Кто сажает русский лес и почему он горит

• Запрет на экспорт кругляка не избавит лесную отрасль от криминала
• Тюменская область в огне

Война, концлагерь, переселение

– Как так вышло, что ваша бабушка переселилась после войны на Косу?

– Мои бабушка с дедушкой были из Псковской области. Дедушка ушёл на фронт с острова Залита (Остров имени Залита на Псковском озере. – τ.). Недавно мы узнали, что он погиб под Лугой. Изначально у нас имелся только документ о том, что он пропал без вести. У бабушки во время войны было уже пятеро детей (старший 1931 года рождения, младшая – 1941-го), их вшестером угнали в Германию в концлагерь. Но им посчастливилось выжить, и после войны они вернулись домой в Псковскую область. В то время по всему Союзу работали вербовщики – описывали сытую жизнь в Калининградской области и агитировали переезжать туда. Бабушка согласилась. Так в 1948 году она оказалась в Морском.

– Вы же застали бабушку? Что она рассказывала о первых годах жизни в Морском?

– Конечно, застала. Бабушка прожила 89 лет – до 2000 года, мне тогда уже было 44 года. Когда они сюда приехали, едва ли не единственным местом, где можно было работать, был рыбколхоз. Туда она и устроилась. Работа была очень тяжёлая. В залив (Куршский залив. – τ.) выходили в любую погоду в любое время года. Надевали резиновые сапоги на босу ногу, работали в сырых лодках с рассвета до позднего вечера.

Фотографии из семейного архива Галины Костенковой.Фото: Виталий Невар/Octagon.Media

Мама, которой тогда было 12, рассказывала, что ночью бабушка кричала от боли – всё было застужено. Когда приходила домой с работы, брала сено, сидела полночи грелась, чтобы рано утром снова пойти в залив. Пойманную рыбу работникам не давали, разве что несколько ёршиков, из которых варили юшку. С продуктами было очень сложно. Пока бабушка была на работе, мама и еду готовила, и за младшими детьми смотрела. А ещё ходила пешком в Ниду (Посёлок в литовской части Куршской косы. – τ.) – 11 километров туда, 11 обратно – за продуктами. К тому времени бабушке удалось завести корову, и мама выменивала у литовцев на молочку крупу и хлеб.

– Что тогда представляло собой местное население? Оставались ли ещё немцы?

– Мама этого не помнила. А вот тётка рассказывала, что в доме, в котором они поселились, у немцев была конюшня. Оставалась одна немка, она ухаживала за лошадьми. Тётка вспоминала, как та ела яблоко и кидала огрызок, а русские дети сидели под лавкой и не решались поднять. Был страх. В других домах, когда переселенцы приехали, они нашли много заготовок – варенье, консервы. Но не решались есть – вдруг отравлено.

Из переселенцев первыми сюда приехали кубанцы. Они не видели войны. Их сюда прислали, потому что они разбирались в рыбной ловле. И они беспощадно относились ко всему, что тут было. Стоит дом, они живут на первом этаже, а дрова не заготавливают – топят мебелью или лестницей, которая вела на второй этаж. Потом почти все они уехали к себе обратно. Что могли с собой взять от немцев, забрали. От них осталось всего несколько семей, в основном их потомки сейчас живут в Рыбачьем (Бывший Росситтен. – τ.). В Морском остались в основном из Новгородской и Псковской областей.

Свидетельство о рождении первого родившегося на Куршской косе.Фото: личный архив Галины Костенковой

Выбор профессии

– Вы родились на Косе?

– Я родилась в 1956 году в соседнем Рыбачьем, там был тогда роддом. Там же родился и первый житель, но много раньше, чем я, – ещё в 1946 году. Тогда инфраструктура была здесь лучше развита. В Морском была даже школа до четвёртого класса, народу было много (Сегодня в Морском находятся только фельдшерский пункт и небольшой продуктовый магазин. – τ.).

– Почему вы решили связать свою судьбу именно с лесом?

– Лесное дело здесь начало активно развиваться уже с 1948 года. Немцы делали посадки, чтобы сдержать движение дюнных песков. Сажали в основном горную сосну, но значительная часть дюн оставалась не покрытой лесом. Было принято решение делать большие посадки. В этих работах были задействованы в основном женщины, так что все леса, которые вы видите, в основном посажены ими. Мужчины больше были заняты в рыбной ловле. Сажали насыщенный, густой лес – 25 тысяч деревьев на одном гектаре (Всего в национальном парке сейчас более 6 тысяч гектаров леса. – τ.), это примерно каждые 25 сантиметров. Потом перешли на 15 тысяч, потом на 10 тысяч. Сейчас сажаем 3,5–5 тысяч.

«И моя мама, и отец были лесниками, другого пути для себя не видела и я».

– Первой из Зеленоградского района я поехала учиться в Ленинград. Мама поначалу не разрешала, считала, что это далеко, опасно – всё же большой город. Но папа меня поддержал. Так я попала в Лисинский лесной техникум (Сейчас – колледж, основан в 1834 году. – τ.).

Помню, когда приехала в Ленинград, встала растерянно на вокзале и не знала, что дальше делать. Меня увидела пожилая ленинградка, подошла и говорит: «Доченька, что у тебя случилось?» Я рассказала, она довезла меня с Варшавского до Московского вокзала, купила мне билет на нужную электричку. Я доехала до техникума, где провела последующие четыре года и получила специальность «техник-лесовод». Потом заочно окончила Лесотехническую академию.

Как работали тогда и как сейчас

– После учёбы вы сразу вернулись сюда?

– Я могла, конечно, сразу сюда вернуться, но не сделала этого, потому что не хотела работать вместе с родителями – хотелось самостоятельности, не быть под крылом. И я пошла работать в Приморский лесхоз в Калининградской области. Там у меня была замечательная начальница – Полковникова Флорида Александровна, она с 1946 года и до самой смерти проработала в этом лесничестве. Я была у неё помощником лесничего. Когда мы приезжали на работы, на неё было удивительно смотреть: выходила, такая мощная, в резиновом фартуке с мечом, не шла, а плыла по лесу. Это был человек-легенда, настоящий наставник. Да и вообще у нас был мощнейший костяк профессиональных лесников. Передвигались тогда на лошадках – запрягали шесть-семь в повозку и ехали сажать лес или на рубку. Лошадей от повозки отцепили, прицепили трелёвочные и трелюем лес.

– Что это значит?

– Значит, вырубили, а деревья надо на погрузочный волок вытащить. Гужевые лошадки вытаскивают их на площадку, и там проходит складирование леса.

– Тяжёлая работа?

– Тяжелее, чем сейчас. Сейчас есть техника, а зимой – бытовки, где можно погреться. Тогда бытовок не было. Ели прямо около костра: сало, яйцо, хлеб… Когда я переехала уже обратно сюда, у меня была бригада в Морском – четверо мужчин и две женщины. Работа длилась с девяти до шести. Люди были опытные, самоотверженные, я вспоминаю о них с огромной любовью. Сейчас так не работают.

Дом родителей Галины Костенковой.Фото: Виталий Невар/Octagon.Media

– Почему?

– Раньше, когда был лесхоз, всё было иначе. Теперь вместо лесхозов лесничества, леса сдаются в аренду (По России, на Куршской косе лес в аренду не сдаётся. – τ.). Арендатор выпиливает лес и не сажает, ему легче заплатить штраф, потому что самое затратное – это воспроизводство леса. Работы проводятся по договорам людьми, для которых важно сделать абы как, получить оплату и уехать. Всё-таки лесное дело в России – это большая и сильная школа, которая, к сожалению, разрушается. Инспекторов почти нет. Лесную охрану сократили. Вы посмотрите, что сейчас творится по стране, – горят леса. Это отчего? Оттого, что уничтожено лесное хозяйство. В нашей области были лесничества, укомплектованные профессионалами. Осталось их очень мало. Я всё думаю, неужели они не поймут, что лесное хозяйство нужно возрождать?

– На Куршской косе лесу тоже угрожает опасность?

– Для Косы самое страшное – это то, что она стала национальным парком. По сути, это влечёт за собой разгром территории. Количество приезжающих людей кратно увеличилось в последние десятилетия. Когда был лесхоз, был жёсткий контроль, работали все законы. Лес оберегался. Сейчас национальный парк – это достояние народа. Это значит, мы практически не имеем права ограничить въезд на территорию.

Огонь

– Когда на Косе был последний пожар?

– Последний крупный пожар у нас случился на дюне Эфа в 2014 году. Причину установили: в доме, который стоял рядом с лесом, проводили сварочные работы. Видимо, была искра. Как мы мчались на пожар! Думала, разобьёмся. По дюне Эфа практически не проехать, приходилось на огромной скорости маневрировать. Нам надо было попасть туда как можно быстрее, чтобы сразу определить направление ветра. Он быстро менялся, языками пламени схватывались всё новые насаждения. Там было много горной сосны – ещё немецкие посадки. А она как горит? Шишка стреляет метров на 15–20, и там разгорается новый очаг. Мы не могли справиться своей техникой, пришлось привлекать вертолёт. Остановили пожар в тот же день, но тушили его полтора месяца. Это окарауливание, постоянное окапывание, проливание. Солнце ведь палит, и чуть что – всё может снова воспламениться. Лето было очень жаркое. Я себя вспоминаю – работала на автомате. Ты же всё время в камуфляже в самом пекле. Пока все садились поесть, я сбегала с дюны, падала в воду и потом возвращалась на пожар. Мы как зомбированные были.

– Сколько тогда сгорело?

– Почти семь гектаров. Пока горело, ещё пошли взрывы от снарядов времён войны. Мои дети – сын и дочь – тоже там работали. Было очень страшно за них, ведь ты, когда тушишь, не обращаешь внимания, что сзади, и огонь может обступить тебя кругом.

Последний крупный пожар на Куршской косе произошёл семь лет назад.Фото: Виталий Невар/Octagon.Media

– Вам во время вашей работы вообще часто, наверное, приходилось сталкиваться с приметами войны?

– Самое яркое воспоминание – это 1977 год. Мы сажали лес в Переславском лесничестве Приморского лесхоза, в так называемой Долине смерти. Сажали по костям – то ли они немецкие, то ли наши. Когда я вспоминаю этот момент, у меня всегда мороз по коже. Идёшь, сажаешь и думаешь: это чей-то отец, чей-то дед, чей-то сын. А остановиться нельзя, тебе дан приказ. Потом уже в 1985-м там сделали захоронение и большой мемориал.

– Возвращаясь к пожарам, что можно сделать, чтобы справиться с этой бедой? В Сибири, на Дальнем Востоке сейчас это настоящая катастрофа. Некоторые объясняют происходящее глобальным потеплением.

– Дело не в глобальном потеплении. Нет людей, которые стояли бы на защите. Сейчас, пока что-то обнаружат, проходит огромное количество времени. Нужно больше людей для обходов, больше оборудования. Раньше у лесхозов были свои ПХС (Пожарно-химические станции. – τ.), пункты сосредоточения пожарного оборудования. При обнаружении очага возгорания вызывается помощь. Пока она едет, лесник уже тушит. У него должен быть весь необходимый инвентарь. Он имеет полномочия собирать людей. Вот как у нас: при возникновении пожара мы сразу можем позвонить в воинские части, к нам быстро приедут. Так это работает далеко не везде.

– В чём причина?

– Кому-то это надо или, наоборот, не надо. Вот смотрите, Сибирь. Лес вагонами идёт в Китай. Это сейчас главное – не сохранить его, а продать.

Отношение федерального центра

– Но на Косе лес выращивается не для продажи.

– Да, здесь обратная проблема – нам сильно мешают в том, чтобы ухаживать за ним. Лес на Косе постоянно нуждается в уборке и очистке. Чтобы добиться рубки, нужно затратить много времени. Например, чтобы убрать больные деревья, нам нужно подготовить ряд документов, произвести отводы, оформить их, отправить документы в минприроды. В течение 30 суток они будут висеть на сайте минприроды. И только после этого нам дают разрешение.

– Из министерства приезжают?

– В 2020 году была министерская проверка. Ещё нас регулярно проверяют прокуратура (на предмет охраны территории), Росприроднадзор.

Протяжённость Куршской косы — 98 километров.Фото: A.Savin/WikiPhotoSpace

– От такого количества проверок и согласований руки не опускаются?

– Нет, всё-таки мы много делаем. Ту же рубку делаем, лес сажаем, лес наш растёт, где-то появляется что-то новое. Иногда едешь, смотришь – ровненький, чистый, открытый лес. Это как с человеком: чуть болячка появилась – тут же вылечил, человек здоровый. То же самое и лес. Если бы ещё не мешали… Если раньше мы могли посадить 10 гектаров в год, то сейчас полтора. Дюны объявлены памятником природы, мы их не трогаем. Засаживается только то, что вышло из-под пожара или из-под рубки-реконструкции (где убрали сосну горную). Получается, что в год можно убрать всего полтора гектара горной сосны. Стало нельзя вырубать её всплошную, но там непроходимые чащобы. То есть сплошная рубка запрещена, а иначе провести её нельзя. А ведь, как уже было сказано, горная сосна очень пожароопасна и имеет срок жизни всего около 80 лет.

– Как вы можете объяснить все эти ограничения?

– Они проистекают из того, что правила едины для лесов по всей стране. Но ведь страна огромная и леса-то разные! Я считаю, что должны быть исключения для отдельных территорий. Территория территории рознь, а у нас всё одинаково. Нужно учитывать тот факт, что условия произрастания, деревья, растительность – всё это не может быть одинаковым по всей стране.

«В лесу живу, в лесу работаю, в лесу отдыхаю»

– Собираетесь ли вы на пенсию?

– Я уже 10 лет как на пенсии, но продолжаю работать (С 1976 года. – τ.). Каждый раз задаюсь вопросом: а кому достанется моё лесничество? Кто придёт и как будет к нему относиться? Я очень люблю свою работу. Сейчас уже нет этой должности – лесничий, но на самом деле это самое почётное название. Так что я всегда говорю: я – лесничий.

– Сколько у вас в подчинении человек?

– В лесном отделе у нас 28 человек на всю территорию, непосредственно у меня в подчинении – 14. Для отслеживания пожара и нарушителей есть ещё оперативная группа. Летом, когда опасность особенно высока, ребята буквально спят с рациями.

– А когда и где вы отдыхаете?

– Я обычно беру отпуск в сентябре. А отдыхаю, как думаете, где? (Смеётся.) В лесу. Хожу грибы собираю. У меня и дом в лесу. В общем, в лесу я и живу, и работаю, и отдыхаю. Однажды съездила в Турцию и решила: ну её, нет лучше моего леса и моего моря. Когда вернулась оттуда, прибежала к своему морю и сказала: «Море, прости, что я тебе изменила, ты самое лучшее».

Лес для Галины Костенковой не только место работы, в лесу она и отдыхает.Фото: личный архив Галины Костенковой

– У вас в семье все в лесу работают?

– Да. Сын работает главным механиком национального парка, дочь окончила тот же техникум, что и я, и работает участковым государственным инспектором. Муж тоже работал государственным инспектором. Родителей у меня уже нет. Из старшей родни осталась только мамина младшая сестра, ей 80, она живёт в Эстонии.

– Какое ваше любимое дерево?

– Сосна, конечно. Она светлая и тёплая. И это самое распространённое дерево на нашей Косе.