Вашингтонский консенсус умер. Да здравствует консенсус!

Неприятно осознавать, что вся твоя жизнь умещается в один кризисный период, что твои личные взлёты и падения на самом деле фигуры высшего пилотажа в процессе свободного падения камнем вниз, но неприятие не меняет сути…

Алексей Кузьмин, профессор, член РАПК, эксперт в Университете Иннополис

Это продолжение. Первая статья («Эпоха нефтедоллара: ужасный конец или бесконечный ужас») вышла на сайте «Октагона» 9 апреля 2021 года и была посвящена кризису 1971–1973 годов (советую перечитать, чтобы понятнее был этот текст). Итогом того кризиса стала замена мирового эквивалента стоимости (золото на нефть), которая долгое время оставалась «незамеченной» (незамечаемой). Кризис 2008 года подмену обналичил (в прямом и переносном смысле). Оба этих кризиса нельзя рассматривать независимо друг от друга. Они не цикличны, а линейны.

Причиной периодических срывов является базовый (фундаментальный) изъян капиталистической модели развития. Суть изъяна не в возникающем ситуационно дефиците ресурсов роста, а в неизменно дискриминационном порядке доступа к ним (международное право на основе силового паритета).

Кризисы – это сбои матрицы, порождаемые делегитимацией существующего мирового порядка (правовой дефолт). Делегитимация международного права при отсутствии адекватно отражающей интересы сторон переговорной площадки ведёт к войне (силовой диспаритет). В 1973 и 2008 годах такая площадка существовала, сегодня – нет.

Впрочем, так всегда бывает при правовом дефолте – институты прежнего порядка отмирают. Сложившаяся неопределённость требует как минимум изменения регламента доступа к ресурсам развития (расширение числа стран – транзитёров роста), как максимум – самого понятия роста (кто мы, для чего, в чём смысл).

Модель вошла в стадию глубокой (неразличимой с гибелью) трансформации, отказ от которой (неспособность или неготовность, значения не имеет) ставит в повестку вопрос войны и мира. Иными словами, модель своё отработала, транзит неизбежен, разночтения вызывает только формат: новая Ялта, новый Рамбуйе или новая Нагорная проповедь…

В 1971 году стартовала рекомбинация Бреттон-Вудской модели, растянувшаяся на три этапа. Первый (1971–1984 годы) – замена золотого содержания доллара на нефтяное. Второй (1985–1999 годы) – замена аналоговой цепочки стоимости (товары) на виртуальную (деривативы). Третий (2000–… годы) – замена сберегательной модели роста (налог на будущее) на кредитную (долги перед будущим), отмеченную в 2008 году безакцептным списанием сбережений (ликвидация прошлого).

Замена золотого содержания на нефтяное (якорный актив) установила между долларом и нефтью зависимость по принципу сообщающихся сосудов. Рост процентной ставки ФРС США вёл к падению цен на нефть и наоборот. Нефтедоллар стал финансовым каркасом мировой экономики, а нефть превратилась в источник глобального платёжного дефицита (сорбент долларовой инфляции).

Как эквивалент мировой стоимости нефть идеально соответствовала кредитной модели. Объём золота ограничен физически (эмиссионный тормоз) и напрямую связан с прошлым (сбережения). Там, где золото диагностирует инфляцию, нефть показывает рост мирового ВВП. Нефть – точка старта мировой цепочки создания стоимости. Растёт мировая экономика – растёт потребление нефти. У нефти есть свой, не связанный с финансами доступ к доходам будущего – кредитный демпфер (подробнее об этом – ниже).

Отказ в 1971 году от золота и плавающий валютный курс создали волшебную машинку по превращению долга Соединённых Штатов в главный ресурс мирового роста. Мировой должник превратился в мирового кредитора (транзитёр долгов прошлого в будущее), получив в свои руки механизм волюнтаристского управления мировыми инвестициями (произвольное формирование глобального будущего).

После 2008 года модель показывала падение цен до 45 долларов за баррель, в реальности к 2014 году они выросли до 150 долларов.Фото: Jim Gehrz/ZUMA/TASS

На первом этапе рекомбинации доллар ещё сохранял товарное содержание, а модель – контуры классической экономики, где труд – источник стоимости, а значит, прибыли, сбережений и инвестиций (источник роста). На втором этапе он его лишился (виртуальный эквивалент). С глобального кредита сняли все формальные ограничения, остались неформальные – амбиции кредитора (хозяин будущего).

Кредит (обязательства) стал очень быстро расти, расширяя зону ответственности кредитора. Процесс взаимосвязан: рост обязательств требует роста полномочий (амбиции), а рост полномочий расширяет зону ответственности (обязательства). Системный подход к будущему заменили дифференциальным.

О реальности мы стали судить по её отражению в бухгалтерской строке, лишённой связи с реальностью (дематериализация эквивалента). Механизм экономического роста обрёл «творческий» формат, где амбиции выступают в роли драйвера (самосбывающийся прогноз). Перефразируя Пабло Пикассо, мы рисуем будущее, избавляясь от настоящего. И чем сильнее нам не нравится настоящее, тем более отдалённое будущее мы рисуем.

Новая (ограбление будущего) ликвидность в 10 раз превысила совокупный мировой продукт (забалансовый кредит). Сформировался долг (финансовый пузырь), исполнение которого эмитент, как стало понятно позже, обеспечить не в состоянии ни экономически, ни политически. Амбиции превысили возможности.

В 70-х, 80-х и даже в 90-х годах тезис о том, что отказ от золотого фиксинга породил возможность манипуляции мировыми инвестициями, выглядел как теория заговора («во всём виноват Госдеп»). На третьем этапе рекомбинации «теория заговора» стала обретать научное обоснование.

Одним из первых на системную связь нефтяных цен и денежного рынка США указал Владимир Зехин. Нуреддин Кришен развил тему влияния монетарной политики Штатов на рынок нефти. Владимир Кириллов и Екатерина Туманова связали цену нефти с ценами фьючерсов. Людмила Разумнова и Николай Светлов построили математическую модель влияния на рынок нефти спекулятивного капитала (объём и доступность).

У математических моделей общая беда – неспособность учитывать изменения, которые изначально в них не «прошиты». Модель не умеет импровизировать в быстро меняющейся среде, а мировой рынок чрезвычайно пластичен, детерминирован политически. Каждый новый значимый параметр ломает прежнюю модель и требует создания следующей. Доказательством служит модель Разумновой и Светлова.

Составлена она была в 2008 году и коррелировала с колебанием цен начиная с 1978 года. Степень корреляции 91,5 процента, лишь 8,5 процента вариаций вызваны параметрами, выпадающими из модели. После 2008 года модель показывала падение цен до 45 долларов за баррель, в реальности к 2014 году они выросли до 150 долларов. Появился параметр, кардинально изменивший поведение модели (ФРС США включила печатный станок).

Модель не даёт полного знания об объекте, но она обеспечивает важный метод познания – эксперимент. В общественных науках моделирование – единственно возможный (без нарушения прав человека) способ постановки эксперимента. Рынок функционально субъектен, обусловлен психически (introspecto). Попытка обсчитать его математически (без учёта социального фактора) неизбежно оборачивается самонаведением («нет ничего в разуме, чего не было бы в чувствах»).

В 70-х, 80-х и даже в 90-х годах тезис о том, что отказ от золотого фиксинга породил возможность манипуляции мировыми инвестициями, выглядел как теория заговора («во всём виноват Госдеп»).Фото: ТАСС

Например, Адам Смит напрямую увязывал рынок с общественной моралью и законом. Давид Рикардо вписал «национальную» концепцию рынка Смита в международную торговлю (частный случай общего). Отцы-основатели теории равновесной выгоды от финансовой глобализации использовали труд Рикардо как базу, закрыв глаза на ключевой параметр его модели – «национальную прописку» труда и капитала, обмен только произведённым продуктом.

Классики политэкономии осознавали необходимость учёта социального фактора при построении (синтез) экономической модели, развёрнутой в будущее – возможность прогноза (сценирование). Отказ от социального аспекта порождает желание унифицировать будущее на основе наших сегодняшних представлений о нём (утопия). Понимание этого вновь выходит на первые позиции.

Карл Поланьи рассматривал рынок как антитезу общественному устройству. Тома Пикетти запер себя в статистических рядах, но в итоге доказал социальную природу экономики на уровне математики, за что бит критиками до сих пор. Юбилейный доклад Римского клуба «Come On! Капитализм, близорукость, население и разрушение планеты» и вовсе крамолен – предлагает оценивать эффекты роста аксиологически, уравнивая в правах научную и религиозную картины мира.

Дематериализация эквивалента (мера стоимости) создала принципиально новую, предельно подвижную организационную модель – глобальный финансовый рынок, систему обмена символами товаров. Стоимость за доли секунды стала огибать земной шар. Время исполнения контракта сжалось до нажатия клавиши Enter и стало растяжимо до решения о её нажатии.

Был создан образ рынка, по которому мы стали судить о реальном рынке: абстрактное предложение, диктуемое абстрактным спросом, удовлетворяемым абстрактно – в абстрактной точке пространства и времени.

Математическая модель стала способом оценки не просто обмена товарами, а эффективности общественного устройства (ВВП). Ожила антиутопия «математически безошибочного счастья» Евгения Замятина: «Тем двум в раю – был предоставлен выбор: или счастье без свободы – или свобода без счастья; третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу – и что же: понятно – потом века тосковали об оковах. Об оковах – понимаете, – вот о чём мировая скорбь. Века!»

Модель открыла колоссальные возможности роста (инвестиционная мобильность, оборачиваемость капитала, скорость и комплексность принятия решений), одновременно породив колоссальные риски. Главный – десоциализация и унификация (обособление от реальности). В незамутнённом виде модель была явлена нам в 2008 году, но она до сих пор должным образом не отрефлексирована (воспринимается как данность).

В первой статье был предложен новый (хорошо забытый старый) метод анализа. Его суть в корреляции двух переменных – товарного (движение материальных ценностей) и фондового (взаимодействие мотивационных механизмов) рынков. Сегодня экспертное сообщество либо рассматривает их порознь, либо не различает (идентифицирует). В обоих случаях один из параметров предстаёт как случайная переменная.

Новый-старый метод называется политэкономией, оформившей (породила его, рождена им) первое эпистемическое сообщество.

Это делает принципы эпистемы ненаблюдаемыми (эмпирически невидимыми) для действующих в её пределах институтов («рептилоиды»).

В отличие от религиозных эпистем политэкономия предложила единственно возможный способ стандартизации (унификация) мирового пространства смыслов – лишить его смысла. Поставить на место идеи инстинкт (личная выгода), устранив «помехи» (культурные различия). «Нет ни эллина, ни иудея, ни обрезания, ни необрезания, ни варвара, ни скифа, ни раба, ни свободного, но всё и во всём» прибыль.

Сценирование – процесс творческий, интуитивный. Скачок из одной плоскости в другую, связующий по Виктору Феллеру два «разнооцениваемых» (несвязных) факта, создающий новый контекст. Корреляция законов природы (инстинкты) и способов их ограничения (регламент) создаёт такой контекст – выстраивает линейную логику поэтапной рекомбинации Бреттон-Вудской модели, которую мы сегодня видим как отдельные (не связанные между собой) кризисы.

Расширение аналитического инструментария (социокультурные границы, правовые контуры, поведенческие матрицы) повышает релевантность прогноза, но усложняет его выработку. Систематизация абстрагированного во времени и пространстве процесса требует устойчивой координаты – маршрутизатора.

В первой статье маршрутизатором была выбрана нефть (энергия). Принципиально здесь ничего не изменилось.

Фантом постиндустриальной (транзакционная, цифровая) экономики рождён дематериализацией эквивалента (бессырьевой рост). Реализуем фантом только при отыскании «философского камня» или подавлении человеческой воли (десоциализация оценки эффектов роста – ВВП).

Вся актуальная повестка (глобальное потепление, карбоновый след, зелёная энергетика) связана с углеводородами. Меняются финансовый интерфейс энергетики (механизм капитализации), способы консервации и доставки энергии, география поставок, баланс. Процесс мы видим как создание новых рыночных ниш (сланец, СПГ, ВИЭ) и политических, включая военные, конфигураций (ШОС, AUKUS). Нефть как дешифратор позволяет выписать историю, из которой следует вполне вменяемая эвристика…

Описывать третий этап рекомбинации («кризис» 2008 года) без дешифровки второго (феномен 1986 года) невозможно. Ломается линейная логика, и механика сегодняшней трансформации становится непонятной.

По набору переменных 1986 год действительно был феноменален (считается одним из самых загадочных в современной истории). Нефтяные аналитики идентифицируют его как точку запуска нового механизма формирования цен. Конспирологи – как старт проекта по развалу СССР. Политологи – как отправную координату нового мирового порядка (финансовая глобализация).

1973-й изменил социально-экономическую модель стран Запада: привязал доллар к нефти, а нефтяной рынок – к международной политике. 1986-й снял товарный тормоз с эмиссии доллара, предварительно вернув ему статус всеобщего эквивалента. Репером кредитно-денежных систем всего мира (операционный контроль национальных стратегий роста) стал баланс ФРС США (оператор американской стратегии роста).

В 1986 году нефть рухнула так же стремительно, как в 2008-м и 2014-м. У обвала есть рыночное объяснение. Эр-Рияд резко (за четыре месяца), в обход квот ОПЕК поднял добычу в среднемесячном измерении с 3,9 до 6,2 млн баррелей в день (периодами Saudi Aramco добывала по 10 млн баррелей).

Шло целевое давление на рынок. Aramco заключала экспортные сделки netback, гарантируя переработчику прибыль в 2 доллара с барреля, независимо от цен на бензин. Импортёры демпинговали, наращивая закупки. АЗС Соединённых Штатов устраивали дни бесплатного бензина для привлечения клиентов. Издержки благородно брал на себя Эр-Рияд. Нефтяные цены рухнули с 32 до 10 долларов за баррель, временами опускаясь до 6 долларов.

Нефть – особый товар, у неё нет себестоимости, есть только операционные затраты, основная часть которых формируется на стадии разведки месторождения и его обвязки (вышки, трубы, дороги).Фото: ALI HAIDER/EPA/TASS

Рыночное объяснение феномена 1986 года выглядит убедительно, если оставаться в рамках системной логики (товарный фетишизм). Но стоит ступить в сторону мотиваций, как появляются вопросы, ответы на которые рынок дать не может. Например, каким законом рынка продиктован масштабный демпинг Эр-Рияда? Какой смысл (выгода) стране – экспортёру нефти рушить цены в пять раз? Зачем конечный ресурс (чёрное золото) продавать больше и дешевле, если можно меньше и дороже?

Товарная логика предлагает ответ: Эр-Рияд хотел увеличить свою долю рынка. Часть экспертов эту логику принимает, но на рынке нефти она не работает (по факту доля Эр-Рияда упала). Нефть – особый товар, у неё нет себестоимости, есть только операционные затраты, основная часть которых формируется на стадии разведки месторождения и его обвязки (вышки, трубы, дороги). Цена нефти – такой же фетиш, как и цена золота.

Когда добыча налажена, цена нефти влияет только на срок окупаемости вложенных средств. Демпингуя на нефтяном рынке, выиграть ничего нельзя. Даже если обрушить рынок, нарастить долю, а потом вернуть цены на прежний уровень, на рынок вернутся и прежние экспортёры (изменения возможны только в формах собственности). Мировому рынку безразлично, кто поставляет нефть: Ходорковский, Сечин или СССР. Главное, чтобы поставляли.

Дело даже не в бутафорском сценарии с захватом доли рынка, а в том, что демпинг не рушит добычу других, он увеличивает срок возврата инвестиций (окупаемость) всех экспортёров. По-разному, но всех без исключения (включая Саудовскую Аравию).

Это тот самый (не зависящий от финансовой системы) кредитный демпфер (доступ к доходам будущего), сделавший возможным использование нефти в роли всеобщего эквивалента и сорбента мировой инфляции. Если месторождение маленькое и падение цен делает его нерентабельным (выносит срок окупаемости за пределы срока разработки), добычу не останавливают (инвестиции уже сделаны), просто риски переносятся на вновь открываемые месторождения (пролонгация кредита).

Опережающий рост запасов по отношению к росту темпов добычи по сути своей является обеспечительной мерой под постоянно растущее кредитное плечо (рост рисков) – expected credit losses (резервы под ожидаемые кредитные убытки).

Чем ниже цена, тем ниже стоимость запасов (обеспечение кредита), тем выше риск банкротства и тем выше запрос на физический рост запасов. Говоря о нефти, мы говорим о глобальном кредите и банкротстве мировой экономики. Замедление роста запасов нефти без роста цен на нефть поднимает «цену страха» (исполнительская дисциплина) – требует роста полномочий кредитора (внеэкономическое принуждение).

В 1984 году нефтяной кредит закрылся – объём мировой добычи превысил вновь разведанные запасы, разрыв с тех растёт. Модель вышла за прогнозный горизонт, будущее оказалось под вопросом, действия и решения в рамках модели – губительными. Локально (Россия, Канада, Иран, Венесуэла) кредит обеспечен (запасы растут быстрее добычи), но на глобальном уровне отсроченный за счёт эмиссии дефолт.

Легитимно вернуть модели управляемость (прогнозируемость) можно, сократив кредитное плечо. Модель здесь не механизм обмена стоимостями, а способ организации социума (политический контур). В логике актуальной модели сокращение кредита означает остановку долговой экспансии (пересмотр полномочий США), новое глобальное соглашение и новую валютную корзину расчётов. Решение ведёт к утрате роли гегемона, стагнации и превращению Америки в мировую периферию.

Есть второй способ легитимно вернуть управляемость без пересмотра властных полномочий и валютной корзины – удлинить кредитное плечо. Быстро (скачком) нарастить резервы под expected credit losses.

Способ в обоих его вариантах скорее фантастический, чем легитимный.

Есть и третий способ, реалистичный, но нелегитимный. Удлинить кредитное плечо экстенсивно, поставить на баланс новые промышленные и сырьевые активы, обеспечив дальнейший рост кредита в рамках прописанных в модели параметров (эмиссия долга). Обеспечить такие активы может только экспансия (расширение модели).

Многие эксперты целью обвала 1986 года считают крах СССР. Политика разрядки, стартовавшая после 1973 года, сделала Советский Союз участником мирового рынка нефти. Приток валюты переориентировал внутренние инвестиции Союза (до 80 процентов) в рост экспортных возможностей. Экспортировали нефть по формуле «сырьё в обмен на технологии», потом – «в обмен на ширпотреб», потом – «на продовольствие». В рамках этой формулы мы живём до сих пор.

ЦРУ в своём докладе «СССР: проблема дефицита твёрдой валюты» отмечало: снижение нефтяных цен на 1 доллар несло СССР убытки в размере от 0,5 до 1 млрд долларов. Убытки только в 1986 году и только по нефтяной статье составили от 10 до 20 млрд долларов. Упали также газовые цены, ущерб мультиплицировала двукратная девальвация доллара. Нефть торговалась в долларах, а оборудование СССР закупал за марки, франки и иены.

Обвал 1986 года остановил поставки японского оборудования в угольный бассейн Нерюнгри и сделку с Renault по реконструкции советских автозаводов. Сорвал контракт с британскими John Brown PLC и Chemical Industries PLC по строительству двух химических комбинатов стоимостью миллиард долларов.

Политика разрядки, стартовавшая после 1973 года, сделала Советский Союз участником мирового рынка нефти. Приток валюты переориентировал внутренние инвестиции Союза (до 80 процентов) в рост экспортных возможностей.Фото: И. Сапожков/ТАСС

Советский Союз сократил бурение с целью разведки нефти и газа почти на 30 процентов.

СССР и соцлагерь разово наполнили мировую кредитную пирамиду новыми активами. Но игра шла глубже. 1986 год стал точкой перезапуска Бреттон-Вудской модели. Цену нефти привязали к цене фьючерса. Лошадь и телегу поменяли местами. Беззатратный дериватив («слово джентльмена») стал определять цену товарной нефти (срок окупаемости).

Отказ от эмиссионного тормоза (товарное содержание доллара) снял с глобального кредита все ограничения, кроме обязательств кредитора – рост амбиций (экспансия). Горизонт прогноза раздвинули, минуя сокращение нефтяных запасов. Стала возможной (присвоенное право) манипуляция долгами будущего за пределами предсказуемости.

Вновь созданный растущий рынок «бумажной нефти» мог (тогда так казалось) связать любой объём ликвидности – «рекультивировать» долларовую инфляцию в рост мирового ВВП. Сегодня, по данным Intercontinental Exchange (ICE), объём торгов «бумажной нефтью» на платформах ICE и NYMEX более чем в 1 тыс. раз превышает объём продаж реальной (товарной) нефти.

Сутью второй рекомбинации была не ассимиляция (разрушение и поглощение) соцлагеря рынком, не только она.

Сутью было разрешение сложившегося после первой рекомбинации нефтяного аналога парадокса Триффина – дилемма между ростом кредитного плеча и ростом мировой экономики (не ВВП).

Первая рекомбинация связала объём мирового долга с нефтью. Рост цен в 1973 году увеличил (без роста добычи) ёмкость нефтяного рынка в шесть раз (с 36,6 до 220 млрд долларов). В целом мировая торговля выросла менее чем в два раза [26]. Резервы под expected credit losses мгновенно расширили по отношению к золоту, но ограничили их запасами нефти.

Парадокс Триффина получил нефтяное наполнение: увеличение глобального долга, обеспечивающего экономический рост (инвестиции), требует либо постоянного роста физических запасов нефти, либо их постоянной переоценки (рост цен). Потенциал переоценки запасов ограничен, так как рост цен на нефть тормозит её потребление и замедляет рост реальной экономики.

Пока рост запасов нефти опережал рост добычи, модель сохраняла равновесие. После скачка 1973 года глобальный кредит рос без повышения цен на нефть. Начиная с 1984 года рост запасов перестал восполнять добычу, нефтяное содержание доллара (как и золотое) исчерпало себя. Выписанный в 1971-м и оформленный в 1973-м кредит (совокупный долг США) лишился всякого обеспечения, кроме правовых гарантий (превосходство в силе).

Обвал 1986 года был следствием – финальный (безальтернативный) акт пьесы, поставленной в 1971 году (альтернативой был развал модели). Сюжет носил увлекательный для стороннего наблюдателя характер, но в реальности почти досконально повторял фабулу 1973 года. Долг Штатов вновь девальвировали, модель перезапустили на новом уровне.

Продолжение следует.

Автор – доцент Финансового университета при Правительстве России.