Настало время новой политэкономии

Сами Ротшильды были кем угодно, но только не пацифистами; они нажили своё состояние, финансируя войны, они были абсолютно невосприимчивы к моральным аргументам и ничего не имели против войн небольших, коротких и локальных. Но если бы всеобщая война между великими державами дезорганизовала финансовые основы системы, то коммерческим интересам Ротшильдов был бы нанесён ущерб.

Карл Поланьи. Великая трансформация

Цитата из великой книги великого мыслителя раскрывает причины и движущие силы одного из самых загадочных периодов в истории человечества – столетнего мира (1815–1914 годы). Установил этот мир Венский конгресс, а оформил его разгром Наполеона при Ватерлоо. Будущий демиург и опора нового (Pax Britannica) мира Натан Майер Ротшильд сделал своё состояние на этой войне и разгроме Наполеона (крушение континентального проекта глобализации – новый Рим).

Чтобы убить 100-летний британский проект глобализации (Карфаген), потребовались две сокрушительные войны и Октябрьская революция. Последняя похоронила буржуазный переворот в России (прибила британский проект). США технически поддержали становление СССР, а финансово – Германию, сделав неизбежной вторую войну (похороны Pax Britannica).

На смену Ротшильду пришёл новый демиург и опора нового (Pax Americana) мира Джон Пирпонт Морган, который тоже сделал свои первые деньги на войне, на Гражданской войне 1861–1865 годов. Доллар заменил фунт стерлингов. Для этого, напомню, мир прошёл через серию ужасающих катастроф. Самые тяжёлые потери понесла Россия.

Сегодня на Украине умирает уже американский проект глобализации. Умирает он начиная с 2008 года. Умирает мучительно. Мировая экономика погрузилась в глубокую рецессию и никак не может выйти из кризиса. Международная политика погрязла в кровавых войнах, переворотах и расколах.

Мы вплотную подошли к 1914-му. Строго говоря, ментально проект уже мёртв. Мёртв он с 2000 года (репер – взрывы первых финансовых пузырей и башен ВТЦ). Это надо отдельно и долго объяснять (этому посвящена моя большая работа, которая скоро выйдет в свет), поэтому – с 2008-го. Но начну я издалека, с 1995-го…

В ночь с 29 на 30 августа 1995 года с авиабазы Лехфельд в Баварии (Бундештрассе, 17, в километре к востоку от Лагерлехфельда и в 20 километрах к югу от Аугсбурга) в воздух поднялись две эскадрильи Panavia Tornado 32-го истребительно-бомбардировочного крыла (Jagdbombergeschwader 32) 1-й дивизии Люфтваффе и нанесли бомбовый удар по Югославии. Началась операция «Союзная сила».

Потом будет «Обдуманная сила», расчленение уже не Югославии, а Сербии, разворот Примакова над Атлантикой и убийство (это не опечатка) Слободана Милошевича. Потом придёт «Иракская свобода» и казнит Саддама Хусейна. Потом за Ливию вступится «Объединённый защитник» и надругается, изнасилует, разорвёт на части Муаммара Каддафи. А потом…

Потом «Непоколебимая решимость» натолкнётся на русское НЕТ. Сирия пусть в урезанном варианте, но сохранится, Башар Асад останется жить. Машина забуксовала. «Натиск на Восток» выдохся. Почему тогда 1995-й?

Потому что самолёты Германии. Потому что кровь гражданского населения замкнула порочный круг, создала круговую поруку для дальнейшего продвижения на Восток.

За две недели было совершено 3206 самолёто-вылетов. Сброшено около 1 тыс. авиабомб. Сильнее всех усердствовали ВВС США (2318 вылетов), Англии (326) и Нидерландов (198 – радужная страна, родина тюльпанов). Немецкие ВВС были гуманнее, и по интенсивности нанесения ударов они заняли лишь 7-е место (59 вылетов). Одной строчкой ниже Турции, но выше Италии.

Майдан и Крым я сознательно не вписал в этот ряд, потому что украинская история была лишь прелюдией (взрослые люди знают, зачем нужна прелюдия и что за ней следует) перед основным действом. Каким должно было быть само это действо, югославский сценарий сомнений не оставлял.

В 1995 году «цивилизованный мир» растоптал все цивилизационные нормы. «Союзная сила» прекратила действие международного права. Остались только воля и желание условно объединённого Запада. Консолидирующей силой стала жажда наживы, определяемая вновь открывающимися рынками (новая рабочая сила, новые потребители, новые ресурсы), идентифицируемая как деидеологизация.

Пока освоение новых рынков несло прибыль, глобальный проект устраивал все (или почти все) национальные администрации. В 2008 году прибыль закончилась, потери стали превышать выгоды. А потери в равных долях не делятся. Под ударом оказалась социальная устойчивость не в глобальном масштабе, а в конкретных странах. Мир стал разъезжаться по «национальным квартирам» (национальный реванш).

Главным итогом кризиса 2008 года стало создание политически мотивированного инвестиционного механизма (перераспределение издержек).

Вслед за США свои печатные станки запустили ЦБ Англии, Японии и ЕС.

Мировая (пока ещё) финансовая система оказалась доверху заполнена «новыми» деньгами. Фондовый рынок вскипел спекулятивным доходом, симулирующим рост мировой (пока ещё) экономики. Начиная с 2008 года растёт не мировая экономика, а мировой ВВП (скорость обращения денег). Пузырится гладь, «новые» деньги до сих пор не трансформировались в программы роста.

На повестке стоит целый ряд вопросов, ответить на которые либеральная теория не в силах. Если быть точнее, то кризис не создавал новый политически мотивированный инвестиционный механизм, а вскрыл его изначальную природу. И это не тот рыночный механизм, как мы привыкли его понимать.

Мир вступает в новую фазу развития. Грядущий транзит мы воспринимаем в привычной (удобной) логике либерального догмата. Процесс противоречит устоявшимся либеральным нормам и потому осознаётся как хаос – нечто немыслимое и бесцельное.

Конфликт внутри единой производственной цепочки мы видим как противостояние политически суверенных (самодостаточных) хозяйственных систем. Драйвер экономического развития мы воспринимаем как проблему. Политику трактуем как помеху экономике.

Для осмысления процесса (придание смысла) необходимо восстановить связь политики и экономики (способы организации «общего целого»). Узкорыночная логика сделать этого не позволяет, она скорее скрывает причины и суть происходящего, чем объясняет их. На фоне господства неолиберального дискурса «хорошо забытое старое» выглядит радикально (на грани экстремизма) «новым».

24 февраля 2022 года Россия не денацификацию и демилитаризацию Украины начала.

Значимость Украины в мировом порядке не такова, чтобы ради неё жертвовать этим самым порядком. И та и другая сторона прекрасно понимают, что дело в принципе. Истерика объединённого Запада по поводу действий России вызвана не интересами Украины, а разрушением ставшего привычным после 1995 года порядка – монопольного права Запада на насилие.

Настало время новой политэкономии. Экономика без политики не задаёт программу развития. Это то, чего никак не может понять современная экономическая наука, привыкшая измерять всё графой «финансовая прибыль». Война идёт не на Украине. Война идёт в головах. Война идёт за будущее. Выбор носит экзистенциальный характер.

Для понимания причин происходящего необходимо признать, что межстрановое (социокультурное) противостояние никуда все эти годы не пропадало. Попытка свести его к корпоративной конкуренции неизбежно должна была привести к острому политическому конфликту. А ещё надо понимать, что в основе корпоративной теории мирового устройства лежала фетишизация денег.

Что стало причиной рокового заблуждения о самодостаточности денег («реальность, данная нам в ощущениях»): товарная теория происхождения, или «магия» покупательной способности, – значения не имеет. Принципиально здесь то, что изначально система мер и весов (впоследствии система учёта взаимных обязательств) была абсолютизирована и объективирована.

Денежная система не может быть вещью в себе. Она возникает как результат общественного согласия по очень широкому (включая пространство и время) кругу вопросов, которое формирует культурную матрицу, почитаемую человеком особой ценностью (способ самоидентификации). Деньги – производная от правового режима (культурная ткань общества), обеспечиваемого силовым ресурсом государства.

Кредитно-денежная система методологически не может обсчитать все социальные эффекты (учесть все ожидания). Сделка сроком в 50 лет несправедлива по определению, она не учитывает ожидания людей, которые ещё не родились, но они обязаны платить по ней. Деньги не окончательный критерий целесообразности (смысл жизни), они носят вспомогательный (производный) характер.

Тема социальной природы денег – отдельная и большая. В данном случае достаточно зафиксировать, что современные деньги функционируют в рамках правового режима, и никак иначе. Вне силового контура обязательства не соблюдаются или соблюдаются от случая к случаю (что одно и то же).

Именно объективизация денег стала теоретической основой и инструментом (Богом и церковью) той модели, в которой последние 30 лет жил мир (глобализация).

В 1989 году вышла книга перуанского экономиста Эрнандо де Сото «Иной путь. Невидимая революция в третьем мире», моментально ставшая мировым бестселлером. Книга предлагала универсальный рецепт роста развивающихся экономик за счёт экспорта «развитой» правовой системы, которая «правильно» зафиксирует права собственности. Результатом чего станет быстрый рост капитализации, приток иностранных инвестиций и скачок в развитии.

По оценкам автора, неучтённые мировым рынком (финансово невидимые) активы развивающихся стран и стран бывшего соцлагеря многократно (в сотни раз) превосходили учтённые местной «неразвитой» правовой системой. Только недвижимость бедных слоёв населения этих стран (фавелы, программа «6 соток» и так далее) он оценил в 9,3 трлн долларов. На тот момент сумма в 46 раз превышала кредиты Всемирного банка за 30 предыдущих лет.

Теория юридической природы капитала легла в основу «большой приватизации», втянувшей в мировой хозяйственный оборот активы бывших соцстран и стран третьего мира.

Для понимания истоков идей де Сото («откуда есть пошла глобализация») обозначу всего два факта из его биографии.

Представителем страны третьего мира (Перу) де Сото является лишь по рождению, рос и учился он в Швейцарии. После окончания Женевского института международных отношений работал в Генеральном соглашении по тарифам и торговле (ГАТТ), созданном после Второй мировой войны для регламентации мировой торговли. Занимался нетарифным регулированием. Позже функции ГАТТ отошли к Всемирной торговой организации (ВТО).

Книга, сделавшая де Сото знаменитым, готовилась в сотрудничестве и при поддержке некоммерческой общественно-политической организации «Международный центр экономического развития» (ICEG), связывавшей в единый интеллектуальный центр более 100 институтов в 55 странах мира. Работу де Сото персонально отметили президенты США Джордж Буш – старший и Билл Клинтон, даже не читав её.

Правовой режим регулирования отношений собственности напрямую связан с кредитно-денежной системой, они из одного источника (силовой ресурс государства). В пакете с «развитой» правовой системой в страны третьего мира и бывшего соцлагеря экспортировалась «развитая» финансовая система. Суть освоения новых рынков заключалась в их обеспечении единой ликвидностью.

Огромная масса активов была вовлечена в мировой оборот не как промышленные мощности, связанные между собой торговыми отношениями, а как товарные этикетки (обещания будущей выгоды). Состояние внутреннего рынка, в пределах которого эти активы работали, игнорировалось. Капитализация шла вне национальной финансовой системы, условия диктовали внешние игроки.

Договорённости по разделу «будущей выгоды» многократно увязывались между собой среди большого числа рыночных агентов (биржевые торги).

Огромная масса появившихся одномоментно обязательств блокировала эмиссию местных Центробанков (currency board).

Виртуальная доходность буквально взрывала национальные экономики изнутри, вербуя в приватизационные ряды их элиты. Национальная валюта этих стран превращалась в долларовый дериватив, а правовые системы – в эрзац правовой системы страны-эмитента «общих» обязательств, гарантируемых силами НАТО.

«Большая приватизация» была механизмом взламывания национальных экономик и введения режима внешнего управления. Сутевым содержанием теории де Сото был не правовой статус вовлекаемых в мировой оборот активов, а способ перераспределения эффектов будущего роста (по какому плану жить будем).

Приватизация (денационализация) социальных обязательств привела к глобальному дисбалансу. Произошёл разрыв реального и финансового секторов мировой экономики: реальные активы продолжали работать в национальном контуре, а обязательства по ним (права требования будущей прибыли) были номинированы в международной системе отношений (юрисдикция США).

Правовой разрыв реального и финансового сектора мировой экономики выдул глобальный фондовый пузырь, который вечно существовать не мог. Новые активы надо было технологически вписать в мировой рынок. Но когда пришло время промышленной интеграции (сочленение финансов и производства), встал вопрос, на чьих условиях (по какому праву). В двух вариантах ответа на этот вопрос скрыта причина сегодняшнего конфликта.

Выяснилось, что создание «общей» промышленной площадки требует в первую очередь эффективных согласительных процедур на межгосударственном уровне и только потом – грамотного финансового регулирования.

Промышленность (деятельность, обусловленная в пространстве и времени) в отличие от фондового рынка виртуализировать нельзя. Производство требует наличия людей, техники, сырья, дорог, жилья, школ, медицины на местах. С точки зрения фондовых операций территория абстрактна, поэтому деньги всегда текут к промышленным активам, а не наоборот.

Если финансы и промышленные активы разделены юридически (разные цели, разная система оценок, разная проектность), то вопрос их сочленения меняет графу в бухгалтерской отчётности на политическую статью. Тогда это вопрос не маркетинга, а источника «общего» (мирового) права. От решения вопроса зависит способ распределения «общей» (мировой) прибыли.

Дисбаланс разных звеньев единой производственной цепочки запускает процесс накопления взаимных обязательств, которые по мере их роста перерастают в политические претензии. Хозяйственный спор разных политических систем всегда разрешается разностью силовых потенциалов. Трансформация проблем «общего» финансового пространства в межгосударственный конфликт произошла в нулевых годах.

Модель сохраняла равновесие до тех пор, пока развивающиеся страны работали строго на приём инвестиций, наращивая мировой ВВП и сберегая в долларах. К моменту кризиса 2008 года «драйверы общего роста» оправились от шока финансовой экспансии Запада, консолидировали ресурсы, рационализировали действующую модель и выстроили контригру.

Запад стал уступать стратегическую инициативу. Лидер и аутсайдеры начали меняться местами.

С этого момента системный кризис (подрыв глобальной модели – война) зависел лишь от наличия политической воли. То есть это был вопрос времени.

Попытка тактически (в оперативном режиме) с наскока перестроить национальные правовые системы под «общий» режим регулирования провалилась. Блицкриг (раздел Югославии, захват Ирака, «арабская весна», разрушение Ливии, жёсткие санкции против Ирана, цветные революции в бывшем СССР/СНГ) был остановлен в Сирии и на Украине.

Для регулятора мировой финансовой системы проблема носила двойной характер: фундаментально «чужой» источник денег (сбережения генерировали развивающиеся страны) и потеря общей управляемости (проникновение в ТНК акционеров с Востока). Необходим был новый (подконтрольный Западу) источник мировых денег, по своим резервам превосходящий сбережения промышленных и сырьевых стран.

Количественное смягчение (QE) открыло такой источник – Центробанки Запада и в первую очередь Федеральная резервная система (ФРС) США. QE было вынужденной мерой. Включив печатный станок, США сыграли на опережение. За время действия программы Федрезерв, согласно балансу, напечатал 4 трлн долларов. Забалансовая эмиссия, по данным Счётной палаты США, превысила 16 трлн долларов.

Среди получателей «вертолётных денег», помимо американских банков, были английские Barclays PLC, Royal Bank of Scotland, швейцарские Credit Suisse и UBS, немецкий Deutsche Bank и французский BNP Paribas. ФРС США впервые открыто выступила в роли всемирного Центробанка.

Волна дешёвых долларов накрыла мировую экономику. Параллельно росли цены на все активы: недвижимость, золото, нефть. Модель, на основе которой перезапустили мировую экономику, противоречила фундаментальным законам рынка. В рамках этой модели инфляция доллара растекается по национальным кредитным системам и предстаёт ростом мирового ВВП.

К 2015 году капитализация американских компаний достигла 16,5 трлн долларов, а коэффициент оборачиваемости активов (asset turnover) упал ниже докризисного 2005 года. Отдача на капитал (ROE) уже после 2011 года стала снижаться. Такая же ситуация была в Европе, капитализация компаний которой выросла к 2015-му на 70 процентов, а прибыльность упала на 20 процентов.

Эффект посткризисной стабилизации был достигнут резким ростом долговой нагрузки. В 2000 году уровень мирового долга составлял 246 процентов от мирового ВВП, а в 2015-м – 286 процентов. За 6 лет с момента кризиса номинальный прирост долга составил 57 трлн долларов при общем объёме в 199 трлн долларов.

В качестве драйвера новой модели выступал государственный долг Запада. С 2007 по 2014 год среднегодовые темпы роста госдолга стран ОЭСР составляли 9,3 процента при очень скромном росте долгов финансового сектора и домашних хозяйств. До 2007 года ситуация была обратной – долг рос в соответствии с каноном за счёт финансового сектора и домохозяйств.

Фиктивный рост новой модели мировой экономики отметили многие наблюдатели. Основной упор в работах делался на рыночной несостоятельности новой модели и скором её разрушении. Однако если ситуацию рассматривать не как хозяйственный, а как политический ответ на вызовы, которые встали перед финансовым регулятором мировой экономики, то следует отметить, что модель показала предельную эффективность.

Ключевых вызовов, напомню, было два: «чужой» источник денег и утеря контроля над принятием инвестиционных решений. В проектной логике они разворачиваются в две задачи: остановить финансирование конкурентных промышленных стратегий и обеспечить ТНК деньгами для обратного выкупа активов. Количественное смягчение эти задачи решило. Мировые накопления конфисковали, а сам институт сбережений объявили контрпродуктивным (отрицательные ставки по депозитам и ОФЗ).

Новый финансовый порядок позволил Западу временно ликвидировать структурный дисбаланс, вызванный «правовым разрывом». Вновь эмитированный долг превысил «старый», выпущенный ранее под программы промышленного роста в развивающихся странах. Однако новые деньги применения не нашли, остались на балансах банков Запада. Конкурентов затормозили, но создать самостоятельный промышленный проект не смогли.

Право распоряжаться «чужими» деньгами Вашингтон подтвердил санкциями, валютными, торговыми и реальными войнами (ограничил ликвидность).

Можно спорить, кто первым проявил амбиции, а кто отвечал на возникшие угрозы. Но разрешение спора остроконечников и тупоконечников не предмет данной статьи. Цель – зафиксировать положение вещей. Посткризисная (реанимационная) модель продолжает аккумулировать средства, но перезапустить мировую экономику без новых политических договорённостей она не может.

В 2008 году мир поставили на временную паузу. Война осталась за порогом, где она всё последнее время незримо стояла. Порогом была договороспособность регулятора мировой финансовой системы, который в случае распада модели понесёт основные потери. Потери, несовместимые с существующей в США (и на Западе в целом) внутриполитической системой, что сдерживает и одновременно толкает их вперёд.

По этой логике и Мюнхенская речь Путина, и Сирия, и Крым, и предложение России по новым принципам безопасности в Европе были приглашением сесть за стол переговоров. США предложение проигнорировали, запустив тем самым украинскую операцию.

За годы господства неолиберального догмата социальные науки замкнулись в примитивной метафизике. Роль «Отче наш» стал играть эволюционизм (животное начало человека). Словосочетание «промышленная политика» (активизм) стало ругательным, протекционизм приравняли к тоталитаризму. Финансовую отчётность в рамках глобального рынка (ВВП) возвели в ранг национальной стратегии развития (эффективность социального устройства).

В общественное сознание вбивали тезис: задача у государства одна – содействие бизнесу, который является (а не общество) источником благосостояния. Подозрения в адрес США, что идея «общего» рынка (финансовая глобализация) реализуется в проектной логике (политическое целеполагание), отметались с порога как конспирология. Действия Китая объяснялись коммунистическим наследием, японская и корейская модели экономики – азиатчиной.

Кризис 2008 года и программы количественного смягчения расставили всё по местам. Выяснилось, что якобы рыночная модель управления рисками (потоки стоимости) административно подчиняется Вашингтону (мотивирована политически). Запустив в ход печатный станок, ФРС США обнулила мировой финансовый счётчик.

Одновременно с «обнулением прошлого» стартовали секретные переговоры по TTIP и TTP (Транстихоокеанское и Трансатлантическое партнёрства). Принципы TTIP и TTP не просто противоречили уставу ВТО (базовый институт прежней модели), они его отрицали. На базе G20 была создана площадка с ложной (признание принципов ВТО) повесткой поиска «общей» стратегии выхода из кризиса – экономический «Совет Безопасности».

Новые партнёрства были не про свободу торговли, как их позиционировал Вашингтон. И не про способ контроля над торговыми связями стран-участниц со стороны США, как утверждал профессор Колумбийского университета Джозеф Стиглиц.

Партнёрства регламентировали весь комплекс отношений больших социальных систем: кредитно-денежную и правовую политику, безопасность, образование, медицину, информационные услуги. США зашили в них частный арбитраж как способ разрешения споров между государством и инвестором. Состав арбитража должен был утверждаться крупными ТНК (в подавляющем большинстве англосаксонскими).

Изменению подлежали основы организации общества. Солидаристские институты заменялись корпоративными, национальная стратегия (воля общества) – бизнес-планом (личная выгода). Речь шла не о техническом усовершенствовании (тюнинг) государства, а об эвтаназии Nation State. Менялся источник власти и способ её легитимации: финансовые обязательства заменяли собой общенациональные выборы. Электоральная демократия ликвидировалась в пользу её изначального варианта (право собственников).

Помимо социального ландшафта новый формат менял политическую географию. Хартленд перемещался в США, Россия и Китай – на периферию. Межгосударственные институты (ООН, ВТО, МВФ и так далее) ликвидировались. По обе стороны от США формировались конвертируемые между собой пространства, основанные на трёх «де-»: денационализация финансов, права и информации.

На фоне нараставших в мировой экономике рисков предложение США выглядело как рука помощи. Однако TTIP/TTP не был сводом правил торговли, где экономика вне политики. Это был новый большой мир во всех его проявлениях, включая единый регламент, арбитраж, службу судебных приставов, пенитенциарную систему и идеологию. Мир единого распорядителя «общих» благ. Мир абсолютного превосходства США.

Технологически господство США должен был закрепить цифровой формат. Сутевым содержанием цифровизации (Индустрия 4.0) был синтез «общего» финансового рынка, «общего» информационного пространства и «общей» юрисдикции.

Индустрия 4.0 не совместима с национальными интересами. Глобальная кредитная пирамида не может существовать в условиях политической разноголосицы и требует глобальной системы управления рисками. Она требует от Nation State безоговорочной передачи активов политическому конкуренту, который взамен обещает процент с дохода.

Предложение, несмотря на его суицидальность, несло в себе выгоды. Социально слабопроектные территории с недоинвестированной по этой причине экономикой получали «длинные кредиты» под будущие доходы. «Культурному ядру» обещали «венчурное кредитование» – учёбу в лучших университетах, консерваториях и балетных школах мира с погашением кредита обретёнными компетенциями (личный Startup).

Возможность строить KPI-будущее открывала новые перспективы кредитного роста, платой за эти перспективы было культурное харакири. Nation State обязаны были передать свою «проектную документацию» на аутсорсинг без права пересмотра условий в будущем. Темнокожий человек в солнцезащитных очках и длинном чёрном плаще с двумя таблетками в руках – это сюжет для Голливуда. Из KPI-будущего обратной дороги нет.

Показалось, что идея общемировой экспансии внутренне уже не держит американскую элиту. Но последующее шельмование Трампа и массовые выборные махинации, чтобы посадить в Белый дом Байдена, показали, что внутренних ресурсов (включая подконтрольные страны) для спасения модели не хватает, что экспансия неизбежна.

Тогда, по случаю победы Байдена, я написал, что к власти он пришёл с тем же объёмом предвыборных нарушений, как у Джона Кеннеди. Написал, что от Кеннеди Байден отличается отсутствием рефлексии в силу возрастных особенностей. В конце текста задал вопрос, что такого не смог сделать Кеннеди, на что без труда (не отдавая себе отчёт) решится Байден? Ответ на вопрос очевиден: Кеннеди в момент Карибского кризиса не смог начать войну, чем уравнял мировое влияние США и СССР.

В 2008 году США сделали шаг, который не отменить. Попытка отмотать назад эмиссию будет означать признание «самого надёжного в мире долга» безнадёжным. Отказ США от заявки на строительство будущего и отзыв «проектной документации» взорвёт мировой экономический порядок. Но и руководить строительством в прежнем формате (проникать в чужие экономики и контролировать их извне) Вашингтон тоже уже не может.

В чём особенность эпохи, в которую плавно вкатывался мир начиная с 2008 года? Прежде всего, это новая регионализация. Не с точки зрения географического объединения, а как создание новых общественных систем с координацией в вопросах безопасности, культуры и экономики. Регион как действующий субъект со своей внутренней идентификацией (зона доверия).

Nation State, лишённые глобализацией экономического суверенитета, пытаются достроить себя до самодостаточного производственного контура. Тот, кто сделает это первым, продиктует условия всем остальным. США здесь не исключение, а наиболее уязвимая с этих позиций страна с ВВП, на 85 процентов состоящим из услуг.

Грядёт пересборка финансовых институтов не самих по себе, а в комплексе с социальной и промышленной политикой. Мир возвращается к идеологии органического роста в рамках политически оформленных субъектов конкуренции. Мировая экономика переходит от управления глобальными цепочками на уровне товаров и компаний к созданию хозяйственных комплексов, способных самостоятельно управлять потоками стоимости.

Конкурентоспособность стран будет определяться не ростом ВВП, а социальной устойчивостью к внешним вызовам, которая обусловлена хорошо осознанной (одинаково понимаемой) общей целью. «Всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит. И если сатана сатану изгоняет, то он разделился сам с собою: как же устоит царство его…»

Проще говоря, мы уже вступили в войну. Давно вступили. Я не знаю, насколько проблематика осознана руководством страны. Но то, что я вижу по факту, пока свидетельствует о двойственном восприятии происходящего: политика отдельно – экономика отдельно.

Россию лишили всех потенциалов роста в рамках прежней, всё ещё существующей и признаваемой (в том числе Россией) модели. Примеры валютных авуаров Ливии и Афганистана (да, и собственный пример 1917 года) нас ничему не научили. Надо осознать, что вернуть из офшоров и обратить в золото деньги, заработанные в той институциональной среде, нам уже никогда не позволят. Надо понять, что бессмысленно соблюдать свои финансовые обязательства, когда с той стороны растоптаны все процедуры и правила.

Исход войны (здесь не про Украину) определят не производственные возможности, сырьевые ресурсы и валютные доходы.

Речь не про кредит-дебет, а про цель и смысл.

Идея, целеполагание, нарратив, образ будущего, цель, мечта – вот что задаёт параметры движения. Есть у нас что-либо подобное? «Самодержавие, православие, народность» уже не сработают, тем более в урезанном на треть как минимум формате. «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно» тоже не жизнеспособно.

Предстоит огромная работа с целью рационализации собственной истории и понимания исторической миссии государства под названием Россия. Времени на решение задачи мало. Менять придётся не только принципы и подходы, но и исполнителей.

Дело тут не в том, что олигархи, министры, управленцы и идеологи плохие, а в том, что они выращивались конкурентной средой под другие задачи – под фрагментарную капитализацию в мировой финансовой системе единого когда-то хозяйственного комплекса (распродажа в розницу). Сегодня конкурентная среда (новый регионализм) требует не расчленения, а сбора внутренних производственных цепочек. Такой подход в России не только не реализуется, он даже не сформулирован как задача на политическом уровне.

Отсутствие цельной модели развития лишает страну осознанной реакции на изменение внешней среды. Все попытки вернуть прежнюю повестку взаимоотношений с Западом напоминают разговор автопилота с автоответчиком.

У США цельная модель есть, она выстроена на новых управленческих подходах. Системный (работающий на разрыв) риск этой модели состоит в том, что новые решения и технологии (пусть даже правильные) внедряются без учёта мнения значимых мировых игроков как прямой вызов существующему порядку и согласию. Это требует тотального контроля, ведёт к конфликту с традиционными религиями и укладами жизни, усиливая риск национальных и конфессиональных революций.

Ещё совсем недавно казалось, что компромисс возможен. Что считаемые потери от военного сценария выше, чем от нового соглашения. Что финансовый регулятор «общего» рынка согласится поделиться частью полномочий (ответственностью) и долей «общей» прибыли. Украина перечеркнула прекраснодушные иллюзии. Война…

P. S. Должен признаться. Всё, что написано в этом тексте, является компиляцией отредактированных и актуализированных текстов и тезисов, которые я пишу и озвучиваю последние 10 лет.

Автор – доцент Финансового университета при Правительстве России.