О доносах и не только
Поговорим о доносах. Ещё несколько лет назад в СМИ о них любили посудачить. Это щекотало воображение авторов, захватывало, как сафари, и приятно тонизировало участников. Немного лёгкого самобичевания – и задача по внушению гражданам РФ чувства метафизической вины выполнено.
Два процента
К примеру, признанный в России иноагентом Дмитрий Быков элегантно рассуждал о поэтике доноса, объяснял, как правильно его писать. Тесть Чубайса, создатель русофобского кино «За нас с вами» Андрей Смирнов жаловался на несогласных с его творчеством. Ишь ты, пишут и пишут на него доносы, негодяи. Самодовольно так жаловался: мол, жив я ещё и покажу вам кузькину мать.
«Коммерсантъ» – тот, который до смены руководства, – снисходительно назидал:
«Куда более искусно и менее разрушительно для Руси донос использовал Иван Калита, князь Московский и Новгородский, великий князь Владимирский, прославленный в исторических трудах как “собиратель земли русской”».
Нынче такой респектабельной фиги в кармане в адрес страны, народа и власти в ведущих СМИ не дождёшься. А всего два года прошло. Всё потому, что одни «мастера» сбежали, другие притаились. Поэтому и изменился информационный пейзаж.
Но давайте разбираться.
Вы наверняка читали или слышали следующее:
«Мы всё время проклинаем товарища Сталина. И, разумеется, за дело. Но я хочу спросить: а кто написал четыре миллиона доносов? Дзержинский, Ежов, Абакумов, Ягода?».
Широко известная цитата Сергея Довлатова о злом, страдающим дурной наследственностью народе – то есть, о каждом, кто читает эти строки. Его творчество, яркое и неоднозначное, – свидетельство эпохи.
Предположим, что мы верим Сергею Донатычу и его цифре. Значит, возникает вопрос: четыре миллиона доносов, написанных русским народом, это много или мало? Всё зависит о того, как считать. Можно, конечно, отталкиваться от Бориса Немцова, который договорился до того, что Советская Власть уничтожила 150 млн человек. Тогда четыре миллиона – крохи.
Но Немцов эти цифры «на потолке нашёл». Нам бы какие-нибудь документально подтверждённые данные. Значит, МВД СССР подойдёт: с 1921 по 1953 год, то есть за 32 года, включая войну, Советская власть приговорила в высшей мере 799 455 человек. То есть, более чем в 150 раз меньше, чем об этом вещал Борис Ефимович. Тогда четыре миллиона – многовато. Если так, то прав «Коммерсантъ»: ужасная страна, ужасный народ.
Ну, а всё-таки велика ли на самом деле цифра – четыре миллиона?
На год смерти Сталина население СССР составляло примерно 185 млн человек. Если поделить их на 4 млн доносов (по Довлатову), то получается чуть больше двух процентов.
Не знаю, можно ли считать полученное статистической погрешностью. Но если только два процента писали доносы, то мне не очень понятно, почему Довлатов по этому поводу принимает вычурные позы. А ведь для публики, типа иноагента Быкова, это – явная симптоматика, основная краска к эпохе и возможность скорбно-многозначительного заявления о том, что каждый мог стать жертвой репрессий.
Характерно, многие не находили, что возразить в случае этого наглого обобщения. Хотя оно из того же ряда предположений, что каждому может упасть на голову метеорит, или каждый может стать миллионером.
Нужны ли были доносы НКВД
Конечно, органы никогда не отказывались познакомиться с бумажкой, начинающейся словами: «Считаю своим долгом заявить…». В начале 20-х в ОГПУ был даже отдел по фабрикации доносов для каких-то своих дел. Но надеяться только на эти бумажки? Органы в сталинские годы работали по своей методе. И в основе её были так называемые «картотеки НКВД». В них с начала 20-х годов были занесены все, кто мог бы вызвать подозрение у молодого советского государства – бывшие царские и белогвардейские офицеры, священники, дворяне…
Да, многие из них оказывались патриотами страны. Но новая власть к прежней элите – всегда и везде настороже. Тогда почему бы её не систематизировать в картотеку, и дальше с этой картотекой не работать?
В общем, в НКВД (в отличие от ОГПУ) уже была официальная линия игнорирования доносов.
Система стала самодостаточной. Да и ст. 95 УК РСФСР за ложный донос и донос с корыстными мотивами существовала с 1926 года. По ней могли «закрыть» минимум на два года.
Как в НКВД получали материалы следствия? В кино, начиная с перестроечных времён, показывают искалеченных и окровавленных несчастных с направленной им в остатки лица настольной лампой. Исключить такого, конечно, нельзя. Но те, кто оказывался на допросе, знают, что у дознавателей предостаточно инструментов кроме мордобоя, и чаще задержанные сами рассказывают о том, о сём. К примеру, Тухачевский ровным спокойным почерком на 143 страницах признаётся в попытке переворота и категорически отказывается от обвинений в шпионаже в пользу Германии.
И Осипа Мандельштама тоже не пытали. Он же был номенклатурным поэтом. И пользовался всеми преимуществами, которые ему давала советская власть. Но в 33 году он написал «Мы живём, не чуя страны», где называл Сталина земляным червём и заканчивал значительно:
«Для него что ни казнь, то малина. И широкая грудь осетина».
Конечно, власти заинтересовались этим произведением. Осип Эмильевич на допросе рассказал всё. Когда писал, кому читал, кто и что сказал. Упомянул в том числе и тех, кто ничего не знал.
Кто-то скажет, что автор совсем помешался на сталинизме: неужели он думает, что в НКВД не применяли пытки? Наверное, применяли. Но зачем обязательно ломать кости, если можно неопровержимыми уликами припереть к стенке. Например, шеф Международного отдела ЦК КПСС Валентин Фалин в своё время в интервью АПН утверждал, что расшифровки телефонных разговоров Тухачевского, Якира, Егорова, Блюхера и других, которые обусловили им смертные приговоры, уничтожены по распоряжению Хрущёва.
Извольте также познакомиться с воспоминаниями Леона Фейхтвангера. Это один из самых читаемых немецкоязычных писателей в мире. В декабре 1937 года он присутствовал на суде по делу «Параллельного антисоветского троцкисткого центра». Не забудьте, кстати, что 1937 год – это самый разгар так называемого «большого террора», как нас приучили считать.
Фейхтвангер пишет:
«Людей, стоявших перед судом, ни в коем случае нельзя было считать замученными, отчаявшимися существами. Сами обвиняемые представляли собой холёных, хорошо одетых мужчин с непринуждёнными манерами. Они пили чай, из карманов у них торчали газеты. По общему виду это походило больше на дискуссию, которую ведут в тоне беседы образованные люди. Создавалось впечатление, будто обвиняемые, прокурор и судьи увлечены одинаковым, я чуть было не сказал спортивным, интересом выяснить с максимальной степенью точности всё происшедшее.
Если бы этот суд поручили инсценировать режиссёру, то ему, вероятно, понадобилось бы немало лет, немало репетиций, чтобы добиться от обвиняемых такой сыгранности».
Кстати, о степени накала мероприятия, показавшегося Фейхтвангеру в декабре 37-го «дискуссией».
На следующий день после суда, им описанного, тринадцать, столь холеных и хорошо одетых мужчин с манерами, были расстреляны.
Кто-то скажет: нехорошо – 13 человек и ещё плюс 799 тыс. всё-таки расстреляли. Но с пятой колонной надо было что-то делать. Особенно накануне войны. А ещё надо было поставить на место обалдевших от вседозволенности партийных царьков из регионов, приструнить старых большевиков, умевших только расстреливать в гражданскую, но претендующих на доминирование в ВКПб. Эта задача облегчалась настроениями среди новых членов ВКПб. Отцы марксизма, как известно, презирали русских. Молодому поколению партийцев были совсем чужды разговоры о какой-то неполноценности русских при осуществлении марксистских замыслов.
Сталин уничтожил в целом ленинскую гвардию в ходе «большой чистки», плюс сколько-то откровенных бандитов, предателей, бандеровцев и проч. Примерно такое же количество, готовых ударить в спину в ходе СВО, сбежали из страны через Верхний Ларс и другие пограничны переходы.
Но доносы, конечно же, имели место. Некоторые их писали в огромных количествах.
Например, некая Николаенко из Киева настрочила их более восьми тысяч. В НКВД сначала удивлялись, а потом киевлянку показали врачам, и выяснилось, что у человека проблемы с психикой.
Однако в целом в стране не было общественного запроса на доносительство. Это связано с общинными традициями русского народа, которые в 30-х были ещё сильны. Да и сейчас тоже на нас влияют. Община – это такая форма самоорганизации, при которой крестьянские дворы объединялись в десятки. И каждый десяток был ответственен за любого своего члена. Отвечали имуществом и свободой. Людей приучили соотносить свои поступки с интересами общины. Донос на обидчика был крайней и очень болезненной для всей общины мерой. Проще было так называемого «красного петуха запустить» – подпалить дом обидчику.
Поэтому нарком НКВД Ежов на свой интерес к заговорам, которые были вскрыты рабочими и колхозниками, получал примерно одинаковые ответы. Вот один из них от Омского УНКВД:
«Случаев разоблачения по инициативе рабочих и колхозников троцкистко-бухаринских и иных организаций не было».
То есть тот самый народ, который вынес революцию, гражданскую войну, индустриализацию с коллективизацией и войну, доносительства избегал.
А вот советская научная и творческая интеллигенция себе в этом не отказывала. Откройте любой поисковик – там полно материалов: кто из писателей на кого писал, как учёные таким образом «конкурировали» друг с другом. А уж про театрально-киношную среду и говорить нечего.
Именно эти люди составляли ту самую треть всех обитателей ГУЛАГа, что сидели за ложный донос.
Воспоминания этой публики, получившей 70-летний карт-бланш на доминирование в печати, СМИ, и формируют репутацию русского народа, будто бы страдающего поголовным доносительством. Мол, это его позорное зло, коренящееся в дурной ментальности уже 500 лет. Так толкует, к примеру, некий Алексей Рощин, именующий себя социальным психологом. И таковых умников от ЦИПСО в сети – легион. Они хотели бы забить количеством. А по-моему, проявлением ментальности русского народа как раз является поговорка «Доносчику – первый кнут».
Отличие Руси от Запада
Русское государство всё время своего становления конечно же нуждалось в информации от населения. В Уставе Ярослава от XII века требовалось сообщать о готовящихся преступлениях. В то же время «Судебник» от 1497 года приравнивал ябедничество к татьбе – то есть к преступлению. Но ежели человек желал сообщить что-либо криминальное властям, то, например, в XVII веке для этого нужно было в людном месте произнести: «Слово и дело государево!» И тогда служивые люди обязаны были начать разработку информации.
Между тем, до Петра Первого за полученные таким образом сведения никогда не платили. Эту европейскую практику ввёл наш первый император. Он, кстати, разделил русский народ на две очень неравные половины. Одна, меньшая, прониклась западными ценностями. Другая, большая, осталась в своих традиционных представлениях. С этим, наверное, и связана активность интеллигенции в компании доносительства в годы сталинских чисток. И в целом индифферентность остальной части народа к этому увлекательному процессу.
Западная же цивилизация полностью построена на доносительстве.
В Древней Греции профессиональных доносчиков называли сикофанты. Они ввязывались в тяжбы и либо получали отступные, либо часть имущества осуждённого. Именно сикофанты (доносчики) загубили античного философа Сократа, который однажды определил: «Я знаю, что ничего не знаю». Он, кстати, очень критиковал демократию:
«Кормчего на корабле или плотника мы выбираем не по жребию, а на основании знаний и способностей…».
Так вот, некий мелет написал донос, что Сократ не чтит богов. Будучи вызванным в суд Сократ почувствовал себя оскорблённым. Ведь он так много сделал для Афин, а его судят по доносу. Сократ отказался защищаться. Дальше вы всё знаете: приговор, кубок с ядом цикуты, бессмертие.
В демократическом Риме делатории (информаторы) были ключевой частью судебной системы. Этот труд считался уважаемым и доходным. В средневековой Испании инквизиция вербовала доносчиков под страхом чудовищных мук. Донос на еретика был анонимным.
В Венеции на улицах были специальные почтовые ящики для анонимных доносов.
Чувствуете ментальную разницу? Почтовые ящики для анонимных доносов и публичное «Слово и дело» в Московской Руси.
Можно было продолжить рассказом о прекрасной Франции с её нормой гражданского доноса, отправившей на гильотину более 30 тыс. человек. Об искусстве доноса в парламентской Англии. И даже вспомнить киевлянку Николаенко. Ведь на украинский сайт «Миротворец» каждый может внести любого, показавшегося подозрительным. И далее этого несчастного могут убить или лишить собственности.
Но всё меркнет перед основой западной цивилизации – США, где 30 июня 1778 года был принят «Акт по защите осведомителей». И поэтому сейчас в США обсуждается вопрос, а не сделать ли 30 июня праздником – Днём национального осведомителя.
В США доносчики зарабатывают в среднем 700–750 долларов в неделю. Для них создана программа Crime Stoppers. Каждый доносчик имеет свой номер. В банке его нужно просто назвать и получить деньги. Если доносчик докажет, что очень нуждается, то деньги выплатят сразу.
Несколько американских законов, поощряющих доносчиков. Например, закон Сарбейнза – Оксли, согласно которому сотрудник может докладывать в органы всё, что кажется ему подозрительным в его компании. При этом он защищён от ответственности. Или закон Додла – Франка, по которому за информацию о нарушениях финансового рынка следует вознаграждение в сумме 10–30 процентов от штрафа. Некоторые заработали на этом десятки миллионов долларов.
Но самый крутой донос случился в 1998 году. Он изменил карту Европы.
Именно тогда сотрудница Пентагона Линда Трипп записала на диктофон болтовню Моники Левински и донесла в ФБР. Ну вы же помните: Овальный кабинет Белого дома, симпатичная молоденькая практикантка и Билли с саксофоном. После чего президенту США Клинтону оказалось проще разбомбить Белград, чем объяснить происхождение пятен на платье Моники. Как собственно и было предсказано в фильме Барри Левинсона «Хвост виляет собакой» за год до приключения Билла с Моникой.
Кто запугал Достоевского
Киньте в поисковик слово «доносы» и получите списком в огромном количестве: доносы в России сегодня, доносы в СССР, доносы при Сталине, доносы в России в 2022 году, 2023-м, 2024-м. Или заголовки, типа «Сила страха работает. В России пишут сотни доносов». Как будто это – ипостась только России. Нам продолжают внушать комплекс национальной неполноценности. Но те, кто это делают, преследуют и другие интересы. Это самый ответственный момент нашего разговора.
В своё время Достоевский признался, что не смог бы сообщить полиции, если бы располагал информацией о взрыве в Зимнем дворце. Ему возразили: как же так – ведь погибли люди. Достоевский ответил, что не хотел прослыть доносчиком. Федор Михайлович боялся, что либералы бы не простили, довели до отчаяния. Похожая ситуация возникла осенью 1999 года, когда в Москве взрывали дома.
На телевидении тогда подняли вопрос, этично ли сообщать органам о готовящихся взрывах. И представьте, однозначного ответа получено не было.
Либеральной моралью – хорошо то, что плохо для России – во второй половине XIX века владела только интеллигенцией. И сумела запутать самого популярного русского писателя в мире. А к 1999 году властвовала уже над доминирующей частью всего российского общества. Поэтому несколькими годами раньше погиб Союз, и Россия к 1999 году стояла на самом краю от распада.
Нам десятилетиями навязывали полемику о доносах, сознательно подменяя понятия. Мол, сотрудничество с властью это плохо, и объясняется дурной наследственностью. Я надеюсь, мне удалось объяснить, что с наследственностью у нас всё в порядке.