Прошедшие в России выборы оставили много вопросов

• Инструмент по подбору кандидатов в губернаторы переходит в руки оппозиции
• Онлайн-голосование в Москве дало сбой
• Восьмой круг Госдумы

– Что объединяет королевства?
– Войска?
– Золото?
– Флаги? (...)
– Истории.
– В мире нет ничего сильнее хорошей истории. Её не остановить. Ни одному врагу не победить…
– Слава Брану Сломленному! Первому его имени, королю андалов и первых людей, владыке шести королевств…
– Защитнику государства!

Tyrion Lannister, Game of Thrones

Прошу прощения, но начну с банальности – с итогов только что завершившихся выборов. По их результатам у меня два вопроса. Точнее, вопросов у меня масса, но в большинстве своём они контрпродуктивны – не оставляют пространства для диалога.

Например, почему в Хабаровском крае на думских выборах победила КПРФ, а на губернаторских –ЛДПР. Одни и те же люди в одно и то же время ставили в одном бюллетене крест за коммунистов и единороссов (второе место по спискам), а в другом – за либеральных демократов. Шизофрения? Болезнь Паркинсона?

Ещё один пример: чем объяснить онлайн-успех кандидатов-одномандатников от «Единой России» в Москве (почти 100 процентов при менее чем 37 процентах голосов по партийным спискам)? Интернет-технологиями у нас владеют исключительно люди определённой политической ориентации? При этом пространство «хомячков» в основе своей навальнистское.

Повторюсь, вопросы из области догадок и предположений. Для аргументированного ответа на них необходим доступ не только к итогам голосования, но и к личным данным проголосовавших: возраст, образование, профессия, место работы и т. д. Получить эти данные простому человеку невозможно – антиконституционно (тайна волеизъявления).

Зачем я эти вопросы воспроизвёл? Надеюсь, что они станут основой для анализа «кем надо» и «где надо» (там, где конституционные нормы не работают). И это не вопрос расследования злоупотреблений и махинаций на выборах, это вопрос будущего страны.

Особо ценно, что срез этот делается вживую (без анестезии).

Возвращаясь к двум конструктивным (не требуют доступа к личным данным, не вызывают анафилактический шок у представителей системы) вопросам, первым делом хотел бы отметить победу КПРФ на Дальнем Востоке (Якутия, Хабаровский край). Вторым – низкую (50 процентов) страновую явку, которая указывает на отсутствие интриги (выбор как таковой). Ниже чуть подробней и по пунктам.

В Хабаровске КПРФ набрала 26,51 процента голосов, а ЕР – 24,51 процента. В Якутии 35,1 и 33,2 процента соответственно. Это не всё. Если в целом по Сахалину ЕР одержала победу над КПРФ (35,73 процента против 28,63), то в крупных городах наоборот. В Южно-Сахалинске КПРФ набрала 32,29 процента голосов (почти на 3 процента больше ЕР); в Тымовской – 33,26 (разница с ЕР в 4 процента); в Углегорске – 39,87 (разница в 15 процентов).

Когда на онлайн-табло ЦИКа появились первые цифры (ЕР меньше 40 процентов, КПРФ – 25 процентов), решил сначала, что у меня проблемы со зрением или телевизором.

Мысль о протестном голосовании доказывает третье (вслед за КПРФ и ЕР) место политических трансгендеров («Новые люди») в Якутии и на Сахалине и четвёртое после ЛДПР (фактор Фургала) – в Хабаровске.

«Позор» превращался в «перемогу» прямо на глазах. Цифры на табло ЦИК медленно, но уверенно тикали в пользу ЕР, опускаясь в графе (именно графе) КПРФ. В итоге мы имеем по партийным спискам 49,82 процента у ЕР и 18,93 процента у КПРФ. Вызывающе, но не катастрофично.

Природа (социальная или техническая) смены политического спектра страны по мере движения с востока на запад – не предмет для дискуссии, опять же в силу своей контрпродуктивности. Интерес представляет сама тенденция. Где-то за Уралом начинается другая (не «Единая») Россия. Всеобщее электронное голосование проблему не решит и страну не воссоединит.

Для нас, европейцев, Дальний Восток и Восточная Сибирь – это остров Русский, Восточный экономический форум, «Звезда», «Восток Ойл», «Сила Сибири – 1 и 2», Северный морской путь и другие инвестиционно привлекательные проекты глобального уровня. Здесь самые высокие в стране темпы экономического роста. А для местных здесь хоть трава не расти – самый высокий отток населения (демографическая яма).

Получается, что броская этикетка (СМИ и PR) не соответствует содержанию – социальному ландшафту. Экономические успехи не коррелируют с качеством жизни. Эффекты распределяются неравномерно. Красивая жизнь в новостном ряду канала «Россия-24» проносится мимо населения, как яркий пейзаж за окном литерного поезда. Это не вывод, это предположение, но оно напрямую связано со вторым вопросом про низкую общестрановую явку.

Почему низкую, когда с экрана нам говорят, что это нормальная явка для нормальной страны? Потому что норма требует как минимум стагнации. В условиях экономического кризиса и острых внешнеполитических вызовов требуется мобилизация общества.

Выборы – всегда информация для анализа и повод для начала диалога. Однако ничего, кроме победных маршей и похоронных песен в публичном пространстве не слышно. Стороны воспринимают выборы как финальный акт драмы. Между победителями и побеждённым диалог невозможен.

Говорить по итогам выборов надо не о норме, а о социальной апатии. И говорить об этом, к сожалению, надо…

В условиях глобального распада политической, экономической и социальной моделей мироустройства внутриполитический консенсус (осознание общей цели и согласие вокруг путей её достижения) является обязательным требованием выживания нации (Political Nation) как исторического субъекта.

Субъективируется Political Nation через национальное государство – Nation State. Государство – проектный офис национального (не универсального) строительства (не заказчик). Конкурентоспособность Nation State определяется не размером ВВП, а готовностью и способностью формировать собственную социально-экономическую модель развития (паттерн).

Формировать не декларативно, а проектно. Не как набор проблем и угроз, а как линейку конкретных целей, задач и решений. Одной модели тут мало, необходима ещё политическая воля (жертвенность как элиты, так и активной части всего социума) для её защиты в конкуренции с другими моделями (масштабирование).

Две эти опции – способность к моделированию будущего и политическая воля – определяли статус сверхдержав США и СССР. Карибский кризис стал признанием сопоставимости (паритета) двух моделей – эпохи биполярья. Эти две опции позволяют идентифицировать сегодняшнюю ситуацию как победу первых и поражение вторых. Отказ от советского наследия – лишнее тому доказательство (самопризнание). Мы приняли чужую модель и до сих пор находимся внутри неё.

Единственная сила, которая удерживает модель всё ещё в рабочем состоянии, – это страх неизвестности, порождённый симптомами её распада (политическая эсхатология).

«Печатный станок» (QE) похоронил доктрину экономического редукционизма. Идея корпоративного мира (мир корпораций) умерла. Попытка приватизировать политические институты, через которые общество себя осознаёт и воспроизводит, провалилась. Причина глобального кризиса («Великая рецессия») в том, что теория нового мироустройства ещё не сформулирована, а частный бизнес уже лишён монопольного права регулировать рынок мировых инвестиций (санкции и торговые войны).

«Количественное смягчение» сформировало огромный финансовый навес, который требует новых (ранее не торгуемых) активов и роста финансовых рынков, а структура экономики осталась прежней. Как результат: темпы роста падают, доля сбережений в финансовом обороте падает катастрофически, мировая инфляция сжигает инвестиционные потенциалы. Отсюда финансовый рост без роста реальной экономики: капитализация знаний (рынок стартапов), коммуникаций и систем управления (цифровая экономика) и климата (зелёная энергетика).

Дабы не повторять прежней ошибки и не накачивать финансовым ресурсом стратегических конкурентов, политику капитализации потенциалов роста (вариативность будущего) уравновешивают политикой ограничения числа бенефициаров вновь возникающих рынков (устойчивое развитие).

Сменился объект управления изменениями – оборот ожиданий и рисков (целеполагание) вместо оборота товаров и услуг (потребление). Соответственно, сменился и субъект управления изменениями, действующее лицо (агент) глобальной конкуренции. Nation State вернулось.

Оказалось, что государство как охранитель культурного паттерна (матрица развития) в его исторической перспективе остаётся единственным (и был таковым) системным игроком мировой конкуренции, которая есть и была конкуренция идей. Оказалось, что агент стратегического управления развитием притворился «ночным сторожем» только на время – на время идейной монополии (плоский мир).

Продолжающийся кризис связан не с климатом или ограничением ресурсов роста (его природа носит политический характер). Кризис вызван сменой объекта и субъекта изменений. Корпоративный концепт уже не работает, а идущие ему на смену государства либо ещё не осознали (не готовы или боятся) свою миссию (Россия, Индия, Китай, Германия…), либо потеряли основания для её осуществления (США).

США сегодня самый ярый противник интеграционных процессов. В глобализации на данном этапе заинтересованы другие игроки, на других основаниях и с другими целями. Выстраивание баланса между разнонаправленными интересами агентов глобальных изменений является главным вызовом. Именуется всё это кризисом проектности, в основе которого – кризис субъектности (нет гаранта исполнения долгосрочных проектных обязательств).

То, что «дорого-богато» называют инклюзивностью, – способность несиловым порядком в свою субъектность включать субъектность других игроков.

Субъектная недостаточность агентов изменений, неспособность к моделированию с последующим масштабированием (восприятие суверенитета как закрытость от внешнего мира по северокорейскому варианту) есть причина, основа и тело продолжающегося глобального кризиса.

Если рассматривать проблему комплексно (не в «северокорейской» метрике), то кризис вызван неспособностью США удержать мировой производственный процесс в своей юрисдикции (амбиции превысили возможности). За время идеологической монополии мы слепили экономического Франкенштейна (самодостаточных национальных экономик сегодня нет), а регуляторно обеспечить его функционирование не можем.

Если проблему переформатировать в задачу, то звучит она так: надо сбалансировать суверенные зоны (жизненное пространство) стран, заявивших о своём праве на участие в выработке новой хозяйственной формулы и готовых отстаивать его в войне. Последняя часть звучит пугающе, но это обязательная для успешного решения задачи часть, цель которой – запустить глобальную цепочку производства стоимости (система отношения капитальных активов, расположенных в разных юрисдикциях).

Если исходить из того, что источником изменения глобальных игроков (Nation State) является внутреннее стремление общества к переустройству, то в «споре хозяйствующих субъектов» победит (выиграет, по Джону Локку) не тот, кто готов сегодня рвать на себе рубаху, демонстрирует готовность воевать со всем миром.

Если за точку отсчёта брать масштабирование социально-экономической модели, в долгую выиграет тот, кто сможет создать сложноорганизованную (многоуровневую), хорошо сбалансированную (защита от конкурентных вызовов) комплексную систему развития, способную неконфликтно интегрировать другие системы.

Если вернуться к прошедшим недавно выборам (США и Германия входят), то ключевым условием построения комплексной социально-экономической модели (образ, привлекательный для других) является не внешняя угроза (гегемонизм США, русские хакеры, «Северный поток – 2»), а легитимация модели на начальном (национальном) уровне создания (осознанная поддержка общества).

Если к этому относиться серьёзно, то сегодня ни одна страна, из претендующих на глобальное влияние (потенциальные собиратели мирового лего), не соответствует приведённому набору качеств. Точнее, ни одно государство. Включая государства, входящие в AUKUS, ШОС, БРИКС, ЕАЭС и т. д. Китай мог бы претендовать на эту роль, но слишком специфичен генетический код.

Если перечитать все «если», становится понятно, что обилие вновь возникающих интеграционных проектов на региональном уровне говорит, во-первых, о запросе на новую модель, во-вторых, об остром кризисе старых форматов (ООН, Совет безопасности, G7, G20, МВФ и НАТО).

Региональные интеграционные проекты возникают на выстраивании доверия по очень широкому кругу вопросов.

Прибыль и ВВП в долгосрочной перспективе несоизмеримы с согласием вокруг общего будущего.

Государства, ориентированные на геополитический баланс и самостоятельную модель развития (агенты изменений), субъектно отличаются от государств, сделавших ставку на экономическую рациональность (объекты изменений). Отличий много, назову лишь часть их, разделив по ключевым, на мой взгляд, параметрам:

– национальная идентичность как ценность особого, принципиально не торгуемого порядка;

– политическая воля, стратегическое единство политической элиты вокруг общих целей национального развития;

– готовность к жертве в условиях высоких международных рисков;

– способность к быстрой мобилизации ресурсов вопреки конъюнктуре рынка;

– военный потенциал, проецируемый на весь ресурсный контур (интеллектуальный и информационный входят), отсутствие иностранных войск на своей территории;

– наличие источников энергии и контроль над путями их транспортировки (особенно углеводороды);

– национальная кредитно-денежная система, обеспечивающая управление рисками замкнутого цикла производства стоимости и трансграничных транзакций.

Разбирать эти параметры по отдельности («любит – не любит, плюнет – поцелует») не имеет смысла. Претенденты на статус новых центров силы (они же центр интеграции) должны обладать ими совокупно. Именно поэтому мы видим всплеск блокового строительства, включая недавнего гегемона с его инициативой по созданию трёхстороннего оборонного альянса Австралии, Англии и США (AUKUS).

Здесь не про промышленное производство и рост потребления, а про новое целеполагание, в центре которого не частные интересы «граждан мира», а приоритеты больших социальных систем.

Социальная модель не может носить явочный характер. Будущее не всплывает неожиданно, как всплывает на поверхность оторвавшаяся от троса морская мина времён Второй мировой войны.

Нельзя предъявить образ будущего обществу как некую завершённую (совершённую?), проработанную в тиши властных кабинетов конструкцию в виде набора технических задач. При этом состоять она должна именно из такого набора, так как вызовы и угрозы со стороны глобальных конкурентов имеют размерность и сроки реализации.

Без предварительного диалога, без широкой общественной дискуссии сбалансированная, а главное, действенная программа развития невозможна. Такая программа требует согласования интересов ключевых игроков внутри страны, консолидации рефлексивного потенциала для оценки вызовов и максимальной консолидации, согласия населения вокруг средств достижения программных целей.

Перечисленные условия должны сложиться не единожды (раз и навсегда).

Ключ к успеху состоит в принципиальной готовности и деятельной способности элиты создать ёмкий нарратив (написать убедительную историю), консолидировать вокруг него общество, составить бизнес-план (осметить) и отладить систему управления не по бюджетным показателям, а по конечному результату. Систему, в которой заказчиком выступает не бюрократический аппарат, а население страны.

Примером бюрократической, не осмысленной (бессмысленной в общественном понимании) модели является Союзное государство России и Белоруссии. Каждый раз, когда тема всплывает в публичном пространстве, союзное население оценивает её исключительно как способ решения предвыборных проблем властными структурами обеих стран.

Лишённое идейного содержания союзничество России и Белоруссии идёт в вялотекущем режиме периодических встреч лидеров. Цель объединения непонятна ни обывателям, ни активной части общества. Бизнес и вовсе считает её деструктивной (нынешняя конструкция создаёт много серых зон для извлечения доходов). Понятийные схемы всегда ведут к коррупции. В сходном состоянии находится ЕАЭС, при этом США идеологически оценивают его однозначно – как попытку реинкарнации Советского Союза.

После краха СССР мы осознанно деидеологизировали (и продолжаем это делать) пространство принятия решений. Насколько процесс мотивирован внутренне, а насколько имплантирован извне, вопрос отдельный.

Мы до сих пор боимся поставить окончательный диагноз развалу СССР. До сих пор пытаемся говорить о независимости экономики от политики, маскируем реальные проблемы равенством прав наций на самоопределение и необходимостью соблюдения правил ВТО. Пытаемся свести политическую проблематику к техническим регламентам.

В итоге мы и внутреннюю политику заменили технологией. Бал правят методологи и институционалисты. Проблему отчуждения молодёжи решаем приглашением молодых ребят на политические ток-шоу, которые та самая (отчуждённая) молодёжь игнорирует и презирает. Социализацию молодёжной интернет-среды проводим путём вывода на онлайн-площадки ведущих и участников тех самых презираемых отчуждённой молодёжью политических шоу.

Идёт игра даже не с нулевой, а с отрицательной (убывающей) суммой. Чем сильнее сумма убывает, тем больше ресурсов на преодоление разрыва выделяется. Чем больше ресурсов выделяется, тем сильнее убывает сумма. Всё как в старом анекдоте про акне и отсутствие интимной жизни. Замкнутый круг получается.

На место идеи (цели, мечты) мы поставили механизм реализации (рынок). Система госуправления стала отбирать во власть социальных аутистов. История про государство, которое не просило матерей рожать и ничего им не должно, – крайнее проявление кадровой селекции.

Как эти миллиарды меняют жизнь человека и меняют ли, распорядителей денег не интересует. В пример можно привести многократное перекладывание тротуарной плитки в Москве. С точки зрения освоения бюджетов всё выглядит духоподъёмно. ВВП растёт опять же. Делает ли это жизнь москвичей комфортней? Ответов, не всегда цензурных, на этот вопрос существует множество.

Второй пример – программа реновации по сносу в столице неаварийного жилья под строительство нового и богатого. Программу анонсируют как высший управленческий пилотаж. И тут мать троих детей рассказывает во время прямой линии с президентом, как она 20 лет живёт в строительном вагончике на колёсах где-то в Ханты-Мансийске, пока муж добывает для страны экспортный ресурс.

Проблема тут не в конкретных социальных и географических дисбалансах или в злонамеренных действиях конкретных чиновников и бюрократов. Исполнители могут верить, вполне допускаю, искренне, что они незаменимы и несут благо родине. Проблема в системе и критериях оценок эффективности управленческих решений.

За что у нас отвечает министр? Ни за что. Бюджет получен, конкурсы проведены в соответствии с прописанными в законе о конкуренции процедурами, средства освоены. Всё! Сам был свидетелем, когда управленцы очень высокого уровня собирали подрядчиков и говорили: получен дополнительный бюджет, завтра представьте свои предложения, на что мы можем потратить деньги.

Выборы для нас не вопрос стратегирования (сверка шаблонов, корректировка подходов, поиск ответов на новые вызовы), а обеспечение преемственности. Конкретно – победы «Единой России». На этом политика заканчивается до следующих выборов.

Соответственно задаче подбирается и состав парламентариев: артисты, спортсмены, певцы, пародисты, ведущие ТВ-шоу… Все как один – за президента и сильное государство. Если отечественного депутата спросить про национальную идею, услышишь про гей-парады, семейные ценности и ЛГБТ-сообщество. Про основы теории стоимости или природу капитала лучше не спрашивать. Это лишнее (ненужное) знание, потому что деньги берутся из тумбочки (из бюджета).

Логика и эволюция внутриполитической борьбы в России ведёт к тому, что в скором времени политические партии будут вести борьбу за Ольгу Бузову, Валю Карнавал и Даню Милохина. Тут не смешно. Ещё совсем недавно в роли кандидата в президенты Российской Федерации выступала Ксения Анатольевна Собчак (меня до сих пор мучает вопрос, кто автор идеи).

Привычное понимание стратегии опирается на стабильную цель и создание стимулов по её достижению, поддерживаемых сильными институтами (статика). Сегодня надо говорить не о стратегии, а о стратегировании. Современная проблематика программ роста обусловлена не слабостью институтов, призванных обеспечивать широкое согласие по отношению к целям, а высокой динамикой самосознания общества.

Принципиальное отличие современного общества от традиционного (вопросы веры и ритуалов оставляем за скобками) заключается не столько в скорости изменения реальной картины мира (а она очень высокая), сколько в обилии постоянно меняющихся способов и приёмов её формирования. Информационный поток несёт современного человека со скоростью вод Ниагарского водопада, что сильно усложняет целевую работу.

Когда писал выше про выборы как форму Present Continuous, имел в виду именно этот аспект. Если упростить проблему, то смысл её следующий: в условиях высокой информационной динамики и обилия коммуникационных каналов любая (даже самая совершенная) программа национального роста (коллективный субъект и носитель) очень быстро устаревает внутренне (сущностно), теряет интеграционный потенциал (эвристика).

Концепция стратегирования в её нынешнем виде ориентируется на отслеживание симптомов морального старения программы роста (угроза демотивации общества) и её постоянную перенастройку с обязательной пересборкой субъекта изменений как институционально, так и персонально.

Суть осталась прежней: создание убедительного нарратива (ДНК Political Nation). Изменился механизм обеспечения субъектности программы – способ разворачивания целей в набор задач, обеспеченных ресурсами, где общественное согласие не просто стоит на первом месте, а является критерием оценки эффективности программы. Социальная инженерия, или Impact Investing.

Виной этому целенаправленная деидеологизация национальной программы, а следствием – её инструментализация (фетишизация институциональной среды).

В итоге мы продолжаем жить в логике статичных целей и неизменности средств их достижения (культурологический карго-культ). Просто посмотрите, как Герман Греф копипастит Стива Джобса и Илона Маска одновременно.

Лишив себя права на формирование образа будущего (семейные ценности не про развитие), мы обрекли страну на постоянную гонку за призраком уходящего поезда (фантом). Вчера это была свобода рынка, потом – «цифровая экономика», теперь – экология. Как это работает?

Ещё вчера тема экологии была уделом Гринпис – «маргиналов, борющихся со всеобщим прогрессом». Сегодня экология и прогресс синонимичны, тема стала объектом политики и манипуляций (целеобоснованные действия). Вопросом, какие задачи решают её инициаторы, никто не задаётся. Действует логика: маргиналы достучались до политических небес. Другой логики эта конструкция не допускает.

Тема пересмотра принципов раздела глобальной ренты, напрямую связанная с темой климата, воспринимается как данность (безальтернативная реальность). Доказательств никто не требует. В основе убеждённости – простой тезис: «не могут столько уважаемых людей врать одновременно и слаженно». До этого «уважаемые люди» врали нам и про свободу рынка, и про цифровое изобилие.

Навязанная монополярным миром деидеологизация социального устройства лишила модель рефлексии, сделала её считаемой. Основание для организации общества одно, и оно общее.

«Наша задача – защитить человека от его главного врага: самого себя… Если они не поймут, что мы несём им математически-безошибочное счастье, наш долг – заставить их быть счастливыми» (Евгений Замятин, «Мы», 1920 год).

Прямым следствием интеллектуальной и культурной вторичности (недоделанность и второсортность) является вторичность экономическая. Кредитно-денежная система России, обеспечивающая управление хозяйственным оборотом (смета социального проекта), привязана к внешнеэкономической деятельности. ЦБ и Минфин выводят национальные сбережения в США вместо развития денежного обращения и рынка финансовых услуг внутри страны.

Во главу угла экономической политики России поставлено удовлетворение запросов внешних потребителей, а на «заработанные» (не на все) деньги идёт финансирование национальных проектов. Это рамка, в которую мы себя загнали по большей части самостоятельно и добровольно в погоне за «математически-безошибочным счастьем».

Выход из этой рамки требует полной пересборки агента изменений, целью которой должно быть максимальное расширение зоны «эффективного суверенитета». И это не навязшее уже на зубах импортозамещение (хотя оно, безусловно, важно и нужно). Это создание новой системы согласования интересов различных слоёв общества через политическую систему и их трансформация в экономическую политику.

Вопрос национального стратегирования – это не вопрос противостояния западных протагонистов и антагонистов, как у нас принято его представлять. Это вопрос политической консолидации, без которой экономическая мобилизация невозможна.

Проблема не в наличии «врагов» национального проекта (а они есть). Проблема в их постоянном поиске. В том, что «офис-менеджеры» проекта монополизировали его. Любое проявление социальной активности воспринимается ими как конкурентная борьба за место «возле тумбочки». В разряд конкурентов-врагов попадают все, включая союзников (а они тоже есть).

Возможно, не к месту, но хочу поделиться одной историей.

В своё время я работал в мэрии Москвы, где мне довелось курировать публичную повестку на выборах в Госдуму. Предвыборный штаб возглавлял Владимир Ресин. Помню, как готовился к первому совещанию: изучил социологию, определил ключевые месседжи, отметил нестыковки и нелогичности в транслируемой на избирателя повестке…

После первых двух минут доклада услышал голос Владимира Иосифовича с характерным для него покашливанием и покряхтыванием: «Вы сюда лекции пришли читать? Мы свои университеты уже давно закончили». Понял, что система выборов не про политику.

На следующем совещании я уже бодро докладывал о количестве вышедших с упоминанием мэра и выборов публикаций, сколько из них были размещены в рамках оплаченной квоты, сколько было инициировано по доверительным схемам, сколько вышло самоходом. На основе вышедших самоходом текстов вычислил эффективность той или иной тематики, обозначил направление концентрации медийных усилий. Был отмечен руководителем штаба за конструктивный и рабочий подход.

Всё та же задача – любым путём обеспечить преемственность. А иными словами, стабильность, что само по себе является очень важной задачей и необходимым условием роста.

Претензии надо предъявлять не к задаче, а к методам и способам её решения. Здесь разрыв социальной и исторической ткани. Здесь мы ограничиваем своё развитие. И вся эта «ярмарка тщеславия» по итогам «исторической» победы только усугубляет ситуацию. Ни к выборному процессу, ни к его итогам, ни к внутренней политике она не имеет никакого отношения, кроме раздачи послевыборных пирогов «за заслуги перед Отечеством».

Мы формируем бесплотный и бессмысленный политический класс. Как сказал Тирион Ланнистер в «Игре престолов», надев на пса корону, на цепь его уже не посадишь…

Автор – доцент Финансового университета при Правительстве России.