Председатель Сибирского отделения Российской академии наук Валентин Пармон ещё раз обратил внимание на то, что под разговоры о технологическом суверенитете страна теряет кадры, которые должны решать эту задачу. Только за последние пять лет Россия лишилась 50 тысяч научных сотрудников, сказал он. Академик видит выход в кратном увеличении финансирования науки и отказе от привязки зарплат учёных к среднему уровню заработка в регионе. Пармон прав: денег российской науке не хватает очень давно. Общий объём госфинансирования не превышает и 1 процента от ВВП, в то время как в большинстве развитых государств этот показатель равен 4 процентам. Разница между доходами российских и западных научных работников ещё больше. Но далеко не все трудности, с которыми сталкиваются учёные, можно решить деньгами.
Это хорошо видно даже на приведённом Пармоном примере нормирования зарплат научных сотрудников – не менее двух средних по региону. Если учесть разницу между средними зарплатами в столице и регионах (в Москве – 110 тыс., в Новосибирской области – 46,6 тыс. рублей), получается, что внутри страны имеет место дискриминация по географическому принципу – следствие конкретного управленческого решения.
Аналогичным образом обстоят дела с другими болезненными для российской науки вопросами – дефицитом оборудования и расходных материалов, несовершенством механизмов финансирования и распределения грантов, а также продолжающейся более 30 лет утечкой мозгов. Проблемы приобрели хронический характер с долгим эхом негативных последствий.
За последние 20 лет финансирование фундаментальных и прикладных исследований выросло в России почти в 30 раз – с 17,4 млрд рублей в 2000 году до 500 млрд рублей к сегодняшнему дню (данные Росстата). Всего на науку в 2023 году направлено 1,2 трлн рублей, что мало по сравнению с расходами на исследования в технологически развитых странах. В 2020-м Китай выделил на науку и разработки 527 млрд долларов, или 39 трлн рублей (в 32 раза больше, чем Россия), а США – 658 млрд долларов, или 49 трлн рублей (в 40 раз больше).
У огромного разрыва есть объективное объяснение – бюджет России в 13 раз меньше бюджета КНР и в 17 раз меньше бюджета Соединённых Штатов.
Даже крайне важные для сохранения независимости страны военные расходы РФ существенно ниже, чем в Китае и США, – в 3,3 раза и в 11 раз соответственно. Но эксперты, ставящие вопрос об увеличении финансирования науки, во многом правы. Не только потому, что без науки не будет новых технологий, а значит, и прогрессивных разработок, которые могут приносить нужные стране деньги, но и в чисто арифметическом плане: бюджет России меньше китайского и американского в 13 и 17 раз, а денег на науку выделяется меньше в 32 и 40 раз.
Для ликвидации этой унизительной для науки диспропорции нужно увеличить научную строку бюджета в два-три раза, а это именно те 3 процента от ВВП, о которых мечтают российские учёные. Отдельный вопрос – приведёт ли рост финансирования к прорывным достижениям российской науки. Практика показывает, что проблемы связаны не только с нехваткой денег, но и с особенностями организации научного процесса, а также с пресловутой утечкой мозгов.
До недавнего времени финансированием научных исследований и их поддержкой занимались три организации: созданный в 1992 году Российский фонд фундаментальных исследований (РФФИ), отпочковавшийся от него в 1994-м Российский гуманитарный научный фонд (РГНФ) и учреждённый в 2013-м в виде некоммерческой организации Российский научный фонд (РНФ).
Ограниченность ресурсов актуализировала необходимость контроля за их распределением и использованием для решения поставленных государством задач развития. Ответом на этот запрос стали растянувшаяся с 2013 по 2018 год реформа РАН и принятие в 2016-м Стратегии научно-технологического развития России до 2035 года. Следующими шагами были возвращение РГНФ в структуру РФФИ и инкорпорирование последнего в состав РНФ.
В 2021 году в стратегию внесли подготовленные Правительством корректировки, нацеленные на унификацию системы отчётности и управления «полным инновационным циклом – от получения новых знаний до создания высокотехнологичной продукции».
Документ также содержал список приоритетных направлений: это цифровые и энергетические технологии, производство и использование новых материалов, медицина и другие.
Идея превратить сложные механизмы научных открытий и изобретений в процесс, похожий на работу доменной печи (вместо железной руды загружаем знания, вместо чугуна получаем инновации), вполне соответствует современным трендам унификации, автоматизации и цифровизации. Не исключено, что Правительство справится с этой задачей. Однако проблема состоит в том, что получение нового знания или технологического решения – сложный процесс, который далеко не всегда удаётся нормировать.
При этом все согласны, что порядок в выделении грантов и финансовом обеспечении проектов нужно каким-то образом наводить. Но сосредоточение всего финансирования в РНФ и появление перечня приоритетных направлений привело к тому, что средства распределяются среди ограниченного набора исследовательских структур, которые, привыкнув к хорошей жизни, перестают работать на результат. Другая крайность – невозможность получить деньги под задачи, не привязанные к приоритетным направлениям.
Главное, на что жалуются практически все научные работники, – отнимающая много времени и сил избыточная отчётность.
Учёные вынуждены соблюдать процедуры контроля за результатами и расходованием средств, а также строгие нормы, не допускающие изменения хода исследований и требующие проведения всех стадий экспериментов даже в тех случаях, когда итоговые данные или информация, гарантирующая их отсутствие, получены на промежуточных стадиях.
В результате учёные вынуждены думать о том, как втиснуть свои исследования в жёсткие рамки правил, как отразить (или скрыть) ход своей деятельности в отчётах и не проколоться при проверках. А это мешает нормально работать, сосредоточившись на решении стоящих перед специалистами задач, подталкивает к ведению двойной бухгалтерии и создаёт нездоровую обстановку в научных коллективах.
Исследования в области естественных и технических наук требуют соответствующей материальной базы – оборудования и расходных материалов. А поскольку развитой инфраструктуры для обслуживания науки в России нет, значительная часть приборов и реагентов покупается за границей. Для обеспечения сложными и дорогостоящими комплектующими и установками в 2010-м в рамках программы инновационного развития при научно-исследовательских институтах и университетах начали создаваться центры коллективного пользования (ЦКП).
К 2020 году в стране действовало более 550 таких ЦКП, специализирующихся в разных областях – от астрономии до биомедицинских и инженерных наук. В 2021-м в постановлении Правительства о корректировке стратегии научно-технологического развития было отмечено, что благодаря принятым мерам удалось существенно обновить материальную базу исследований. В результате стоимость машин и оборудования на одного специалиста увеличилась за 2017–2019 годы на 31,9 процента и достигла 3,4 млн рублей.
На практике часть этих ЦКП не работает, превратившись, по словам учёных, в «центры-призраки».
Произошло это из-за того, что в расходах на центры не было таких статей, как обслуживание, ремонт, покупка деталей и расходных материалов. В некоторых случаях проблема решалась путём передачи оборудования частным компаниям, которые, взяв на себя финансирование по обслуживанию, использовали его наравне с учёными – каждый для своих разработок.
Ещё одним ударом по исследованиям стало принятие в 2013 году закона о госзакупках. Больше всего это нововведение коснулось учёных, чья деятельность связана с экспериментами (биология, химия и другие направления), для которых нужны расходники. Новые правила вынудили некоторые научные коллективы отказаться от проверенных поставщиков и закупать более дешёвые, но менее качественные материалы. А затем COVID-19 и санкции разрушили и эти логистические цепочки.
Во времена СССР при каждом отраслевом министерстве были свои научно-исследовательские институты, занимавшиеся разработкой и внедрением инновационных решений. Из-за начавшегося в 1990-х развала промышленности деятельность многих таких учреждений прекратилась. Это привело к разрыву цепочки: фундаментальные исследования – прикладная наука – технические разработки – производство. Из неё выпало центральное звено – технические разработки.
Установка реформаторов «всё, что нужно, купим за границей» поставила под сомнение востребованность науки, и её финансирование резко сократилось. Именно тогда начались продолжающиеся до сих пор разговоры о том, что российские предприниматели отказываются спонсировать науку, в то время как в развитых западных странах бизнес, различные фонды и венчурные компании обеспечивают более 75 процентов вложений в научные разработки.
Желание, чтобы так было и в России, понятно, но реальных предпосылок для этого не было и нет (за редкими исключениями) до сих пор.
Связано это с тем, что в отличие от Запада, где система инвестирования в науку складывалась в течение длительного времени, в России периода первичного накопления капитала действовал молодой бизнес, который либо паразитировал на оставшихся от советской промышленности технологиях, либо сидел на игле импорта. К концу 2000-х стало понятно, что такая тактика ведёт к снижению конкурентоспособности, и наиболее продвинутые предприниматели начали вкладывать деньги в конкретные разработки, но не в науку в целом.
Дело в том, что учёные и предприниматели живут в разных мирах. Поэтому попытки сотрудничества частных компаний с научными институтами и университетами часто заканчиваются взаимным разочарованием. Учёные честно делают свою работу, выдают отчёт и технический проект, а бизнесу нужна готовая разработка, которую можно запустить в производство. Но найти общий язык им всё равно придётся.
Жёсткие санкции уже фактически отключили российский бизнес от западных технологий, и сегодня он затыкает дыры с помощью китайского импорта. Но чтобы решить эти проблемы с прицелом на будущее, государству следовало бы более активно подталкивать бизнес к созданию и финансированию некоего подобия отраслевых НИИ, занимающихся инновациями, и венчурных фондов, инвестирующих в фундаментальные исследования, без которых, как ни крути, не будет никакого технологического прогресса.
Считается, что утечка мозгов началась в 1990-х и по инерции продолжается до сих пор. Но справедливости ради нужно признать, что определённая часть научного сообщества стремилась уехать на Запад ещё во времена СССР. Как правило, это было связано с недовольством советской властью, амбициями и желанием жить в более комфортных условиях.
Некоторым удалось уехать в 1970-х годах, кто-то сидел в отказе, но ещё больше было тех, кто, ничего не предпринимая, мечтал об отъезде. И как только в конце 1980-х были сняты барьеры, начался массовый исход научных кадров. Известные среди специалистов учёные получали привлекательные предложения, за ними тянулись члены их команд, ученики и аспиранты. В результате разрушались научные школы и приходили в упадок исследовательские направления. А это подталкивало к отъезду тех, кто не попал в первую волну, и представителей следующего поколения.
На этом фоне в стране вовсю работали иностранные эмиссары, занимавшиеся отбором перспективных проектов и поиском талантливой молодёжи.
Разнообразные гранты, стажировки, программы обмена, организуемые западными фондами, – всё это обеспечивало бесперебойную утечку мозгов.
Наиболее системно работали в этом направлении фонд «Новая Евразия», являющийся дочерним подразделением американского фонда «Евразия», который финансирует Агентство США по международному развитию (USAID) и Американо-российский фонд по экономическому и правовому развитию (USRF), деятельность которого в 2015 году по решению Генеральной прокуратуры РФ была признана нежелательной на территории России.
Усилиями этих организаций на базе ведущих российских вузов создавались инновационные компании, в которых работали студенты и аспиранты, а западные партнёры обеспечивали трансфер разрабатываемых ими технологий в США. В этой программе участвовали Национальный исследовательский ядерный университет «МИФИ», Санкт-Петербургский национальный исследовательский университет информационных технологий, механики и оптики, а также вузы Казани, Красноярска, Перми, Екатеринбурга, Новосибирска, Томска, Владивостока и других городов.
В середине 2010-х годов российские власти предприняли ряд шагов, нацеленных на прекращение этой деятельности. Но остались наработанные связи и участники совместных программ.
Они продолжают соблазнять молодёжь перспективами сотрудничества с западными фондами и университетами, транслируя следующим поколениям представление о том, что заниматься наукой можно только на Западе или в партнёрстве с зарубежными структурами.
Из всего сказанного прямо следует, что финансовые, организационные и кадровые проблемы российской науки неразрывно связаны, обусловлены внутренними причинами и носят системный характер. А это значит, что решить их с помощью точечных мер вроде выделения денег, создания ЦКП или усиления нормативного контроля невозможно. Чтобы российская наука заработала в полную силу, нужно ломать стереотипы, сложившиеся в течение последних 30 лет не только в научном и образовательном сообществах, но и в подходе к организации научной деятельности, и заниматься этим должно профильное министерство.
21 апреля 2023