отношений не имеет права слова (принял протокол – будь любезен). Продуктовая логика (энергия – товар) меняется на сервисную (энергия – услуга). Как объяснял Матроскин в «Простоквашино», холодильник то государственный, но мороз, который он вырабатывает, наш.

«Сеть» не просто меняет систему контрактных отношений. Она меняет природу капитальных активов, производительных сил и производственных отношений (общественная формация). «Сетевой» уклад обесценивает промышленные мощности и природные ресурсы. Все эти цеха, станки, нефть и газ вне системы коммуникаций ничего не стоят.

В момент запуска единого информационного протокола вся мировая стоимость одномоментно (как по мановению волшебной палочки) переехала бы из промышленных и ресурсных стран в условную Кремниевую долину. Переехала в буквальном смысле слова, минуя физические границы, таможни, океаны, реки и горы.

Проект умирает, но инерция у него, повторюсь, колоссальная: образование переформатировано, идеология сформирована, элита и паства взращены, обязательства взяты, обещания розданы… И хотя США уже не в силах продолжать прежнюю политику глобализации (удерживать весь объём возникающих рисков в едином контуре управления), быстрый разворот на 180 градусов по всему фронту невозможен. Высока вероятность неуправляемого распада и ядерного конфликта.

Отдельные части проекта продолжают жить своей жизнью, как, например, биткоин в виде спекулятивного инструмента и способа негласного контроля за теневым оборотом. Какие-то из них стагнируют как соцсети, представляемые ранее в виде пространства информационной свободы. А какие-то вошли в стадию острого кризиса, как, например, «сетевая энергетика».

Кризис – это всего лишь доведённые до клинической фазы внутрисистемные дисбалансы (противоречия), требующие своего разрешения на политическом (переговорном) уровне.

В этом смысле всё только начинается.

«Сетевая» энергетика никакой новой энергии не создаёт. Речь идёт не о новых энергоносителях, а об оптимизации работы с прежними, известными ранее. Ключевым параметром этой энергетики является рост доли дорогих (в прежней экономической модели) и нестабильных (объективно) ВИЭ при снижении доли дешёвых (в прежней экономической модели) и надёжных (объективно) невосстанавливаемых источников энергии (углеводороды).

Это, а не цветовая гамма, рамка для анализа. Транспортировка, фьючерсы, объёмы поставок, цены, эквивалент, углеродный налог, антикарбоновый рост… Это социально детерминированные способы оформления (обрамление) общего хозяйственного механизма – тюнинговый обвес единой конструкции автомобиля: четыре колеса, двигатель, коробка передач.

В основе общего хозяйственного механизма перераспределение природной ренты (первоисточник стоимости) от избыточных стран к дефицитным. В основе природной ренты доступ к дешёвой энергии. Мысль простая, но после долгой промывки мозгов с целью объективировать природу денег (эквивалент – система мер и весов) не очевидная.

Доказывать ничего не собираюсь. Обрисую последствия роста цен на газ: остановка предприятий, прекращение движения поездов, ограничение потребления, банкротства, правительства Европы объявляют о проблемах с отоплением зимой жилья, Германия в два раза снижает надбавку за ВИЭ в цене электроэнергии, Калифорния запрещает продажу бензопил и бензокосилок, Британия мобилизует армию для перевозки бензина…

Ещё чуть-чуть – и Мила Йовович на мотоцикле с двумя мачете в руках ворвётся в наш мир и зомби отступят.

Убери «дешёвые» углеводороды, и оцифрованное благолепие Запада на основе креативности и технологий рушится моментально. Это не вся картинка. По данным британской Centrica (поставки газа, снабжение электроэнергией), 15 энергокомпаний Англии, разорившихся за последние два месяца, потеряли около 400 млн фунтов стерлингов клиентских денег, а долги после себя оставили миллиардные.

Откуда разница? Глава British Gas Крис О`Ши причиной назвал «азартные игры с деньгами своих клиентов». Проще говоря, основной доход компании получали не от операционной деятельности, а от биржевых операций на фондовом рынке. Так устроена современная модель экономики – денежный поток важнее прибыли, фондовые спекуляции окупают убытки. «Цифра» прибыльней производства молока и мяса. Но работает модель, пока молоко и мясо (нефть и газ) в избытке.

У банкротства Enron в 2001 году была та же причина – фондовое изобилие нефти и газа, кратно возросшее благодаря цифровым торгам и критически превысившее товарные запасы. Последствием этого банкротства стало беспрецедентное нефтяное ралли (до 140 долларов за баррель), покрывшее взрывоопасную для мировой финансовой системы (для доллара) разницу между объёмом рынка физической нефти и надстроенным над ним козырьком ликвидности (пузырь «бумажной» нефти).

Фондовая модель работает вне товарной логики. Объяснение газового коллапса по типу «ушла на Северо-Запад» фиксирует положение, но ничего не объясняет. Фондовый рынок отражает не сиюминутную ситуацию на товарном рынке, а его среднесрочные и долгосрочные риски. Какой сегодня риск в энергетике главный? Правильно – глобальное потепление. Скачок газовых цен произошёл на форсаже зелёной тематики.

Если схематично, то сегодняшние биржевые цены на газ оценивают перспективы антикарбонового мира: что будет с рынком, если политическое ограничение инвестиций в разведку углеводородов (переход к ВИЭ) приведёт к падению уровней добычи в условиях отсутствия необходимой для «сетевой» энергетики инфраструктуры.

Насколько эта оценка соответствует действительности, вопрос отдельный. Оценка выдана актуальной экономической моделью. Вопрос тут в её (модели) жизнеспособности.

У скачка цен на газ есть и другие (детальные, обусловленные моделью) объяснения, на которых сосредоточено сегодня экспертное пространство. Как объяснил мне молодой по годам, но маститый по рейтингам аналитик из поколения сингулярности, незнание деталей рождает политологические глупости в виде теорий о несовершенстве рынка и моделях альтернативного роста.

Как пример приведу одно из «детальных» объяснений газового кризиса – вспышка пандемии (в реальности вспышка истерии).

В линейной логике (товарная метрика) пандемия оценивается как резкий спад (форс-мажор) спроса на энергоресурсы с последующим его восстановлением и ростом цен. В прошлом году 4,2 миллиарда человек (54 процента населения мира, почти 60 процентов мирового ВВП) подверглись полной или частичной изоляции. Потребление энергии упало во всех секторах и регионах, но основное падение пришлось на газ.

На первый взгляд, объяснение выглядит исчерпывающим. Однако выпадающие из логики товарного рынка вопросы никто не задаёт. Ответы на них никто не ищет. Вот лишь несколько из них.

Почему основное падение потребления пришлось на газ? Почему основной рост цен пришёлся на газ и почему именно в Европе? Почему цены вообще выросли, если мировой спрос на энергию полностью не восстановился, а мировые мощности по производству газа не сократились?

Без учёта ещё одной истерии (форс-мажор) логика только пандемийной истерии на поставленные вопросы ответа не даёт. Речь про зелёный форс-мажор, который за короткий период времени превратил газ в главный ресурс мировой электроэнергетики – перевёл из кубометров в мегаватты.

В 2019 году в результате отказа от угля (с 2015 года объём упал в два раза) мировое потребление газа выросло более чем на 55 млрд кубических метров. В США производство газовой электроэнергии достигло рекордных 38 процентов от общего объёма (рост 123 киловатт-час), угольная энергетика снизилась на 181 киловатт-час. В Европе энергия газа выросла на 11 процентов (на 70 киловатт-час), а угольная упала на 24 процента.

В 2020 году спрос на энергию из-за локдаунов рухнул. Основное падение (75 процентов) пришлось на развитые рынки (самый большой автомобильный парк) и на производство электроэнергии (остановка производства, снижение энергопотребления). В Европе эта картинка имела дополнительную специфику, там падение шло за счёт сокращения поставок газа по трубопроводам, импорт сжиженного природного газа (СПГ), наоборот, рос.

За первую половину 2020 года сокращение поставок трубопроводного газа из России и Северной Африки в Европу составило 25 процентов, потоки из Норвегии упали на 4 процента, а поставки СПГ выросли на 20 процентов по сравнению с аналогичным периодом 2019 года. Совокупный уровень потребления газа Европой упал на 9 процентов, а объём фондовых торгов СПГ вырос на 8,5 процента. США стали крупнейшим поставщиком СПГ в Европу, обогнав Катар и Россию.

США некуда было девать высвободившийся с внутреннего рынка из-за локдаунов газ. Американский рынок СПГ (горизонт окупаемости крупных газовых проектов – 35–40 лет) построен на принципе «сжижай или плати», гарантирующем сбыт сырья и возврат инвестиций. На том самом принципе, который в отношении трубопроводного газа («бери или плати») Европа в лице Стокгольмского арбитража по иску «Нафтогаз Украины» ликвидировала по причине его «нерыночности».

Последнее обстоятельство отчасти объясняет, почему Европа сокращала энергопотребление путём ограничения закупок природного газа, а потребление СПГ росло. Но только отчасти. Рост потребления СПГ шёл не только за счёт США, росли также поставки России (за 5 месяцев 2020 года рост 8,5 процента) и Катара. Причина – переход Европы с долгосрочного контракта на спотовое ценообразование.

Изначально спот был высокорисковым рынком с самыми, соответственно, высокими ценами. Он играл роль демпфера при скачках спроса выше контрактных поставок. Так было в нефти до перехода на фондовый механизм торгов, базирующийся на споте. Грузишь танкер на свой страх и риск в надежде, что где-то сложится временный дефицит, и ты продашь груз с премией к рынку. Так было и в газе до поры до времени.

Пока доля спота ниже 50 процентов, он выполняет функцию страховки от ситуативного дефицита, цены долгосрочных контрактов играют роль якорных цен. Когда спот превышает 50-процентную долю, он становится фактором профицита и сбивает контрактные цены вниз. Профицит рынка кардинально меняет модель спотового ценообразования.

С 50-процентного спотового рубежа начинается резкий рост торгов деривативами. Трейдер (посредник) становится главным рыночным агентом (двусторонние потоки «бумажной» энергии, купля и продажа). С этого момента стоимость конечного продукта определяется не себестоимостью или инвестиционной окупаемостью, а движением капитала (спекулятивная игра).

В газе эта зависимость ещё острее, чем в нефти. СПГ хранить в танкере (температура от -123 до -145 °С) долго невозможно, он испаряется. К стоимости фрахта добавляются прямые потери («выкипание»). В случае с СПГ время в буквальном смысле деньги. Пока спот ниже 50 процентов, биржевая цена находится в прямой зависимости от долгосрочных контрактов. Чем выше законтрактованность рынка, тем ниже цена спота. И наоборот.

Этим механизмом долгое время пользовалась Европа, сбивая контрактные цены «Газпрома». Механизм простой. Европейский рынок газа был самым законтрактованным за счёт трубопроводных поставок. В 2017–2019 годах Европа наращивала спотовые поставки СПГ, создавая профицит. Цена спота падала, «Газпром» в рамках антимонопольных разбирательств принуждали к скидкам.

Механизм хорош тем, что не требовал значительного роста объёма поставок, чтобы сбить цену. Проиллюстрирую данными за 2019 год. В этот год объём мирового рынка СПГ, по оценкам Shell, составил 359 млн тонн. Предложение превысило спрос всего на 17 млн тонн (менее 5 процентов), а по отношению к спотовому рынку СПГ (89 млн тонн) избыток достиг 25 процентов. В Европе, где доля СПГ по отношению к трубопроводным поставкам в 2019 году составляла 17 процентов, эта пропорция была ещё более контрастной.

Доля ВИЭ в общем энергобалансе за счёт падения потребления угля, нефти и газа превысила 40 процентов. Спотовые цены на газ на фоне снижения трубопроводных поставок и роста СПГ удалось сбить до 50 с небольшим долларов за 1 тыс. кубометров на TTF. Контрактные поставки «Газпрома» привязали к споту (месячный фьючерс).

В 2021 году спрос на энергию стал восстанавливаться. Внезапно выяснилось, что ВИЭ не зальёшь в баки автомобилей и домашние радиаторы, с помощью ВИЭ не запустишь ТЭЦ на полную мощность. Для полного функционирования зелёной энергетики надо создавать принципиально иную инфраструктуру. Надо покрыть страну высоковольтными сетями и построить огромные накопители энергии (образ подземных газовых хранилищ). Надо заменить АЗС на электрозаправки, а автомобили – на электромобили. Надо кратно увеличить добычу кобальта и лития и на порядок – выплавку меди и алюминия…

Потребление газа (за газом потянулись уголь и нефть) стало быстро расти, а доля ВИЭ в энергобалансе, соответственно, падать. Стопор на пути роста спотовых цен в виде долгосрочных контрактов, привязанных к нефтяной корзине, устранили. Рыночные риски выросли кратно. Цена газового фьючерса на TTF прыгнула к 2 тыс. долларов за 1 тыс. кубометров, разогнав мировые цены. Вслед за газом в рост пошли уголь и нефть.

Многие наблюдатели уже проводят аналогию между сегодняшним энергетическим кризисом и мировым финансовым кризисом 2008 года. Аналогия не далека от истины. Природа и источник у этих кризисов общий – слом глобального проекта по созданию «сетевого» уклада.

Если за причину сегодняшнего кризиса принять ранний, неподготовленный, переход (false start) на новые принципы организации энергетического рынка, то тогда следует признать, что старт этот произвёл Вашингтон. США после победы Байдена экстренно присоединились к Парижским соглашениям, с чего и началась мощная политическая атака на традиционную энергетику под прикрытием климатической темы.

Относится к этому факту как к «очередной» (в понимании нашего пропагандистского пространства) глупости Америки не позволяет элементарный здравый смысл. Если мировая арена представляет из себя сцену для игрищ политических безумцев, то нас всех тогда надо записать в пациенты Канатчиковой дачи. «Говорил, ломая руки, краснобай и баламут про бессилие науки перед тайною Бермуд. Все мозги разбил на части, все извилины заплёл, и канатчиковы власти колют нам второй укол».

Если же искать логику в действиях США, то тут напрашиваются прямые аналогии с кризисом 1973 года и почти шестикратным ростом цен на нефть, которая на тот момент была главным энергоносителем (основа мировой природной ренты). Кризис сопровождался переходом США на импортную модель потребления, отказом от золотого фиксинга доллара (Nixon Shock) и его двойной девальвацией.

Рост цен на самый ёмкий товар мирового рынка помог избежать коллапса и распада Бреттон-Вудской системы.

По данным Всемирного банка, в предкризисный 1972 год мировой экспорт товаров и услуг оценивался в 510 млрд долларов, в 1974 году оценка выросла до 969 млрд без изменения физических объёмов. Доля сырой нефти в мировой торговле по результатам кризиса поднялась с 7,1 до 22,7 процента.

Так же, как накануне сегодняшнего скачка цен выросло потребление газа, тогда вырос объём потребления нефти. Япония увеличила импорт нефти более чем в пять раз, примерно до 290 млн тонн в год. Импорт стран Западной Европы утроился (750 млн тонн в год). Импорт США составлял 327 млн тонн в год. Общий объём мировых торгов нефтью к 1973 году (начиная с 40-х годов) вырос в 17 раз, до 1,7 млрд тонн в год.

Тогда от скачков цен на мировом рынке США защитили свой внутренний рынок и статус внутреннего доллара рекордным (9,6 млн баррелей в день) объёмом собственной добычи. Сегодня благодаря сланцу Америка по этому показателю вновь на первом месте в мире.

Тогда роль политического прикрытия для экономической трансформации рынка был использован Израиль, война Судного дня и эмбарго. Сегодня эту роль играют Украина, бои на Донбассе и блокировка «Северного потока – 2».

Тогда кризис стал причиной создания Международного энергетического агентства (International Energy Agency), в основу программы которого было заложено три пункта: сокращение импорта, расширение добычи вне ОПЕК, обеспечение тарифной политикой высоких цен на нефтепродукты и ограничение роста цен на сырьё. Смысл этих мер был в том, чтобы дешёвая нефть ОПЕК не похоронила рост более дорогой шельфовой добычи.

Тогда рост цен на нефть позволил запустить разработку более дорогих месторождений на шельфе Мексиканского залива, Северного моря и Самотлора. В итоге доля стран ОПЕК в мировой добыче была снижена с 52 процентов (1973 год) до 28 процентов, что нивелировало влияние арабских стран на механизм ценообразования.

Сегодня нарастить добычу газа в пределах зоны своего военного контроля США не могут. Основные запасы газа сосредоточены в России и Иране.

Задача состоит не в том, чтобы заменить углеводороды солнцем и ветром, а в том, чтобы опустить их долю в энергобалансе стран Запада ниже 50 процентов. Газовая энергетика не должна играть основную роль, она должна выполнять функцию резервных при ВИЭ мощностей. Значит, трансграничному углеродному налогу быть (энергетическая рента должна перераспределятся в пользу правильных стран).

Энергетический переход для глобальной элиты – это не вопрос бизнеса, чистоты неба над головой или степени и меры политического суверенитета. Это вопрос её выживания. Вопрос сохранения иерархии (власти и влияния) – экзистенциальный вопрос.

Кризис сегодня развивается не только в энергетике и финансах. В стадии глубокого переформатирования находятся образование (послушайте Грефа), здравоохранение (история с ковидом), общественная мораль и религиозные нормы (понятно почему). Мир переживает Третью мировую войну в растянутом перманентном режиме.

Понимают ли всю сложность момента в России? К сожалению, судя по публичной повестке, не понимают. Зелёная энергетика воспринимается как объективная реальность. Антикарбоновый налог – как неизбежность. Доллар – как безусловная ценность. Количество лайков – как показатель эффективности.

Мы всё ещё гонимся за чужой моделью (образец, идеал) жизни. Сформулированную при развале СССР задачу – запрыгнуть на подножку уходящего поезда – никто не отменил. Мы всё ещё вторичны.

Автор – доцент Финансового университета при Правительстве России.