Ай да Сталин, ай да сукин сын!
К 6 июня информационное пространство наполнится напоминаниями о том, что «Пушкин – наше всё». У этой даты государственный статус имеется. Простые люди и самые высокие руководители будут объясняться в любви к Александру Сергеевичу Пушкину – ведь страна отмечает день рождения поэта. Практически каждый знает и легко процитирует те или иные его строчки. И всем это нравится. Александр Сергеевич и правда гений. Да и привычно – всегда так было. Но всегда ли? Нет, только с того самого 1937-го.
Конечно же Пушкин был велик и до 37-го, только не все это знали. При государе Александра Сергеевича обожала интеллектуальная элита, аристократы духа. Смерть поэта после дуэли на Чёрной речке, конечно, потрясла людей, но лишь из небольшого круга образованного дворянства. У его журнала «Современник» было всего 600 подписчиков! Для подавляющего большинства населения Российской Империи Пушкин оставался незнакомым барином из другой волости.
Просвещённые современники не только его возносили, но и критиковали. Одни – за излишний декабризм, другие – наоборот, за предательство декабризма.
Находились нигилисты, такие как Дмитрий Писарев, не щадившие Пушкина и высказывавшиеся о нём крайне уничижительно. Мол, Александр Сергеевич всего лишь чистое искусство и тормоз социального переустройства. Очень уж Писареву революции хотелось.
Воспитанных Писаревым революционеров упоминание Пушкина вообще до зубного скрежета доводило. Вот, например, как саратовские социал-демократы реагировали на торжества, приуроченные в 1899 году к столетию поэта:
«Буржуазия не жалеет ни времени, ни денег на праздник в то время, когда миллионы крестьян в буквальном смысле мрут от голода… Пушкин никогда не был другом народа, а был другом царя и буржуазии».
И далее пассаж о том, что настоящие друзья народа заканчивают жизнь на виселице.
Особенно саратовских социал-демократов в конце XIX века раздражали следующие строки Александра Сергеевича:
«Иль русского царя уже бессильно слово?
Иль нам с Европой спорить ново?
Иль русский от побед отвык? Иль мало нас?..
…Так высылайте ж нам, витии, своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России среди не чуждых им гробов».
Писарева, призывавшего молодёжь к освобождению от общественных и семейных ограничений, понять отчасти можно – ведь болел в детстве очень много. Но этих, в том числе и будущих большевиков, проклинающих Пушкина за то, что он «прославляет оружие, употреблявшееся Россией всегда для гнусных целей», мой ум не постигает в принципе. Ведь 20 лет не пройдёт, как будут распевать: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем...». И всё за счёт русских штыков.
В то же время сам Ильич Пушкина обожал. Эпиграф ленинской «Искры» – это фрагмент текста Пушкина к декабристам.
В ленинской переписке с соратниками в качестве ключа к шифрованной связи использовались такие его произведения, как «Пророк», «Калмычка», «Братья-разбойники» и другие. Что, конечно, странно – ведь научный марксизм отрицает культуру предшествующей формации, как принадлежащую прежним классам. Значит, задача ортодоксального марксиста – устранить Пушкина, как элемент буржуазно-аристократического мира. Но, уж таков был Ленин – весь из себя неоднозначный.
Но Ленин, видимо, не много решал в советском государстве, поэтому крестьяне, в полном соответствии с доктриной абсолютно неизвестного им марксизма, в 1918 году разграбили и сожгли усадьбу Пушкина в Святых Горах, да и библиотеке Лицея досталось. Быть может, и самого Александра Сергеевича повесили бы, попадись им под руку, а почему бы и нет – барин же. И бакенбарды у него ужасные – раздражают трудового человека. И никак бы Ильич своего любимого поэта не защитил. Ленин ведь всяко запрещал Уралсовету расстреливать государя. Видимо, ему назло Николая Романова с детьми и домочадцами ужасной смерти предали в Екатеринбурге.
Оставшиеся в живых интеллигенты в начале 20-х конечно же бубнили о непреходящей культурно-исторической значимости поэта, но кому они были нужны, особенно уже отыграв свою роль в возникновении революционных настроений в Российской Империи. Хотели свободы? Получите. И от классики в том числе.
А между тем советские литературоведы, типа Д. Благого и М. Покровского, в это время определяли Пушкина реакционером – более вредным, чем сам Николай Первый. Обосновывалось так: в разговоре Пушкина с Гоголем ведь прозвучало, что «государство без монарха – это то же, что оркестр без капельмейстера» – значит, выступал поэт за сохранение самодержавия и отказ от радикальных реформ.
И ещё Александр Сергеевич, оказывается, не принял европейские революции 30-х. Как это ужасно, дорогие товарищи! Вы только представьте, в том же стихотворении «Клеветникам России» богатырская сила народа соединяется с державной властью царя, а не предвкушает лозунг «Пролетарии всех стран соединяйтесь!».
Всё это, с точки зрения рабоче-крестьянского государства, подлежит, конечно, осуждению.
Однако к началу 30-х стало понятно, что без А. С. Пушкина советской власти придётся туго. Всё дело в русском зарубежье. Оно не оставляло попыток объединения, а это для Союза стало бы проблемой накануне войны, со сроками которой Сталин ошибся всего на два месяца. Согласно его прогнозу, война должна была грянуть в феврале 1941 года.
Прежние попытки русского зарубежья создать единый фронт провалились не без помощи советских спецслужб. Но тут среди русских эмигрантов по всему миру начал набирать популярность Пушкин. Агентура Союза только разводила руками: как можно бороться с Пушкиным?! Поэт быстро становился единым знаменем эмиграции. Её вожди почувствовали возможность переиграть Кремль на культурном поле, а потом трансформировать свой успех в политическую организацию. В столетие со дня гибели Пушкина русское зарубежье запланировало невиданные торжества.
То есть, Пушкин становился сильнейшим оружием против своей же родины.
Сталин раскусил замысел эмиграции. За имя поэта состоялось сражение, в котором мощь советского государства переломила отчаяние бывших. Всех граждан СССР поставили перед фактом: Пушкин велик, Пушкин – наше всё.
Об этом твердили на политинформациях, в газетах, из радиоточек, в кино, в театрах Союза. Огромные толпы маршировали к памятным местам Пушкина, в продаже появились сервизы с его профилем, именем Пушкин назвали Государственный музей изобразительных искусств…
Тираж произведений Пушкина к 1937 году достиг 22 млн экземпляров, что немногим меньше, чем у Ленина. Пушкина издали на всех языках народов СССР. А вообще за годы советской власти тираж произведений поэта вырос почти до 400 млн экземпляров, идеально реализовав строки самого Александра Сергеевича:
«Я памятник себе воздвиг нерукотворный. К нему не зарастёт народная тропа».
На месте дуэли у Чёрной речки 8 февраля 1937 года поставили монумент поэту, одновременно бюсты Пушкина заполнили скверы, заняли свои места на рабочих столах. Симптомом стали работы советских литераторов типа «Наследие Пушкина и коммунизм». Последняя, кстати, подарила миру показательную цитату:
«Пушкин погиб сто лет тому назад в неравном поединке с дворянской, помещичьей и самодержавной Россией. Но его искусство осталось жить живой жизнью. Пушкин стал спутником пролетариата, спутником революционного народа в его борьбе и победах».
На торжественном заседании 10 февраля 1937 года прозвучало:
«Пушкин принадлежит тем, кто под руководством Ленина и Сталина построил социалистическое общество, он принадлежит народам СССР, которые под великим знаменем Ленина–Сталина идут к коммунизму».
Вот уж действительно: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!».
Кого-то неприятно резанёт эта связка: Ленин – Сталин – Пушкин. И что с того, если через семь лет, в 1943 году, истребитель ЯК-7б «Александр Пушкин» собьёт восемь «Юнкерсов» и «Мессершмитов», а концу войны одержит ещё 18 побед в воздушных боях? Всё, что работает на победу России, – уместно и вовремя. Государь Император не нашёл возможности использовать Александра Пушкина для победы в Первой мировой войне и над своими оппонентами в 1917-м, а Сталин смог правильно применить имя великого русского поэта. Значит, Сталин прав, создав культ Пушкина, который стал могучей имперско-объединяющей силой в полном соответствии с долгосрочным прогнозом поэта:
«Слух обо мне пройдёт по всей Руси великой,
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык».
Точно таким же образом в 1944 году при факультете философии МГУ появилась кафедра истории русской философии. Дело в том, что, к примеру, за первыми словами «Патриотической песни немцев» («Deutschland, Deutschland uber alles») стояли Ницше, Гегель, Шопенгауэр. Ортодоксального марксизма с ленинизмом оказалось недостаточно для противостояния этой троице. И Сталин не постеснялся обратиться к родному философскому наследию, чтобы спасти страну.
А нам почти 70 лет рассказывают, что 1937 год – это расстрелы, расстрелы, фургоны «Хлеб», тихо крадущиеся по ночной Москве по адресам жертв репрессий и ГУЛАГ. Страна-то в этот год, оказывается, бурлила Пушкиным, заучивала его стихи, зачитывалась ими. Да, по приказу товарища Сталина, того самого, усатого, чтобы потом архимандрит Савва (Мажуко) смог сказать:
«Если у народа нет Бога, по крайней мере, у него должен быть Пушкин».
В свете всего вышеизложенного известная фраза Александра Сергеевича должна звучать именно так: «Ай да Сталин! Ай да сукин сын!».