Идеологические сказки

В России идеологии давно не приживаются, что немудрено. Ведь прошлая страна, в которой большая часть населения успела пожить, была настолько этой идеологией пропитана, что это успело порядком надоесть. Как в песне группы «Ноль» про жизнь на улице Ленина: «Что же ты хочешь от больного сознания? В детстве в голову вбили гвоздей люди добрые...» Речь как раз про идеологию коммунизма, которая уже к середине прошлого века была переименована в развитой социализм, что в итоге привело к краху государства, население которого больше всего устало именно от того, что носить джинсы нельзя «по идейным соображениям». В этом плане абсолютная свобода 90-х была как раз катарсисом деидеологизации, процессом высвобождения эмоций и разрешения внутренних конфликтов.

К слову, в остальном мире идеологии тоже вылиняли. Постмодернизм окончательно уничтожил серьёзность любого политического процесса, и первым, кто вновь решил проталкивать какие-то идеи, стала девочка Грета Тунберг, но это уже был век метамодернизма. Собственно, «мета» как раз и означает в этом случае перенос чего-то из прошлого, например серьёзности, о которой забыло поколение ироничных постмодернистов. Как итог, метамодерн оказался законченной формой «Общества спектакля» по Ги Дебору, так как всё, что раньше переживалось непосредственно, отныне оттеснено в представление.

Вообще, в современном мире все идеологии обрели приставки «пост», то есть после чего-то. Постлиберализм, постсоциализм и даже посткоммунизм – это ситуации, в которых идеологии оказались после того, как закончился срок их хранения. Например, современный либерализм, берущий начало в Великой французской революции с её лозунгом «Liberte, Egalite, Fraternite», сегодня имеет мало общего со свободой, а равенство достигается путём корректирующей дискриминации, то есть по отношению к большинству со стороны меньшинства. В России 90-х тоже было что-то подобное, когда прогрессивные идеи Гайдара и «шоковые реформы» пришлось продвигать волюнтаристским путём, так как неподготовленное население вряд ли захотело бы само по себе «вписываться в рынок». Манипулятивность массовым сознанием при продвижении таких идеологий всегда приводит к тому, что в какой-то момент занавес падает и обнажается вся уродливая машина реальной политики, что производит на народ отрезвляющий эффект. После такого никаких идеологий больше не хочется, лишь бы дали спокойно жить.

Постсоциализм вместе с псевдокоммунизмом («псевдо», потому что реальный коммунизм так и умер в начале 1920-х годов, толком не родившись, а дух его устремился в «светлое будущее») тоже оказались в ситуации, когда идеологии стали мешать политическим задачам. Интеллектуальные леваки, выросшие из парижской Красной весны 1968 года, ушли в либертарианские аспекты гражданственности вместе с идеями Фуко, Батая и Деррида. Так мы получаем, например, феминистический фундаментализм: всеобщая либерализация невозможна без эмансипации женщины, без преодоления сексизма. Или демократический фундаментализм: демократия есть основополагающая ценность западной цивилизации, и весь конфликт является просто следствием борьбы за основной демократический, эгалитаристский принцип. Экологический фундаментализм: экологическая катастрофа как основная проблема человечества. Или, как писал Славой Жижек, психоаналитический фундаментализм в том виде, который ему придал Маркузе в «Эросе и цивилизации», где путь к освобождению лежит через изменение репрессивных либидозных структур.

Рецептура выживания левых идеологий в России и вовсе похожа на кухню фьюжен. Та же КПРФ, выживающая на мифе о том, что именно она наследует преемственность КПСС, а через неё и величие СССР, в последние годы компенсирует естественную убыль престарелого электората рекрутированием разочарованных противников власти всех мастей. Разгромленные либертарианцы и разочарованные националисты растворяются в оппозиционной партии номер один, невзирая на идеологические противоречия. Как и потомки расстрелянных большевиками дворян, оставшись в Союзе, ассимилировались в новом государстве рабочих и крестьян, так и у новых противников системы не возникает когнитивного диссонанса при борьбе за демократические идеи под флагом Сталина.

Но удивляться всему этому не следует. Идеология по Ролану Барту – современный метаязыковой миф, коннотативная система, приписывающая объектам непрямые значения и социализирующая их. Возьмём, например, понятия «демократия», «социализм», «марксизм». Иллюзия – это убеждённость в том, что возможно описать хотя бы минимальный набор признаков, конкретных качеств, определяющих сущность этого феномена, например демократии. В конечном счёте единственным способом определить демократию является признание того, что этим понятием охватываются все партии, называющие себя демократическими. Но тут же можно привести пример ЛДПР, которая годами занимается только тем, что мочит либералов и ненавидит демократов. Так что в России даже означающее не конституирует идентичность объекта.

Исходя из всего вышесказанного, я бы предложил не говорить больше об идеологии и попытался бы осознать, что собой являет постидеология, особенно в прикладном смысле. При таком подходе новое явление будет пониматься не как что-то сложившееся, а как переход от идеологии к чему-то новому, например. Тут хочется, конечно же, пофантазировать про метаидеологию, которая станет чем-то синтезированным, с более гибкой и мобильной системой ценностей, что неотъемлемо в условиях новых социальных реалий. Как поёт певица Монеточка, «я такая пост-пост, я такая мета-мета», тем самым предвосхищая фазу глобального перехода от старых идей к их новым образам.

В нашей сегодняшней ситуации я бы и вовсе предложил определить бродящих по стране призраков идеологии как собрание мемов. Разумеется, не столько про Наташу и котиков, сколько про объекты социокультурной информации, которые для размножения копируют сами себя, подобно генам из книжки Ричарда Докинза. Тут я процитирую «Википедию», напомнив, что мемом является любая идея, символ или действие, осознанно или неосознанно передаваемые от человека к человеку посредством коммуникации. По эволюционной теории вся значимая для нас информация состоит из базовых единиц – мемов, как и биологическая информация состоит из генов.

О чём я? Все наши представления об идеологиях находятся в области исторического знания. Тут уместно вспомнить ещё один мем, что любая наука – продажная девка империализма. В разное время советские политики говорили такое про генетику и кибернетику, но в целом подобное отношение применимо и к нашей «непредсказуемой истории». Вопрос о податливости социальной памяти манипуляциям рассматривался ещё в сборнике статей Хобсбаума «Изобретение традиции» о так называемой политике памяти. Согласно этому, переход общества к постиндустриальному сопровождался кризисом идентичности, что связывалось с потерей традиции. В современном мире человек оказался лишён прямой преемственности информации о прошлом. Искать её приходилось в коллективной памяти, то есть в культуре, при помощи которой традиции изобретались вновь с целью внедрения определённых ценностей и норм поведения. Так родилась символическая политика, которая представляет собой особый род коммуникации, нацеленной не на рациональное осмысление, а на внушение устойчивых смыслов посредством визуальных эффектов. Наиболее популярными из них сегодня являются интернет-мемы.

Современная историческая информация хранится в коллективной памяти именно в виде мемов. Образы исторического прошлого в массовом сознании предельно упрощаются – до уровня мифов. Миф – это упрощённая форма восприятия действительности, способного давать простые ответы на сложные вопросы. Для обывателя характерно, что исторические события спутаны во времени, герои и факты сливаются воедино, но в то же время структура исторической памяти жёстко задана и эмоционально окрашена. Здесь всем ясно, что есть добро и зло, хорошие и плохие, наши и чужие. Вот на этом примитивном мифологическом уровне и строится современная политическая идеология, ну или что там от неё осталось.

Отсюда и широта распространения в меминге исторических параллелей вроде «история циклична» или «мы это уже видели в царской России». В медиа «коллективная память» (даже о событиях годовой давности) становится пространством политической борьбы, в которой различные политические силы путём манипуляций добиваются определённого влияния. Меминг политики памяти позволяет любому актору политической жизни решать задачи по созданию метаидеологии, адекватной современной повестке дня, определять идентичность собственной группы и консолидировать её, мобилизуя на решение поставленных задач. Таким образом, с одной стороны, этот подход может мыслиться как чисто политтехнологический, с другой – мемы склонны, как я уже писал, мутировать и образовывать собственные устойчивые цепочки.

Так что идеологии будущего – это комплексы мифомемов, которые партии и политики сумеют внедрить в массовое сознание. «Голубые океаны» будущих идеологий ещё не определены, но в любом случае они могут опираться на какие-то фрагменты старых. Например, коронавирус и QR-коды показали, что борьба за гражданские права разворачивается преимущественно в нише консервативного населения, тогда как прогрессивный класс под страхом смерти из-за пандемии готов пожертвовать свободой в пользу тотального контроля.