Елена Корзун: «Час ЮКОСа стал для нас прививкой»

Путь к нефтяным «малышам»

– Вы по образованию экономист-международник. Интерес к нефтегазовой сфере у вас появился уже во время учёбы или позже?

– Позже, хотя наша семья связана с этой сферой. Мой дедушка работал на промыслах с Николаем Байбаковым в Грозном. Мы очень гордимся тем, что он получил орден Ленина за номером 237 – за сверхобъёмную добычу нефти за два с половиной года первой советской пятилетки.

– А докторскую диссертацию вы защитили на какую тему и когда?

– Про своих любимых «малышей». Тема была «Стратегия устойчивого развития сектора независимых нефтяных компаний России», она и сейчас очень актуальна. Защищалась я в начале 2000-х в Горном институте у профессора Владимира Литвиненко.

– Почему вы обратили своё внимание именно на небольшие компании?

– В моей судьбе, наверное, очень много личного, женского, поэтому так вышло. Можно сказать, что я попала в эту сферу по семейным обстоятельствам. Первым генеральным директором нашей ассоциации был мой муж (Никита Дворец – τ.), его, в свою очередь, пригласил такой выдающийся нефтяник, как Владимир Филановский, с которым он работал ещё в советское время. Филановский был президентом ассоциации – тогда она называлась «АссоСПнефть», так как была создана как некоммерческое объединение совместных предприятий (СП). Это был 1994 год. В день регистрации ассоциации Филановский скоропостижно скончался, и моему мужу пришлось продолжить его дело.

«Через восемь лет схожая участь постигла и мужа. Он умер за рабочим столом во время телефонного разговора. Оторвался тромб. К тому времени я уже работала в ассоциации и по просьбе наших членов сменила Никиту Львовича на посту руководителя».

Первые годы работы

– Чем вы поначалу занимались в ассоциации?

– Поначалу чисто административной работой. Первым своим крупным делом я считаю доклад о работе, производственных и экономических показателях сектора. До этого никто эти данные не обобщал. А мне как бывшему научному работнику было это очень близко и интересно. Мы показали, что действовавший тогда налоговый режим не давал возможностей быстрой окупаемости инвестиций. Предлагали коррективы, говорили о том, что в нашей стране нужно писать закон о нефти.

– Тогда какую долю нефтяного рынка России занимали независимые компании?

– На самом пике порядка 10 процентов. Но ни понятия независимого предприятия, ни понятия ВИНК (как и до сих пор) не было. Многие СП, которые с российской стороны принадлежали крупным вертикально-интегрированным компаниям (ЛУКОЙЛу, ТНК, «Татнефти» и прочим), числились как независимые, хотя сегодня считались бы аффилированными с ВИНК. По сути, точная статистика начала вестись лишь с 2016 года – после того, как в августе 2015 года был утверждён заместителем министра энергетики РФ специальный межведомственный протокол о критериях независимых, в том числе и малых, нефтегазодобывающих компаний (ННК). И только после этого ЦДУ ТЭК (Центральное диспетчерское управление ТЭК. – τ.) стало выделять наш сектор в отдельную группу.

– Как был воспринят тот ваш доклад? Эта работа тогда, в 90-е, была кому-то нужна?

– Фактически с него началось моё настоящее вхождение в отрасль. Доклад услышал Эдуард Грушевенко. Он был первым замом министра Лопухина (Министр топлива и энергетики РФ 1991–1992 годов. – τ.), работал вице-президентом ЮКОСа. Кстати, это он придумал название этой компании. У Грушевенко был дискуссионный клуб экономистов нефтяных компаний «Афина». Меня пригласили на заседание этого клуба. Первое выступление было воспринято членами клуба с большим интересом.

«А для меня открылся совершенно новый горизонт, узконаправленный взгляд на независимый сектор немного скорректировался на фоне громадных проблем, которые стояли перед отраслью в целом».

– Распространён взгляд о том, что в этот бизнес приходили только сливки снимать…

– В этом клубе были профессиональные отраслевые люди с глубоким советским в хорошем смысле этого слова подходом. Можно сказать, мне повезло встретить людей, именно одержимых своей профессией.

Час Ю

– Как сектор пережил конец 90-х?

– Это был самый жёсткий период для нас – конец 90-х – начало 2000-х. Мы его называем час Ю – час ЮКОСа. Идеология главы этой компании превалировала во всех властных структурах.

– В чём она заключалась?

– В том, что в России должно быть только две-три крупные вертикально интегрированные транснациональные компании и никаких малых компаний в нефтедобыче быть не может в принципе. Может быть только в сегменте АЗС, и то только по франшизе. Малые нефтедобытчики вызывали недоверие и подозрение.

– Их надо поглотить или закрыть?

– Их якобы просто не должно быть по определению.

– А кого, кроме себя, Ходорковский видел на рынке среди этих двух-трёх компаний?

– Это был принципиальный подход, имена не назывались. Но полемика была жёсткая.

«Чувствовалось негативное и категоричное отношение к малым нефтяным компаниям со стороны властных структур. Один крупный чиновник из Минфина сказал однажды, что эти компании – как арифметическая погрешность или осадок нефти на внутренней стенке нефтепровода».

– Настолько сильно было лобби Ходорковского?

– В целом его пропаганда сумела укоренить во властных кабинетах мнение о том, что «малыши» – это некие «лаптем щи хлебающие», не имеющие ни технологий, ни знаний, не участвующие в нефтепродуктообеспечении страны, потому что конечный продукт они не производят.

– В чём был интерес Михаила Борисовича?

– Он искренне так считал, это была его идеология. Не думаю, что там присутствовал какой-то коммерческий интерес. Но хотелось спросить – а зачем тогда приватизация была нужна, если предлагается фактически поделить рынок между парой-тройкой игроков? Давайте тогда сразу и отдадим всё «Роснефти», например.

– Так и отдали.

– Не сразу. После массовой приватизации нефтяной отрасли на «Роснефть» в 2000 году приходилось менее 10 процентов добычи. Но начался интенсивный процесс слияний и поглощений, возросла активность крупного иностранного капитала. В общем, работать было в таких условиях очень трудно. Но сектор выстоял, это стало для него своего рода прививкой. Потом, когда приходилось с подобным сталкиваться, было уже проще. И чем чаще, тем больше моё гражданское «я» сопротивлялось. Это был отнюдь не вопрос самопрезентации. Было важно заявлять о своей позиции. Знаете, перед кем только я с ней ни выступала и у какого только премьер-министра на приёме ни была! В итоге здравый смысл восторжествовал.

Елена Корзун: «После массовой приватизации нефтяной отрасли на “Роснефть” начался интенсивный процесс слияний и поглощений, возросла активность крупного иностранного капитала. Работать было в таких условиях очень трудно. Но сектор выстоял, это стало для него своего рода прививкой».Фото: Слава Замыслов/Octagon.Media

– В какой момент это случилось? Когда ЮКОС съели?

– Нет. Комфортно стало, когда к руководству в отрасли пришли профессиональные управленцы, министром энергетики стал Александр Новак (Возглавлял Минэнерго с 2012 по 2020 год, ныне занимает пост вице-премьера. – τ.). Установился рабочий диалог с органами исполнительной и законодательной власти, с отраслевым штабом.

Крупная госкомпания необходима

– Когда ЮКОС поглотила «Роснефть» и начала расти как на дрожжах, что вы почувствовали?

– Известно, что нефть является и политическим инструментом, поэтому я считаю, что Россия, у которой так сильны позиции на международных энергетических рынках, должна быть представлена своей государственной компанией. И нужно отметить, что увеличение компании с подавляющей долей государства – это мировая тенденция.

– Но у нас часто говорят о том, что вот в США независимых нефтяных компаний несметное количество.

По сравнению с Россией в Соединённых Штатах действует совершенно иная экономическая модель – другая налоговая система, огромный венчурный капитал, частная собственность на недра, свободный оборот лицензий. И минерально-сырьевая база у них другая. Около 40 процентов общенациональной нефтедобычи в США обеспечивают независимые компании – это факт. Но брать эту цифру в качестве цели нельзя, у России свой путь.

– Как бы вы определили нишу независимых нефтяных компаний в России?

– У крупных компаний доля месторождений с извлекаемыми запасами ниже 15 миллионов тонн составляет около 17 процентов, у нас – почти половину. Средняя выработанность запасов у ВИНК превышает 50 процентов, у ННК – около 18 процентов. К тому же запасы, на которых мы работаем, позволяют проводить большую доразведку. То есть мы работаем в основном на новых месторождениях с большой долей запасов С2. Надо понимать, что в традиционных регионах добычи открываются мелкие и сверхмелкие месторождения, на которые крупные компании чаще всего не пойдут в силу эффекта масштаба. Для эффективного использования минерально-сырьевой базы нужно допускать туда относительно некрупных частных инвесторов. Это понимают и в самих ВИНКах. Например, «Роснефть» и ЛУКОЙЛ в последние годы активно избавляются от мелких нерентабельных активов, которые портят им общую картинку.

©octagon.media. 2021

– Выходит, что крупным компаниям выгодно, чтобы существовали мелкие.

– Конечно! И это сейчас понимают настоящие профессионалы из крупных компаний. Они, как правило, не противодействуют нашей работе.

– Но и не помогают.

– Ну это рынок. Есть и исключения. Вот, например, Татарстан. Там президент сказал, что надо поддерживать малый нефтяной бизнес – и он стал развиваться, и «Татнефть» довольно активно помогает.

– То есть нужна политическая воля?

– Абсолютно. Я всегда была в этом уверена. И определённые подвижки тут есть. В утверждённой в 2020 году Энергетической стратегии Российской Федерации на период до 2035 года была впервые зафиксирована необходимость развития малого и среднего бизнеса в нефтедобыче. Запись в такого рода документах – это уже своего рода ориентир, это помогает отстаивать свою позицию.

Зачем нужны налоговые изменения

– Что касается налога на дополнительный доход (НДД), какие подвижки есть тут?

– На майском отраслевом совещании в Сургуте был поставлен вопрос: что делать с падением добычи в основном нефтедобывающем регионе – Западной Сибири. В качестве одной из мер была выбрана разработка и введение в эксплуатацию мелких месторождений. В итоге Минфин согласился включить в число месторождений, на которые будет распространён НДД, и ряд мелких. И хотя в Западной Сибири сейчас очень мало независимых компаний, несколько ННК подали заявки на подключение к режиму НДД. Например, «Печоранефтегаз», которая имеет лицензионные участки не только в Коми, но и в ХМАО. И главное, у этой компании есть желание и готовность перейти на режим НДД. Очень уж интересно будет посмотреть на практике, как работает НДД именно для независимых, то есть не интегрированных в ВИНК, компаний.

– Как переход на НДД улучшает экономику конкретных компаний?

– Сейчас компании платят налог на добычу полезных ископаемых (НДПИ) вне зависимости от того, как складывается экономика предприятия, какова его доходность.

«Допустим, я добыла 100 тонн и с этого объёма должна сразу же заплатить налог. А что будет со спросом, с ценой на нефть, с затратами, никого не интересует».

– НДД же подразумевает, что вы начинаете платить налоги в полной мере, когда ваш проект начинает зарабатывать деньги, то есть с финансового результата – с дохода от продажи сырья за вычетом расходов на добычу и логистику. Так инвестору проще просчитать инвестиционный проект, проще получить кредит в банке. А плоский налог на добычу полезных ископаемых – это, конечно, подарок для фискальных органов, но он сдерживает развитие отрасли.

Понятные и долгосрочные налоговые условия – это основа основ. У нас слишком много внешних рисков для того, чтобы ещё и родное государство бесконечно меняло главные правила игры для экономики предприятий. При этом малый масштаб производства ещё более уязвим. Потому что в этом случае нет второго центра прибыли – нет ни экспорта, ни внутренней продажи нефтепродуктов. У наших компаний в качестве товара есть только сырая нефть, которая сама по себе является своеобразным полутоваром, то есть не продуктом, используемым конечным потребителем.

Шок 2020-го

– Как пандемия повлияла на работу?

– В 2020 году у нас было сразу три шока – пандемия, обвал мировых цен на нефть, сделка ОПЕК+. Банки имеют чёткие инструкции, кому можно выдавать кредиты. И были случаи, когда они отказывались продлевать кредитные линии, потому что возникали кассовые разрывы и нефтедобывающие компании не отвечали банковским требованиям. А когда начали болеть вахтовые бригады на месторождениях, это вообще был караул. Нефть же нельзя заткнуть, её добыча – это непрерывный процесс. Было очень тяжело.

– Есть кто-то, кто не пережил 2020 год?

– У нас в независимом секторе на конец первого полугодия 2021 года зафиксировано, по данным ЦДУ ТЭК, 123 компании, осуществляющие нефтедобычу. А на конец первого полугодия 2020 года таких компаний было 125. Это нормальная рыночная история, когда компании создаются, продаются, закрываются и открываются. Главное, что на протяжении примерно 10 лет мы видим относительно стабильную долю добычи независимого сектора в 4–4,5 процента от общенационального объёма.

«Лидеры сектора не меняются. Это Иркутская нефтяная компания (флагман нашего сектора) и “Русь-Ойл”. В прошлом году к ним добавилась ещё и АО “РНГ”».

– «Середнячки» как были, так практически и есть. Имеются и совсем маленькие – даже с добычей в 1 тысячу тонн в год. Вот там и происходят основные изменения.

– Когда окончательно примут решение по НДД, число независимых компаний увеличится?

– Думаю, вероятность такая есть. Тем более что есть большие перспективы в передовых складках Урала, в Пермской области, где сосредоточено много месторождений, интересных для небольших частных инвесторов.

– Небольшая компания может себе позволить высокотехнологичное оборудование и высококвалифицированных специалистов?

– Наши компании, особенно небольшие, – это, по сути, эдакие «нефтяные фермеры». Если у гигантов, к примеру, 10 тысяч скважин, у «малышей» может быть всего пять-десять штук. И они знают их, как говорится, от и до. Маленькие коллективы со своими нефтяными «бурёнушками» работают как ювелиры. А руководители таких небольших компаний – это, как правило, профессионалы, которые зачастую приходят из крупных компаний. Они в курсе всех последних трендов, в том числе цифровизации мелких месторождений. На небольшом масштабе многое можно внедрить быстрее, чем в крупной компании. Помогает и то, что никто из них не находится под санкциями, а значит, они имеют доступ к зарубежным кредитам и отчасти к технологиям.

Как планктон может спасти от падения добычи

– Кто приходит в этот бизнес?

Инвесторы делятся на две категории. Первые покупают лицензию, проводят геологоразведку или какие-то инфраструктурные работы, например, а затем перепродают компанию. Это честный нормальный бизнес. Как говорит представитель одной крупной компании, «это для нас планктон». То есть для них готовят то, чем они бы сами не стали заниматься в силу изначальной мелкости актива. У вторых – другая философия. Они нацелены на то, чтобы расти. Взять, к примеру, Иркутскую нефтяную компанию. Можно ли представить, что когда-то она добывала всего 30 тысяч тонн в год? (Сейчас – почти 9 миллионов). Есть и те, кто добывает всего тысячу тонн и прекрасно живёт, имея всего одну-две скважины.

– Значит, мечты о том, чтобы иметь одну нефтяную скважинку и жить припеваючи, обоснованы?

– Ну как припеваючи – трудиться всё равно придётся. Помните, как однажды Владимир Путин сказал на заседании Валдайского клуба: «Каждый должен мотыжить как святой Франциск свой участок ежедневно, и тогда успех будет обеспечен».

– Каково его отношение к вашему сектору?

– На мой вопрос, нужен ли, по его мнению, малый и средний бизнес в нефтедобыче, он сказал, что да.

Елена Корзун: «Помните, как однажды Владимир Путин сказал на заседании Валдайского клуба: “Каждый должен мотыжить как святой Франциск свой участок ежедневно, и тогда успех будет обеспечен”».Фото: Слава Замыслов/Octagon.Media

– Всё это даёт надежду на то, что независимые НК всё-таки не исчезнут.

– Если будут рыночные условия, они будут всегда. Я имею в виду, если не будет плановой экономики и национализации всего.

– Каково, на ваш взгляд, идеальное соотношение государственного и частного присутствия в российской нефтянке?

– Как я уже сказала, государство должно превалировать, частный сектор должен составлять не менее трети. Что касается рынка независимых, то мне бы хотелось, чтобы он составлял около 10–15 процентов. Это необходимо для развития минерально-сырьевой базы. Арктика и шельф – это, конечно, хорошо, но в традиционных регионах добычи огромное количество неразработанный мелких месторождений. Работая в том числе на них, независимый сектор мог бы добывать до 100 миллионов тонн нефти в год (сегодня – около 23 миллионов тонн). Это реальные подсчёты.

«Но проблема в том, что сегодня в России при принятии решений госрегулирования главным образом учитывается специфика крупных ВИНК, а особенности ведения бизнеса относительно некрупных компаний фактически игнорируются».

– В итоге сектор ННК не развивается должным образом, а в последнее время начинает даже сжиматься. Получается парадокс: мелких и мельчайших месторождений с каждым годом всё больше, а небольших нефтяных компаний, идеально приспособленных для освоения таких месторождений, всё меньше. Налицо трагическая с точки зрения ведения рационального недропользования нестыковка.