Заводская непроходная война

– История тружеников тыла давно обросла легендами, – говорит Сергей Агеев, старший научный сотрудник музея Уралмашзавода в Екатеринбурге. – Журналисты всё ищут мифических детей, работавших у станков на неких ящиках. У нас дети не работали, слишком сложное производство. Были вчерашние школьники, многие из которых, встав к станку в военные годы, проработали здесь до пенсии.

К лету 1945 года на всех подразделениях гиганта числилось 1498 рабочих в возрасте до 18 лет. Ребята проходили ускоренную учёбу, а после их бросали на серийное производство. Юные фрезеровщики и токари работали по 12 часов в сутки. Большинство на артиллерийском заводе № 9 – там нужно было делать маленькие детали, они были по силам подростковым рукам. В жизни юных уралмашевцев было место не только трудовому подвигу: были и любовь, и танцы, и радость – в том числе, от Победы! Истории повзрослевших заводчан рассказывает «Октагон».

О голоде

Владимир Овсеевич Герцберг

В начале 1942 года в 15 лет Володя поступил на артиллерийское производство Уралмашзавода учеником токаря. Работали по 12 часов в сутки, уставали страшно, но больше выматывало непрерывное чувство голода, вспоминает ветеран.

– В то время стандартный обед в столовой завода состоял из жиденьких ячневого супа и ячневой каши. Та и другая тарелка сдабривалась ложечкой олифы. Летом часто вместо супа давали щи из крапивы.

Значительно улучшилось питание, когда стали поступать продукты по ленд-лизу из Америки. В рационе появились омлет из яичного порошка, кусочек бекона, вместо олифы – лярд (топлёное свиное сало). Иногда доставался кусок баночной колбасы или сосиска. Продуктовые карточки тоже стали отоваривать частично американскими продуктами. Но чувство голода никого не покидало. В столовой некоторые рабочие, съев свой обед, ходили от стола к столу и вылизывали остатки пищи в тарелках.

– Некоторые из нас болели дистрофией в различной степени. Я дважды во время войны продолжительное время страдал от этого недуга. Нередки были случаи заболевания фурункулёзом – видимо, от недоедания и переутомления. Меня тоже не обошла эта участь. Это было неимоверно мучительно. Перед сменой заходишь в здравпункт к дерматологу. Чувствовалось, что врач очень переживает за меня, но ничем не может помочь. Только меняла наклейки с ихтиолом. Мерила температуру, градусник больше чем 37,3 не показывал, а больничный разрешалось выписывать при температуре выше 37,5, – рассказывает Владимир Овсеевич.

«Больничный не давали и при многих видах травм. Даже при глубоких порезах, вплоть до кости, стружкой или инструментом. В здравпункте обрабатывали рану, сжимали разрез металлическими скрепками и даже не перевязывали. Через некоторое время рана заживала, скрепки снимали».

Встречались случаи отравления в столовых, но если пострадавший после промывания желудка был в состоянии дойти до рабочего места, больничный не выписывался.

– Однажды произошло массовое отравление селёдкой. Приехала группа медиков, и в красном уголке промывали желудки всем обратившимся. Промытые, шатаясь, брели на рабочее место, а многих неходячих увозили на скорой помощи. Чтобы не сорвать план производства, к станкам становились мастера, специалисты инженерных служб, вспомогательные рабочие. Нам, незаболевшим, приходилось трудиться сверхурочно.

Изнурительный голод и так был бичом военного времени, а тут ещё отбирали четверть хлебного пайка. Максимальная загруженность заставляла всех трудиться на грани возможностей человеческого организма, говорит ветеран.

– Заснуть стоя у работающего станка – обычное явление. В ночную смену под утро так клонит в сон, что забываешь даже про голод. Если операция по обработке поверхности длится несколько минут, кладёшь руку на коробку скоростей и моментально засыпаешь. Пока длится обработка, рука ощущает сильную вибрацию. С окончанием резания прекращается вибрация – просыпаешься.

Естественно, рос травматизм: в цехе Герцберга погиб высококвалифицированный токарь Соловьёв, был случай, когда на полировочном станке девушке сняло скальп.

– Среди нас были умельцы, изготовлявшие во внерабочее время вещицы, пользующиеся спросом на рынке: портсигары под табак и изящные рюмки, расчёски, замки, зажигалки из винтовочных гильз. Выгодным было выточить кастрюлю из дефектной дюралюминиевой штамповки поршня к танковому двигателю. На рынке за такую кастрюлю давали две буханки хлеба. Но вынести её через проходную было сложно. Мне как-то повезло раздобыть такую штамповку. За три обеденных перерыва я выточил кастрюлю, приклепал ручки и обменял её у хлеборезки в столовой на буханку хлеба. После обеда не мог оторваться, пока не умял всю буханку.

– Я начал с изучения забракованных деталей, потом исследовал станок. Кое-что подправил и получил идеальную деталь. За смену изготовил 180 шестерён. Утром подошли ко мне начальник цеха и заместитель главного технолога. Поразились такому количеству изготовленных деталей, решили, что, наверно, сплошной брак. Я убеждал их, что все детали годные, измерения подтвердили мои слова. Начальник привёл меня в кабинет и сказал: «Проси, что тебе надо». Я попросил зимнее пальто. Он долго звонил в разные инстанции, начиная от карточного бюро и вплоть до директора завода. Наконец принесли талон на меховое полупальто. Начальник дал мне тысячу рублей: «Иди, выкупай». В этом цигейковом полупальто я щеголял многие годы.

Владимир Овсеевич Герцберг.

Накануне Дня Победы Владимир Овсеевич тоже работал в ночную смену. Ночью в цехах появилось руководство. Стало ясно – мы победили! Народ в цехе ликовал, все поздравляли друг друга. Хлёстко высказывались в адрес фашистов, дружный хохот сопровождал каждое удачное «послание» в их адрес.

– У нас на участке непревзойдённым шутником был Юра Полозюк. В ознаменование Дня Победы он стал забивать небольшой лом посредине пролёта. Вокруг собрались рабочие, каждый удар он сопровождал смешными высказываниями, кому в какое место из фашистской верхушки он забивает лом. Лом легко прошёл через деревянную торцовку, но с трудом продвигался через железобетонный настил и вдруг во что-то упёрся. Выстроилась очередь желающих забивать лом. Принесли более тяжеловесную кувалду, но лом, видимо, упёрся в арматуру, вглубь не продвигался. Верхушку лома так сильно расплющили, что края загнулись, растрескались, и получилось нечто похожее на цветок. Этот «цветок» простоял в пролёте несколько дней, пока его не срезали. Наши надежды не оправдались, артиллерию некоторое время продолжали изготовлять в том же объёме.

Мы ожидали, что с окончанием войны питание улучшится, но, увы, оно ухудшилось. Перестали поставлять продукты по ленд-лизу, а наше сельское хозяйство, видимо, ещё не восстановилось. Паспорта нам по-прежнему не возвращали ещё несколько лет. Взамен действовало временное удостоверение личности, с которым ты не мог никуда выехать, но у всех было радостное и гордое чувство – ПОБЕДА ОДЕРЖАНА!

Об энергии

Владимир Александрович Быков

Владимир Быков проработал на Уралмашзаводе почти полвека. Он вошёл в историю металлургии как советский инженер-конструктор и изобретатель. Но всего этого, возможно, не случилось бы, если бы не авантюризм его отца, осмелившегося однажды на глобальные перемены.

Володя родился в городе Белово Кемеровской области в декабре 1927 года. Когда ему было четыре года, а брату и того меньше, отец собрал всю семью и отправился покорять Урал. В 1934 году Свердловск был одним из центральных городов страны.

– Как мы переезжали? Мешки, котомки… Ехали на поезде неизвестно куда, – вспоминает Владимир Александрович. – По дороге папе предложили работу в Каменске-Уральском. Остановились на какое-то время там. В Свердловске как раз строились Уралмаш и электроаппаратный. Гигантские заводы. Уралмаш был как мини-модель государства, по жизни в районе можно было судить, как живёт страна. Город жил круглые сутки. Я не помню, чтобы я ночью шёл и озирался, вокруг всегда было людно.

В июле 1941 года 13-летний Володя с одноклассниками отправились со своим учителем в лес. Там они с утра до вечера собирали ягоды, чтобы отправить помощь фронту. Сами не ели, всё сдавали сборщикам. В обмен на 15–20 стаканов черники получали чашку супа и кусок хлеба.

В ноябре 1941 года отец Володи ушёл на войну. Во время большого отступления весной 1942-го он вместе с остальными бойцами попал в окружение и был пленён. До конца войны был в Германии, только в 1945-м его с товарищами освободили союзники.

– Для нашей семьи 1943 год стал тяжёлым, – говорит собеседник. – Судьба отца была неизвестна. Мама много работала, чтобы нас с братом кормить. Мы поговорили дома, и я решил поступить в техникум. И там меня взяли, но по дороге домой я передумал. Понял, что нужно идти работать на завод Уралэлектроаппарат. Меня приняли в инструментальный цех учеником-разметчиком.

Работали мальчишки много, но и гулять не забывали. На вечерние концерты ходили. Их часто устраивало дорожное управление Свердловской области. После работы гуляли по ночам, а потом снова на работу. Поразительно, какая энергия у молодых. В войну свердловчанам повезло, если можно так сказать. Сюда эвакуировали лучшие музеи и театры страны. Вертинский выступал в Летнем парке.

Владимир Александрович Быков.

Пока Володя был учеником на заводе, находился в привилегированном положении, работал с 8.00 до 14.00. А ребята постарше работали уже до 18.00, после смены они приходили на занятия в вечернюю школу. Спали максимум по 6 часов, если повезёт.

– На основной работе чертил я кондукторы, которые шли как детали в основную сборку электрических машин, – продолжает ветеран. – Днём чертил, а вечером помогал фронту, это была дополнительная работа. Там мы точили снаряды для «катюши», пробку так называемую. Однажды не удержал, она отлетела в станок и отрезала мне палец. Помню, что я сразу к матери побежал, она тоже на заводе работала. Успели пришить. Даже больничный дали.

– Летом я поступил в институт, – вспоминает Владимир. – В день моего поступления от отца пришла новость, что он жив и скоро вернётся домой. Он приехал в первый учебный день, так что сентябрь сделал нас счастливыми. Папа изменился после плена, практически ничего не рассказывал. Помню только одну историю: когда американцы освободили их из плена, они зарезали корову и устроили пиршество.

Война чувствовалась в каждом доме – по количеству членов семьи, по вернувшимся с увечьями и ранениями. Семья рабочая с фронтом жила в едином порыве. Никто не был без погибших. Узнавали новости по сарафанному радио. Ещё до Сталинградской битвы на заводе говорили, что готовится серьёзная битва и будет перелом в войне. Так и случилось.

– Война закончилась. Папа купил мне в институт настоящий мужской костюм. Как сейчас помню, приятный коричневый цвет, добротная ткань. В этом костюме многие годы проходил, так он мне нравился. Я повзрослел за время работы на заводе. Папа гордился, что я не испугался трудностей и помогал фронту, а значит, и ему.

О жизнелюбии

Владимир Александрович Бочкарёв

Он не пользуется интернетом, а смартфоны называет заразой. Не нравится ему, что все с опущенными головами сидят, хоть в трамвае, хоть в метро. Даже в лифте не встретиться взглядом с соседом – все смотрят в экраны своих телефонов. В его квартире чисто, уютно, а все подоконники заставлены цветами. Больше всего фиалок. Цветы и этикетки от алкоголя – его хобби. Этикеток накопилось с десяток больших альбомов, первые ещё с советских времён.

Владимир Бочкарёв родился в августе 1927 года в Свердловской области, в Нейво-Шайтанском посёлке Алапаевского района. Мать была медсестрой, а отец – рабочим. Как и дед, он трудился на местном заводе. В конце 1935 года глава семейства Бочкарёвых получил диплом Томского индустриального института и был направлен на Уралмашзавод.

Владимир Александрович Бочкарёв.

– В 1941 году я окончил 6-й класс, – вспоминает Владимир Бочкарёв. – В июне меня отправили в пионерский лагерь, и там я узнал, что началась война. Конечно, нас воспитывали патриотами, в любви к Родине, но мы даже не представляли, что нас ждёт в ближайшие четыре года. Мы были мальчишками, но тоже хотели помочь фронту. В сентябре я пошёл в 7-й класс, но мечтал попасть на передовую. Туда таких шкетов, конечно, не пускали. Поэтому в январе 1942 года я бросил школу и пришёл на Уралмашзавод. И здесь меня не взяли, так как мне было всего 14 лет. Но не прогнали, отправили в ремесленное училище.

В училище – благодать. Вовку одели, выдали гимнастёрку, брюки, ботинки, фуражку, шинель, ремень с металлическими буквами «РУ» на пряжке. В 14 лет в составе учебной группы Бочкарёв стал работать на Турбомоторном заводе, собирать танковые моторы. Работали по 12 часов в первую смену, иногда и в ночную. Кормить должны были три раза, но из-за настолько длительных рабочих смен поесть успевали в лучшем случае два раза. Там он проработал девять месяцев. Группу выпустили, а Володю перевели на Уралэлектроаппаратный завод. Там он участвовал в сборке «катюш», устанавливал направляющие на иностранные машины «Студебеккер». После трёх месяцев работы его перевели на завод № 9 (артиллерийский завод на территории Уралмаша). Там он продолжил работу слесаря-сборщика, собирал гаубицы и орудия для танка.

– В ремесленном училище нам не платили, – продолжает труженик тыла. – А вот когда стал рабочим, уже получал зарплату. В столовую отдавали продуктовые карточки, и там питались. Нам же ещё табак выдавали. Я, помню, получил пачку, и отцу дали. Одна пачка стоила 500 рублей. Мы пошли на базар и эти две пачки обменяли на кирзовые сапоги для меня. Папа не курил, а я, как пошёл на завод, так и закурил. Сестра меня постоянно стращала, что папе расскажет. А что он? Я хоть и мальчишка, но уже самостоятельный был, работал. Через 40 лет только бросил… Нам давали по 800 граммов хлеба. А школьникам – по 400. Работать было выгоднее. Когда денег не было, я кусочек хлеба на базаре продавал, а потом в кино ходил. Даже на территории завода в коридоре такие рынки были. Однажды у меня там вытащили карточки, и это было очень грустно.

Как и остальные мальчишки младше 16 лет, Вовка работал по шесть часов. В 14.00 их дружная ватага собиралась у проходной. Как только им открывали двери, они шумной оравой бежали на трамвай и ехали на Калиновские разрезы купаться.

– Часто ходили в кинотеатр «Темп», – вспоминает Владимир Бочкарёв. – Сейчас на его месте пустырь, несколько лет назад здание снесли. На танцы любил ходить. У нас дома был патефон и отцовские пластинки довоенные. Музыку мы любили. Старшая сестра приглашала подружек, они учились танцевать. И я с ними учился, а потом и на танцы ходил. И с тех пор я не пропускаю ни одной дискотеки. Вальс, фокстрот – это целая культура была. Люди знакомились, создавали супружеские пары.

Сдал документы, но приехал военком и перед строем объявил: «Бочкарёв, выйдите из строя, завод вас не пускает». Ещё до отправки Володя познакомился там с секретаршей Аней. После изгнания из строя подошёл к ней и попросил отдать его документы. И что вы думаете? Она их отдала.

– Я догнал своих и в стопочку личных дел свои бумаги подсунул. До Троицка в Челябинской области мы ехали неделю, хотя туда несколько часов езды. Приехали, переночевали. Нас выстроили и опять меня вызывают: «Завод вас не отпускает, прислали вместо вас человека». А я уже и карточки продовольственные, что оставались, отдал дома. Отказался ехать обратно. В итоге обоих оставили. Я отцу отправил письмо, что остаюсь в армии, он за меня рассчитался на заводе. Так я стал курсантом Троицкой военно-авиационной школы механиков.

Перед окончанием войны Володе повезло побывать на стажировке в Восточной Пруссии. Так он стал участником войны. Правда, аэродромы располагались за 200–300 километров от линии фронта. Но механики играли важную роль, без их помощи любой самолёт был бесполезным железом. После окончания школы Бочкарёва отправили на срочную службу в армию. В полку он работал механиком по вооружению, обслуживал четыре штурмовика Ил-2. На каждый самолёт нужно было подвесить четыре бомбы, зарядить пушки, реактивные снаряды. После войны его работа ничем не отличалась от той, что была в период боевых действий, только теперь вылетов было меньше и летали на полигон. Прослужил 8 лет срочной службы и в 1952-м вернулся на родной завод.

– У нас в 40-е на заводе пленных не было, – уверен Бочкарёв. – Были узбеки. В столовой, только зазевался, из твоей тарелки сразу всю еду съедят. Они зачем-то всегда копили деньги, зашивали их в халаты. Наши воришки это прознали, вырезали их тайники. Ох и крик поднимался после каждого рейда карманников.

О любви

Валентина Никитична Глазачева

Судьба девочки из небольшого городка Бежице Орловской области (сейчас входит в состав города Брянска. – τ.) похожа на миллионы судеб советских женщин, чья юность пришлась на военные годы. Сегодня Валентине Никитичне Глазачевой 95 лет, но она остаётся всё той же трудолюбивой и смешливой девчонкой из 40-х.

Никита Васильев-Сергеев, отец Валентины, работал на заводе «Красный Профинтерн» мастером разметчиков. Мама занималась тремя дочерями и домашним хозяйством. Семейная идиллия была разрушена в 1938 году, когда неожиданно арестовали папу.

– Мы стали семьёй врага народа, – вспоминает Валентина Глазачева. – Но те, кто знал папу, недоумевали. Старшую сестру Лиду, ей только исполнилось 16, устроили на завод. Там папу уважали, поэтому старались нам чем-нибудь помочь. Это был риск, стукачей вокруг было много. Мама устроилась швейцаром в техникум, но у неё была крошечная зарплата. Коллеги отца периодически собирали немного денег и передавали нам в качестве поддержки.

В 1939 году нам сообщили, что папа умер. Позже в справке о реабилитации написали, что его приговорили к 10 годам лагерей. Где и когда он умер, так и осталось неизвестным.

«Я мечтала, что закончу 10 классов и пойду в театральное училище. С детства ходила в балетный кружок в местном клубе. В школе солировала в хоре. В 1939 году мы стали лучшим школьным хором в области. Нам подарили путёвку в Москву. Но война мои мечты похоронила...»

Брянск стали бомбить немцы. Семье пришлось бросить своё нехитрое хозяйство и отправиться в эвакуацию. Взяли самое дорогое – самовар, перину и пару подушек. Мама предварительно насушила сухарей, запекла 18 кур – это был их запас еды.

– В телячьих вагонах мы ехали 17 суток на Урал, – продолжает Валентина Глазачева. – 7 сентября 1941 года нас сюда привезли, а 9-го Брянск был сдан фашистам.

Семью беженцев поселили на 15-м километре железнодорожной ветки Уралмаш – посёлок Красный в деревянных бараках. Дерево ещё не высохло, аромат стоял потрясающий. Валентине с мамой и двумя сёстрами выделили места в небольшой комнате. Туда же вселили другую семью из девяти человек. Кое-как поместились. Выдали всем ложки и кастрюльки.

Через пару недель после того как ей сделали местную прописку, девушка пришла на Уралмашзавод. Её отправили в 47-й цех, на резьбошлифовку. В итоге 45 лет Валентина проработала на европейском «Линднере». Как и все остальные рабочие, в войну стояла у машины по 12 часов в сутки, только в 1945 году их перевели на восьмичасовой рабочий день.

– Каждый день нужно было проехать 15 километром на работу и столько же обратно, – продолжает наша героиня. – На каждой станции стояли толпы рабочих, ждали поезд. По этой же дороге везли зенитки. Помню, в 1942 году после ночной смены мы всё никак не могли дождаться поезда. Оказалось, кто-то плохо закрепил лафет, и зенитка съехала с разогнавшегося поезда прямо в толпу рабочих, 63 человека пострадали. Пока аварию ликвидировали, нам пришлось 15 километров после смены пешком идти.

Валентина Никитична Глазачева.

В этот уже год Валентина ушла жить в общежитие. Мама дочь поняла и поддержала: сложно молодой девушке жить в бараке, где не хватает места и элементарных условий для гигиены. Женское общежитие располагалось в гостинице «Мадрид» прямо возле завода. В комнате стояли двухъярусные кровати. Сначала она жила с 16 соседками, позже ей с подружками дали комнату на четверых.

– Если мы работали в первую смену, то вечером ходили на танцы, – улыбается Валентина Никитична. – Чаще всего там звучала радиола, но иногда и вживую музыканты играли. Даже Лундстрем со своим оркестром приезжал. После работы умылись, перекусили, и с 10 до 12 ночи на концерты. А к 8 утра снова на работу. Молодость всё равно своё брала. Энергии было много, хотелось общения.

Бывало, что цехами отправляли в колхоз на поля. Валентину никуда не пускали, некому за её станком работать. Но девчонки выручали, привозили ей с полей редьку и турнепс. Хоть какая-то добавка к жидким столовским супам.

На танцы ходили в той одежде, которая была у соседок. Делились между собой всем. Как-то для эвакуированных пришли подарки на цех.

«Председатель цехового комитета у нас такой жулик был, – смеётся Валентина Никитична. – Мне выделили 10 метров ситца, а он выдал мне 3 метра какой-то искусственной ткани. Мама всё равно исхитрилась и сшила мне платье. Вот в нём я и бегала постоянно. Обувь покупали на чёрном рынке. Самые простые туфли купили за 1600 рублей, это ещё дёшево. А зарплата была 400 рублей».

В 1944 году Валя встретила будущего супруга, Изосима. Он работал токарем здесь же, на заводе. На Новый год познакомилась с его родителями, после стала частым гостем в их доме. Они все старались будущую невестку накормить. В ноябре 1945-го молодые поженились, а 12 августа 1946-го Валентина родила двойняшек. В декрет отпустили на 56 дней, а дальше – или на работу выходи, или увольняйся...

– Мне как домохозяйке давали 300 граммов хлеба. А рабочим – по 800. Хотя я двоих кормила. Позже пришлось вернуться на работу, но свекровь не согласилась отдать внуков в ясли и уволилась, чтобы мне помочь. Они с дедом занимались детьми. Свёкор на инвалидности был, потерял глаз на заводе.

Когда в городе появились первые военнопленные, к ним относились достаточно спокойно. Немца можно было взять домой для работы. Писали расписку, что приведут пленного обратно в лагерь.

– Один немец ходил к нам белить. Мы много разговаривали. Он говорил, что они такие же простые солдаты, которые выполняли приказ начальства. Им так же хотелось домой, к жёнам и детям. Все мы люди, но как ты пойдёшь против государства? Потом их кое-кого отпустили, а кого-то арестовали. Свёкор работал сторожем на проходной, где немцев держали. Принёс как-то паёк: огромный кусок красной рыбы и консервы разные. Целая сумка. А ведь тогда было так плохо с продуктами. Но им, наверное, Красный Крест помогал. Немцев кормили намного лучше нас. Когда их расформировывали после войны, некоторые остались здесь жить. Одиноких женщин в городе было много, ведь не все солдаты вернулись с войны.

Пленный Уралмаш

Немецкие военнопленные стали новыми работниками завода «Уралмаш»: цех № 53, куда их определяли, построили в 30-е годы и сразу обнесли колючей проволокой.

В годы Второй мировой войны Свердловск заполнился пленными немцами. В 1944-м стали строить частный сектор, завод давал беспроцентную ссуду, выделял участки. Для быстроты строительства определяли двух военнопленных в подмогу. Бежать те не пытались. Куда? Другое дело – чёрные эсэсовцы, которые строили Свердловскую школу милиции на Калинина, там колючая проволока до третьего этажа была намотана. Рассказывали, идёт за водой на колонку немец, собака ему в спину сопит, и автоматчик следом.

– К немцам обычно нейтрально относились, – рассказывает Сергей Агеев. – В районе улицы Донбасской посёлок был, в народе назывался Маленьким Берлином. За колючкой, правда, но немцы там неплохо жили. Посылки получали. После работы надевали пижамы, что было для наших граждан чем-то невероятным. Дорожки посыпали песочком, беседки, скамеечки, цветочки… Наши ходили на «экскурсии», из-за колючки смотрели, как немцы живут. В 1949 году немцев отправили домой. Два эсэсовца помогали квартиру моим родителям ремонтировать, так на прощанье подарили две пары носков и кусок мыла. Ганс и Вилли их звали.

– Как развлекались свердловчане в годы войны? – продолжает Сергей Агеев. – Самыми посещаемыми местами были «американки». Это такие заведения, где прилавок располагался по центру, был круглым. Внутри стояла тётка с пивной бочкой и насосом. На закуску можно было бутербродик взять. Продавцы наливали даже в долг, под залог документов (например, пропуска на завод). Мой знакомый рассказывал, что лично видел заложенный партбилет.

Культурно просвещались в Летнем саду и в старом Дворце культуры, где работал народный драматический театр. Многие мечтали попасть в городские театры, например, в Музкомедию. Но билеты невозможно было купить, их выдавали на заводе передовикам производства. Так что большинству приходилось довольствоваться местной культурой, что тоже было интересно.

Екатеринбург